Костромской Бонапарт
Если вы спросите о Муравьеве образованного человека, то он почти наверняка ответит: Муравьев? Это декабрист? Или это Муравьев-вешатель? В России Михаил Артемьевич Муравьев, покоритель Киева и победитель румын, забыт. Даже сведения о его внешности скупы и фрагментарны. «Бледный, с неестественно горящими глазами на истасканном, но все еще красивом лице», – так описывает Муравьева царский и советский генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Зато на Украине имя Михаила Артемьевича Муравьева хорошо известно. Это один из главных антигероев украинской истории. Такой исторический Саурон или Волан-де-Морт Украины, злейший ее враг.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно.
Через тот выход в Европу, который подсказала Петру сама природа, через другие, которые были найдены его преемниками, совершился великий русский исход. Чтобы видеть Европу, нам уже нет надобности глядеть на нее издалека, сквозь прорубленное гениальным плотником окошко: казалось, мы были вынуждены стать европейцами. Однако не стали все же, если говорить не об отдельных людях, но о населении русском, о том странном эмигрантском племени, которое "село" на берегах Эльбы, или Шпрее, или Сены и завело в больших и малых европейских столицах свои укромные городки и деревни, нашедшем своих то огорченных, то снисходительных бытописателей. Русский житель, и оказавшись жителем Европы, часто смотрит на нее из оного окна.
Одно из главных событий в отечественной интеллектуальной жизни если не всего года, то уж точно ближайших нескольких месяцев – выход в издательстве «Питер» русского перевода книги Джордана Питерсона «12 правил жизни: противоядие от хаоса». Книга должна была появиться на прилавках еще в феврале, но по не вполне понятным причинам срок был сдвинут до марта. Кроме того, этой весной всемирно известный канадский ученый должен приехать в Россию собственной персоной.
Когда мы хотим проследить некую тенденцию в истории, установить в ней закономерность, мы придумываем теоретические конструкции и стараемся наполнить их фактическим содержанием. Никаких общепризнанных критериев, кроме кажущейся логичности и стройности (ну и, конечно, отсутствия слишком явного противоречия известным фактам), в них нет. История не поддаётся экспериментальной проверке, поэтому любые её «законы» остаются умозрительными спекуляциями. В конечном итоге, общее признание на какой-то момент получает та концепция исторического процесса, которая передана наиболее убедительными словами или имеет за собой более мощную информационную поддержку. И ещё: больше всего шансов добиться популярности у той исторической гипотезы, которая может быть удачно конвертирована в текущую политику. Удастся ли кому-то, и каким образом, конвертировать в политику предлагаемую версию событий 1917-1920 годов, автор не берётся предугадывать.
«...будь в цивилизации только честные бухгалтеры - мы бы удавились с тоски. А ведь нет ничего "вреднее", как удавиться».
Розанов В.В. Толстой и Достоевский об искусстве (1906).
О Розанове писать трудно – хотя бы потому, что о себе он писал всю жизнь. И добавить что-то к тому, что он успел сказать о себе – не то, чтобы трудно, но, скорее – бессмысленно.
Автор предисловия к первому советскому изданию собрания сочинений гр. Алексея Константиновича Толстого писал:
«А.К. Толстой не принадлежал к числу великих русских писателей. <…> Толстой не оказал значительного воздействия на литературу конца XIX и XX века»[1] (I: 51, 52).
И тем не менее обойтись без него в истории русской литературы и русской мысли оказывалось невозможным.
Примета эпохи: когда в Новосибирск приходят тридцатиградусные морозы, их почему-то тут же объявляют «аномальными». Тем из нас, чье детство и юность пришлись на 1970-80-е, слышать это смешно, ибо были времена, когда каждую зиму трещали морозы за сорок. Именно такой была вполне нормальная сибирская зима. И другой она в нашем понимании быть не могла. «Аномальными» такие морозы стали только за последние двадцать лет. Сказанное четко иллюстрирует современные подходы к истории европейского климата. Так, нынешний ученый-климатолог, глядя на картины Питера Брейгеля, с умным видом заключает: «М-да, что-то там было не совсем по-европейски, скорее всего – климатическая аномалия!». Как это ни смешно звучит, но сегодня знаменитые пейзажи XVI века, на которых красуются сугробы и замерзшие водоемы, преподносятся публике как наглядное документальное подтверждение так называемого «малого ледникового периода». Эту гипотезу с определенных пор выдают за очевидный факт, нимало не задумываясь о других аспектах европейской истории. Хотя кое-что здесь не срастается совершенно…. Рассмотрим всё по порядку.
Разрешение на революцию
В октябре 1918-го последний австрийский император Карл еще надеялся спасти Австро-Венгрию, преобразовав империю в федерацию или даже в конфедерацию – в «союз свободных народов». Карл Габсбург издал свой манифест к народам Австрии (Венгерского королевства он не касался). В истории он известен как «Манифест о народах» (Volkermanifest). «Австрия должна стать, в соответствие с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет <…> Этот новый порядок <…> должен принести каждому национальному государству самостоятельность…» Но представители «свободных народов» поняли манифест Карла по-своему: император разрешил отделяться…
Современность волновала Брюсова больше, чем история, потому что у него обострилось предчувствие нового, глобального конфликта. В 1911 году он написал стихотворение «Проснувшийся Восток», включенное в «Зеркало теней», а в 1913 году развил его идеи в статье «Новая эпоха во всемирной истории», основу которой составила давняя рукопись «Метерлинка-утешителя». Несмотря на повторы, это самостоятельные статьи, вызванные к жизни разными событиями: неудачной для России войной с Японией и победоносной Балканской войной славянских государств против Турции, – но их основные положения совпадают.
Начиная эту статью, я столкнулся с отчасти забавным, отчасти печальным семантическим и терминологическим парадоксом. В первых строках необходимо оповестить, что речь пойдет о некоторых недостатках/проблемах/отрицательных сторонах современной российской общественно-политической системы. Однако слова типа «недостаток» и «проблема» уместны лишь в разговоре о хорошей или хотя бы условно приемлемой системе, когда все вокруг хорошо либо сквозь зубы терпимо, но есть отдельные, пусть даже крайне многочисленные, моменты со знаком минус, которые необходимо проговорить и устранить. Нынешнее же российское положение вещей представляет собой один большой фундаментальный недостаток, отдельные положительные стороны которого - всего лишь тактические приемы его творцов. Либо - их же недоработка (отсылка к известной сатирической формуле о том, что если вы еще не сидите, это отнюдь не ваша заслуга), либо – последний вариант - тот случай, когда испорченные часы два раза в сутки показывают правильное время.
На этот вопрос нередко отвечают утвердительно. Дескать, соборы – это сословно-представительные собрания, аналогичные европейским. Не только английскому парламенту, но и французским Генеральным штатам, испанским кортесам, шведскому риксдагу и т.д., со своими, конечно, особенностями. Например, такой уважаемый человек, как А.И. Солженицын, в одном из своих устных выступлений середины 90-х годов утверждал: «…первые цари наши – Михаил Фёдорович, Алексей Михайлович – о-о-о, как они считались с Земскими соборами. Земские соборы влияли, влияли решительно на всю государственную политику. И когда Земский собор предлагал решение – часто единогласное – царь не имел права его не принять. Просто принимал, и всё. А если было два-три мнения – два-три, а не 250, как у нас сейчас партий, – то царь выбирал из них и аргументировал, почему он выбрал это, а не другое решение». К сожалению, для такого оптимистического взгляда нет оснований.
На рубеже XIX—XX веков болгарские националисты, вступая в тайную революционную организацию (ТМОРО, затем – ВМОРО), давали клятву верности на Евангелии и револьвере, «часто сложенных крест-накрест с кинжалом». Евангелие символизировало «искренность и чистоту намерений», а оружие – готовность к самопожертвованию в борьбе «за свободу болгар в Македонии и Адрианопольском крае». После клятвы неофит целовал оружие.
В каком-то смысле предлагаемая работа является логическим продолжением темы, которая была затронута мной в «Барском синдроме». Как я там заметил, в нашей стране наблюдаются отдельные рецидивы традиционного уклада и негласного восстановления привилегированного сословия, ассоциированного с властью. Создается впечатление, что общество решило «переварить» отдельные достижения модернизации, осуществляя откат обратно (по ряду признаков – в позднефеодальную эпоху). Возможно, Россия и некоторые страны бывшего СССР являют самые впечатляющие примеры на этот счет. Хотя совсем не исключено, что данная консервативная тенденция (справедливее было бы назвать ее тенденцией к архаизации) представлена на глобальном уровне.
Милостивые государи, самое зловредное, самое ужасное, самое роковое в происшедшей в России революции заключается в сознательном и грубом разрыве исторической преемственности, в циническом неуважении к своей истории, к ее образам и ликам, к ее алтарям и святыням. Вне исторической преемственности невозможно никакое историческое творчество. Но и там, где хотят превратить страну, ее быт, ее общественное строение в tabula rasa, где мнят обрить историю, даже и там это на самом деле не удается. Производят разрушения, но при этом разрушая, калеча, уродуя, в историческом смысле как-то лишь перевертывая какие-то исторические пласты их и тем самым обедняя их содержание. Это общее размышление приводит меня к исторической характеристике русской революции: реакция под личиной революции.
Давайте, поговорим о чем-то предельно вечном… например… о деньгах, а также - о богатстве и бедности. Как известно, мастерство в слежение за течением воды и упорство в наблюдении за мерцанием огня есть всего лишь первая ступень познания одной из фундаментальных основ человеческого бытия. А именно – переживания и осмысления заработков своих близких или соседей и способов, какими они пересчитывает свои накопления, куда они их вкладывают, как они их тратят, и, в конце концов – в какое место они их закапывают. Мне кажется эта вечная людская «мука мучная» и есть первопричина деления людей, особенно мужской их половины, на «правых» и «левых» и только потом… культура, воспитание, личный опыт. Говорят, это качество даже врожденное: один считает свое, другой – чужое; один может, множество других - хотят; у кого-то лучше получается производить и продавать, а у кого то делить и распределять… Воистину – неисповедимы пути… людские!
Как поется в одной известной русской песне: «Мы не можем жить без шампанского и без пения без цыганского». У дорогих россиян к этому напитку давно уже сложилось преувеличенно-восторженное отношение. В советское время не только «гусары», но и простые работяги, встречая Новый год, от души бабахали из бутылок. Советская винодельческая промышленность почему-то упорно напирала на изготовление шампанского, пытаясь сделать его доступным для трудящихся. Примечательно, что наши граждане не могли навскидку назвать ни одной приличной марки отечественного вина, зато о шампанском знали все. Мало того, воспринимали его как некий изыск. Откровенно говоря, советская власть не посодействовала повышению культуры пития среди простых людей, зато внесла значительный вклад в популяризацию напитка, который когда-то тесно ассоциировался с «аристократической» жизнью – так, как ее принято было понимать в далеком и разгульном XVIII столетии. Именно с этой эпохи, названной Томасом Карлейлем «бумажным веком», берет свое начало пенный напиток, сумевший каким-то странным путем пробраться в элитный клуб.
Хорошо ли мы знаем нашу историю последних примерно полутораста лет? Ведь она больше, чем какая-либо другая, служит объектом идеологического искажения и средством манипулирования людским сознанием. Знать её – значит, прежде всего, уметь формулировать правильные вопросы к ней. А знать её необходимо для того, чтобы правильно решать актуальные вопросы, вырастающие из прошлого. Время же окончательных ответов, возможно, ещё не пришло.
Любой, приступающий к изучению истории российской революции и гражданской войны, недоумевает: почему Белое движение не объединило вокруг себя, а оттолкнуло другие антибольшевицкие силы? Возможно, в такой постановке вопрос звучит неправильно. Хорошо, предложу другую. Почему и Белое движение, и эти антибольшевицкие силы рассматривали друг друга как столь же смертельных врагов, что и большевизм, а то и более? И чтобы не быть голословным, рассмотрю ситуацию на конкретном примере.
В сентябре 2017 года в Уфе на несанкционированный митинг собралось несколько сотен башкирских активистов. Они требовали сохранить обязательное изучение башкирского языка во всех республиканских школах вне зависимости от национальной принадлежности учеников и пожеланий их родителей, а также учитывать национальность чиновников при назначении на руководящие посты в республике. Организаторов митинга попыталась задержать полиция, но толпа помешала ей это сделать.
Не перестаю удивляться тому факту, что современные русские националисты, такие грозные в интернете, такие горластые на митингах и такие решительные в частных разговорах, застенчиво обходят стороной столь важную тему, как тема владения гражданским оружием. Смотришь, допустим, на американских или европейских ультраправых белых – в их среде настоящий культ оружия. Это и охота, и спортивно-развлекательная стрельба; это соответствующие клубы, объединения, всевозможные ассоциации. Причем все официально, в рамках закона. Русский же националист в сравнении с западными правыми выглядит безобидным ботаником, которого интересуют только ругань и склоки в социальных сетях. Безусловно, нынешней России очень нужны национально ориентированные журналисты, публицисты, блогеры, ведущие просветительскую и агитационную работу, но разве плохо, если при этом они еще и будут иметь дома зарегистрированный дробовичок в сейфе? Так, на всякий случай…
Василий Петрович Боткин – не просто известный русский западник. Он в каком-то смысле символ русского европеизма – выходец из самого почвенного старомосковского сословия, практически самоучкой ставший блестящим, европейски образованным и невероятно разносторонним по интересам интеллектуалом.
Первым делом - золото
Лет пятнадцать назад по телевидению показывали репортаж об одном успешном фермерском хозяйстве, где работники получали приличные по тем временам зарплаты. И вот корреспонденты берут интервью у молодого тракториста. Их почему-то заинтересовало, на что он потратил свою первую получку. Молодой человек, не скрывая чувства гордости за себя, начал рассказывать о том, что первым делом он купил своей подруге золотые серьги. Далее он начал перечислять еще какие-то золотые побрякушки, на которые щедро раскошелился. Говорил он об этом так, будто исполнил в отношении своей возлюбленной священный долг. Никто, разумеется, не спрашивал его, на кой в этой деревне так срочно понадобились золотые украшения, что на них пришлось пожертвовать первой зарплатой. Но парень, похоже, хорошо осознавал значимость своего поступка и был уверен, что в глазах односельчан выглядит очень достойно.
На фоне шумного и пафосного празднования векового юбилея Солженицына как-то совсем незамеченным прошло 95-летие Владимира Тендрякова. Да, цифра менее звучная, а юбиляр значительно менее титулован и вспоминаем, но все-таки буквально единичная публикация в СМИ и несколько мероприятий на родной для писателя Вологодчине с отчетом в местных газетах – это катастрофически, незаслуженно мало. Прямой связи между прославлением одного и забвением другого нет, закон сохранения литературно-карнавального вещества здесь ни при чем, есть скорее контраст, отнюдь не соответствующий реальной разнице в таланте между Владимиром Федоровичем и Александром Исаевичем (лично для меня, без учета публицистики, эта разница в пользу Тендрякова).
Подробнее ...
О, за многое, за слишком многое! За измену государству и державничество, за русофобию и антисемитизм, за украинофобию и «заукраинство», за социокультурный архаизм и отсутствие священного трепета перед русской монархией, за гордыню и оппортунизм… За то, наконец, что он успешный человек, победитель, а не несчастненький неудачник, которого можно пожалеть, поплакать над ним, сказав себе успокоительно: «Вот так вот, стену лбом не прошибёшь…». Простой перечень претензий к Александру Исаевичу мог бы легко заполнить среднюю по объёму статью, а комментированный – едва ли не многотомную монографию. Разумеется, немало в России и горячих поклонников автора «Архипелага», но проклинающих его последними словами сегодня гораздо больше.
Александр Солженицын соединил в себе несколько призваний, что представляются нам несовместимыми и даже взаимоисключающими. Государственник и вечный оппозиционер. Патриот и правозащитник. Борец за правду и… успешный, богатый человек. Сама его судьба так удивительна, невероятна, что противоречит общепринятым правилам жизни в обществе. Одинокий борец за правду погибает в нищете и безвестности. Солженицын прожил почти девяносто лет, умер в почете и славе. И не одиноким волком жил он, а был счастлив с любящей женой, родившей ему трех сыновей. Все они вышли в люди. Его книги изучают в школах. Его цитаты сейчас украсят речь любого политика: и в словах Путина, и в устах Навального будут уместны.
Внешняя политика и демократия
Крупный немецкий правовед и политический мыслитель Карл Шмитт в своем фундаментальном исследовании «Учение о конституции» (1928) обращается к до сих пор плохо изученной проблеме «Демократия и внешняя политика».
Появление журнала «Весы» совпало с началом русско-японской войны, поэтому в списках книжных новинок сразу же появился особый раздел изданий о Дальнем Востоке. Брюсов не сомневался в скорой победе России. Стихотворение «К Тихому океану», опубликованное в «Русском листке» 29 января 1904 года, на следующий день после объявления войны, вызвало восторженные отзывы Перцова: «Я порадовался: нужно продолжать Тютчева», – а позднее Петра Струве, марксиста, ставшего империалистом: «поэтическая жемчужина патриотической мечты».