Понедельник, 29 мая 2017 10:45

Что делает Западную цивилизацию уникальной?

Автор Кевин Макдональд
Оцените материал
(1 Голосовать)

Часть первая

Культурная уникальность, если говорить в общем, может быть обусловлена двумя факторами: природой и воспитанием. Споры о том, что из них первично, велись с незапамятных времен и, как мне представляется, сегодня нам гораздо проще, нежели раньше, найти подход к данной проблеме. В своей статье я постараюсь показать, что на самом деле оба фактора играют здесь ключевую роль. Западные культуры пережили уникальные трансформации, которые не могли быть спрогнозированы в рамках биологической или эволюционной теории, однако вместе с тем каждая из них имеет уникальный опыт собственной эволюции. Западная культура создавалась людьми, отличавшимися генетически от представителей других цивилизаций и культур Земного шара. Ниже я попытаюсь продемонстрировать, что общества Запада обладают рядом уникальных отличительных характеристик, выделяющих их среди других цивилизаций. Вот их перечень:

  1. Христианство и христианская церковь.
  2. Выраженная склонность к моногамии.
  3. Склонность к созданию простой семейной структуры, основанной на нуклеарной модели.
  4. Стремление к заключению брачных союзов, основанных на искренних взаимных чувствах между партнерами[1].
  5. Низкая значимость родственных связей в «расширенной семье» (клановых отношений), относительно слабо выраженный этноцентризм.
  6. Склонность к индивидуализму и порожденным им феноменам: права личности как антипод государственных интересов, представительная власть, моральный универсализм и наука.

 Я всю жизнь занимался эволюционной биологией, и когда в центре моего внимания оказалась эволюционная теория пола, то меня заставил крепко задуматься один вопрос: почему, собственно, для Западной цивилизации столь характерна моногамия? Ведь данная теория весьма проста: женщинам приходится делать значительные вложения в процессы воспроизводства: беременность, кормление, а зачастую и уход за детьми требуют больших временных издержек. В результате репродуктивные способности женщины оказываются сильно ограниченными. Даже в идеальных условиях женщина может родить примерно 20 детей. Что касается мужчин, то воспроизводство само по себе не требует от него никаких особых затрат, поэтому они могут иметь связь со многими партнершами – особенно это касается людей, обладающих богатством и властью. Говоря коротко, интенсивные полигамные отношения, практикуемые такими мужчинами, представляются оптимальной стратегией, так как именно такая модель способствует репродуктивному успеху[2]  на индивидуальном уровне.

Данная теория базируется на прочной эмпирической основе. В традиционных обществах по всему миру существует выраженная связь между богатством и способностью к воспроизводству. Состоятельные и влиятельные мужчины могут добиваться власти над большим, даже огромным числом женщин. В самых разных цивилизациях – от Китая, Индии и мусульманских стран до Нового света, древних Египта и Израиля – мужчины, происходившие из элитной среды, позволяли себе содержать сотни, а иногда и тысячи наложниц. В Африке южнее Сахары женщины могли растить детей без поддержки со стороны противоположного пола, поэтому там отмечался низкий уровень многоженства и менее активная борьба между мужчинами за обладание как можно бо́льшим числом женщин. Во всех перечисленных регионах дети, рождавшиеся от таких отношений, считались законными. Они обладали правом наследовать имущество, а их самих не презирало общество. Китайский император мог иметь тысячи наложниц, а у одного из султанов Марокко, как сообщает Книга рекордов Гиннеса, было 888 детей.

Справедливости ради надо отметить, что моногамия была нормой не только в западных обществах. Однако здесь следует различать моногамию, обусловленную внешними, природными факторами, от моногамии как императива, продиктованного ценностями самого социума. В целом, «природная» моногамия встречается в сообществах, которым приходится выживать в суровых природных условиях, например в полярном или пустынном климате. Суть в том, что в неблагоприятной среде женщина не может в одиночку растить детей без мужчины, способного ее обеспечивать. Если бы такие природные условия сохранялись на протяжении длительного в контексте эволюционных перспектив периода, то с определенной долей вероятности можно было бы ожидать, что проживающее в них общество выработает устойчивую склонность к моногамии. В самом деле, несложно предположить, что склонность к моногамии может стать настолько сильной, что она породит психологические и культурные процессы, ведущие к ее полному триумфу независимо от меняющихся особенностей окружающей среды. Впоследствии я покажу, что именно это и произошло с европейцами.

Ричард Александер использовал термин «социально обусловленная моногамия» для описания случаев, когда моногамия господствует даже при отсутствии суровых природных условий[3]. Последние вынуждают мужчину обеспечивать детей непосредственно, но при более благоприятных обстоятельствах, как показывает опыт, мужчины начинают соревнование за обладание как можно большим количеством жен.

Первый пример уникальности Запада

 Пока во всех экономически развитых цивилизациях процветала полигамия, практиковавшаяся успешными мужчинами, западные общества, начиная с эпохи античных Греции и Рима до наших дней, отличались повышенной склонностью к моногамии.

В Древнем Риме этому способствовали различные политические институты и идеологические системы. Истоки происхождения социально обусловленной моногамии теряются в глубине веков, но мы можем достоверно утверждать, что ее существование обеспечивали сразу несколько механизмов. В число последних входили законы, понижавшие статус детей, рожденных вне моногамных союзов, традиции, осуждавшие развод, общественное порицание отступлений от нормативной сексуальной этики, а также поощрение моногамной модели со стороны религии. Система подобных сдержек в разных формах встречается на всем протяжении истории Запада.

В эпоху Римской республики функционировали также механизмы, которые ограничивали политический деспотизм аристократических семей – к ним относятся, например, ограниченный срок нахождения на консульской должности и одновременное пребывание в ней двух человек сразу. Формальные требования к политическим представителям низших классов – народным трибунам – постепенно увеличивались. Помимо этого, действовала система законов, запрещавших браки между близкими родственниками. Таким образом, законодательство препятствовало концентрации богатства в руках кланов, объединенных по родовому признаку и, следовательно, не позволяло той или иной аристократической группировке добиться монопольного доминирования над остальными.

Впрочем, торжество моногамии у римлян было отнюдь не полным. Ее упадок начался в эпоху империи, когда произошел слом устоявшейся в республиканский период семейной модели вследствие роста числа разводов и ослабления санкции на моногамию со стороны религии. Тем не менее, с юридической точки зрения (и как минимум, в теории), римская культура оставалась моногамной до самого конца. Многоженство никогда не дозволялось законом, а дети, рожденные вне моногамной семьи, поражались в правах на наследование имущества, а статус их самих определялся социальным положением матери.

В Средние века церковь попыталась сделать моногамию обязательной нормой для знатных мужчин, и вокруг брачного вопроса развернулась целая битва. Важно отметить, что христианская церковь в принципе являлась интегральным элементом в структуре западной цивилизации. Когда в XIII в. Марко Поло совершил путешествие в Китай, а в 1519 г. Кортес прибыл в Ацтекское государство, то оба первопроходца обнаружили в этих странах множество черт, напоминавших им о Европе: и там, и там выделялись потомственная знать, служители культа, воины, ремесленники и крестьяне, объединенные в одно общество, жившее за счет аграрной экономики. Но, несмотря на близкие сходства, они не встретили там социальных систем, где религиозная элита претендовала бы на привилегированное положение по сравнению со светскими властями и успешно диктовала репродуктивные модели ее представителям. Точно также путешественники не видели в новых землях королей типа Людовика IX (cв. Людовик), который, находясь на французском троне, вел  монашеский образ жизни, жил с единственной женой и неоднократно ходил в военные походы ради освобождения Святой земли.

Христианская церковь стала наследницей римской цивилизации, где моногамия была укоренена в законе и обычаях, поэтому в средневековье именно она взяла на себя миссию привить эту концепцию брака нарождавшейся европейской аристократии. Вне всяких сомнений, распространение многоженства в среде европейской знати в раннее средневековье было сравнительно небольшим, принимая во внимание гаремы Китая и мусульманского мира, однако следует учитывать и то обстоятельство, что свойственный той эпохе низкий уровень развития экономики также мог выступать дополнительным фактором, который препятствовал росту полигамных связей. В Китае же, например, император правил обширной и населенной страной, обладавшей большими избытками экономической продукции. Он был несоизмеримо богаче племенных вождей раннесредневековой Европы и направлял свою власть и деньги на обладание как можно большим числом женщин.

Как бы то ни было, полигамия встречалась на территории Европейского континента, и в Средние века она стала предметом конфликта между церковью и аристократией. В средневековье церковь была «наиболее влиятельным и важным институтом», и один из ключевых аспектов ее влияния в светской аристократической среде состоял в возможности регулировать вопросы сексуальных отношений и воспроизводства. В результате одни и те же правила взаимоотношений между полами были приняты и богатыми, и бедными. Программа церкви «помимо прочего, предполагала, что все миряне, в особенности наиболее влиятельные, должны признать ее высший авторитет в вопросах морали, особенно касающейся половых отношений. Институт брака позволял клирикам пользоваться этим авторитетом на практике. Все вопросы семейно-брачных отношений следовало передавать на рассмотрение духовенству, и только они одни могла выносить по ним решение»[4].

Уникальная особенность церкви состоит в том, что ее популярности способствовала репутация альтруистической организации. Средневековая церковь в лице своих представителей успешно демонстрировала незаинтересованность в обладании женщинами или собственном репродуктивном успехе. Так дела обстояли, однако, далеко не всегда. До реформ, осуществленных в Средние века, у многих священников были жены и наложницы. В 742 г. св. Бонифаций в письме Папе жаловался на французских христиан: «так называемые диаконы прожигают жизнь, начиная с ранней молодости, в распутстве, изменах и всякого рода нечестии, и с такой-то репутацией они получают сан. А теперь, разделяя ложе с четырьмя – пятью наложницами,  имеет дерзновение читать Евангелие»[5].

Невзирая ни на что, реформа в среде духовенства была не показной, нет никаких данных том, чтобы английские прелаты XIII в. имели супругу или семью. Браки среди даже низших слоев духовенства были выраженным исключением в тот период в Англии, а воздержание от половой жизни являлось абсолютной нормой до самой Реформации.

Благодаря этому Церковь могла собственным примером утверждать в обществе целомудрие и альтруизм. В течение XIII в. монахи нищенствующих орденов (доминиканцы, францисканцы) играли ключевую роль в преобразованиях, позволивших усилить власть Папы в церкви, укрепить целибат среди клириков, выработать механизмы противодействия непотизму и симонии (покупка и продажа церковных должностей) и увеличить влияние духовенства на светскую власть, в том числе в вопросах сексуальных отношений. «Добровольная бедность нищенствующих монахов и самостоятельно избранный ими путь аскезы отождествили их с наиболее обделенными слоями населения. Их образ жизни, который резко контрастировал с карьеризмом и показной роскошью погруженного  в светскость высшего духовенства, а также богатствами монастырей, пробуждал совесть и щедрость коммерсантов»[6].

В XIII в. нищенствующими монахами обычно становились выходцы из аристократии, средних землевладельцев и других состоятельных слоев. Родители часто осуждали такой выбор детей – вероятно потому, что им, как и большинству родителей, хотелось иметь внуков. «Мысль о том, что дети могут стать странствующими монахами, была настоящим кошмаром для обеспеченных семей»[7]. Последние стали избегать посылать своих детей на обучение в университеты по причине вполне обоснованных опасений, что они будут вовлечены в религиозную жизнь.

Центральное место в социальной структуре занимал институт, идеология которого побуждала людей быть альтруистами и вести целомудренный образ жизни, даже если при рождении им посчастливилось стать обладателями больших материальных благ. Данное обстоятельство объясняет, почему широкими слоями общества был принят авторитет церкви в вопросах брака и сексуальной морали, однако оно одно не в состоянии дать ответ на вопрос о том, почему состоятельные люди уходили в монастыри и принимали обет безбрачия.

Средневековая церковь являлась уникальным компонентом западной цивилизации, однако, как нам представляется, во многих важных аспектах она была наиболее «незападной». Дело в том, что для Европы того времени было характерно коллективистское общество с сильным чувством групповой идентичности и преданности. В дальнейшем я покажу, что, невзирая на это, именно в западных обществах развилась наиболее сильная приверженность индивидуализму, который стал интегральной чертой западной цивилизации.

Коллективизм западноевропейских обществ в эпоху позднего средневековья носил вполне реальный характер. Во всех слоях общества царила коллективная преданность христианским идеалам, что выражалось, например, в массах паломников и вспышках религиозного рвения в период Крестовых походов во имя освобождения Святой земли от мусульманского владычества. Средневековая церковь являлась носителем сильного чувства христианской групповой солидарности в противовес евреям, и весьма часто прилагала усилия, направленные на минимизацию их влияния в политической и экономической сфере и предупреждение социального взаимодействия между христианами и евреями.

Безусловно, способность элиты к целомудренному образу жизни не всегда благоприятствовал реализации идеала монолитного христианского общества, сплоченного под омофором могущественной церкви. Однако подобные изъяны может извинить тот факт, что в Средние века многие верующие, и в особенности ключевые игроки тогдашнего социума (монашеские движения, нищенствующие братства, папы-реформаторы, пассионарные крестоносцы, благочестивые паломники и даже некоторые аристократы из элиты) видели себя частью высокоорганизованной наднациональной общности. Именно такого рода коллективизм – столь нетипичный для современного западного общества – способен объяснить групповую солидарность и альтруизм в средневековье с психологической точки зрения. Управленческие и идеологические механизмы поддержания социально обусловленной моногамии в Западной Европе.

В Западной Европе усилиями церкви утвердилась проистекавшая из ее доктрины модель брака, которая находилась в прямой оппозиции репродуктивным интересов аристократии. Прямым следствием ее стараний стало преобразование структуры семьи и утверждение моногамии к концу XII в. Для сохранения господства последней следующие факторы оказались наиболее значимыми:

Запрет разводов. Богатые мужчины могут позволить себе легко расторгнуть брачные узы, поскольку могут запросто жениться повторно. В то время как развод был обычным делом у других евразийских обществ, одновременно, будучи легальным актом у племен дохристианской Европы, точка зрения церкви состояла в том, что брак должен быть нерасторжимым и моногамным. Условия разводов стали еще более ужесточенными в эпоху римских христианских императоров, а с IX по XII в. церковь одержала несколько крупных побед над аристократией в процессах, где рассматривались бракоразводные дела. Так, в XIV в. французский король Филипп не смог получить разрешение на развод с нелюбимой женой, которая была к тому же неспособна к деторождению. Более того, ему пришлось извиняться перед клириками в парижском аббатстве.

Периодически разводы разрешались, однако основанием для него могло послужить желание родить наследника мужского пола, когда это не удавалось в первом браке (случай Людовика VII и Алиеноры Аквитанской во Франции). В Англии развод был практически невозможным ни для кого, за исключением отдельных очень богатых людей) до реформы 1857 г. Но и тогда уровень разводов остался очень низким: на 10000 браков приходилось не более одного развода, к 1943 г. эта цифра выросла до 1 на 1000. В 1910 г. ни в одной европейской стране число разводов не превышало пяти на одну тысячу жителей. Насколько я могу судить, столь явная тенденция к противодействию расторжению семейных союзов является уникальной особенностью среди всех мировых цивилизаций.

Санкции за внебрачные связи. С эволюционной точки зрения, самым важным аспектом регулирования репродуктивных процессов является политика в отношении внебрачного сожительства. Жесткая позиция касательно этого явления находилась в противоречии с репродуктивными интересами состоятельных мужчин: заводить любовницу было проблематично ввиду тяжелых последствий для детей, могущих родиться от такой связи: они попросту не могли наследовать собственность.

Церковь активно боролась с внебрачными связями, в особенности, если они являлись формой супружеской измены. Представляется обоснованным думать, что ей удавалось налаживать эффективные механизмы, препятствовавшие незаконнорожденным детям получать наследство. Церковь считала, что законный брак приводил к рождению законных же детей, внебрачные же дети не обладали равным с ними статусом, хотя некоторые исключения и случались. Недвижимое имущество таких детей подвергалось конфискации в пользу церкви или государства. Из завещаний, составленных в Англии в пуританскую эру, внебрачные наследники исчезают совсем.

Помимо прямых санкций со стороны Церкви, существовали и другие формы наказаний, связанных с рождением внебрачных детей. Они были связаны с позицией светских властей и общественным мнением. Отцы и матери незаконнорожденных детей могли подвергнуться остракизму и тюремному заключению. Женщины стремились скрыть свою беременность, даже ценой переезда в отдаленную местность. Все это в совокупности приводило к более высокой смертности среди внебрачных детей, которых матери часто вовсе оставляли после рождения. Зачастую нежелательная беременность становилась причиной абортов и даже детоубийства.

Санкции за внебрачные связи в элитных слоях общества. Запретительная политика в отношении внебрачного сожительства, практиковавшегося мужчинами из высшего общества, становилась все более эффективной в средневековую эпоху. Последняя, впрочем, оставила нам ряд примеров, когда представителям аристократии удавалось игнорировать социальные и идеологические барьеры, обеспечивавшие незыблемость моногамии (при этом обратная картина встречается не реже). Общую картину можно понять, посмотрев на матримониальные модели, практиковавшиеся английскими королями. 10 из 18 королей, правивших Англией с 1066 по 1485 г. имели любовниц, от которых родился, с высокой степенью вероятности, 41 внебрачный ребенок. 20 из них приходятся на Генриха I (1100 – 1135). Ни у одного из остальных королей не было более трех внебрачных детей, а в случае восьми правителей источники указывают на их полное отсутствие. Генрих I стоит особняком в этом ряду, так как за его плодовитостью стоял рациональный расчет, направленный на удовлетворение территориальных амбиций. Однако Генрих относился к своим незаконнорожденным отпрыскам значительно хуже, чем к их собратьям от законных жен.

Официальный надзор за поведением в сексуальной сфере в Средние века и в более позднее время. Одну из своих ключевых задач средневековая церковь видела в регулировании сексуального поведения путем назначения наказаний от принятых норм. Церковные суды, разбиравшие дела о блуде, прелюбодеянии, инцесте и незаконном сожительстве, действовали до конца XVII в. Эффективность подобных инстанций варьировалась в зависимости от конкретной эпохи и региона, однако зачастую преследования нарушителей принимали тотальный характер: над жертвой издевались соседи, местное население устраивало ему коллективный бойкот, с ним обращались как с изгоем. Светские суды аналогичным образом выносили приговоры за преступления сексуального характера. Например, в соответствии со Статутом Елизаветы, в XVI – XVII вв. мировые судьи обычно приговаривали нарушителей обоих полов к публичной порке.

Поощрявшие моногамию идеологии. Хотя в деле поддержания норм сексуального поведения церковь опиралась, прежде всего, на реальные властные механизмы, ею же параллельно разрабатывалась специальная идеология, поощрявшая моногамию и половое воздержание. В работах, проповедовавших эти идеи, обосновывалось моральное превосходство безбрачия  и греховность любых связей вне законного супружества. Вплоть до наступления современной эпохи все виды сексуальных отношений, за исключением моногамного брака, безусловно, осуждались религиозными авторитетами.

Даже интимные отношения между мужем и женой воспринимались как некая неизбежная печальная необходимость, отмеченная печатью порока, а чрезмерная страсть к законной супруге считалась изменой. Хотя в XVIII в. отношение к сексуальной сфере несколько смягчилось, в следующем столетии на общественную авансцену вышла мощная религиозная идеология сексуального антигедонизма.

Заключение. В Средние века функционирование продуманной системы социального контроля и идеологий привела к практически полному утверждению моногамии на бо́льшей части Европейского континента. «Выдающимся социальным достижением раннего средневековья стало воцарение одних и тех же правил сексуального поведения как для богатых, так и для бедных. Ни король в своем дворце, ни крестьянин в хижине не могли стать исключением»[8]. Тем не менее, всю систему сложно назвать чисто эгалитарной. В доиндустриальной Европе существовала определенная корреляция между богатством и репродуктивным успехом.

В Западной Европе наблюдается удивительная преемственность между разнообразными институтами, которые наказывали за полигамию и лишали легитимной репродуктивной составляющей все виды половых отношений за пределами моногамного брака (или же подавляли их вовсе). Несмотря на эволюцию этих институтов и на кардинальные изменения в политических и экономических структурах, европейские семейные институты, берущие начало в древнеримской эпохе, были нацелены на введение моногамии. В целом, их усилия оказались успешными.

Последствия торжества моногамии 

Моногамия является ключевым фактором неповторимости европейской цивилизации, действие которого привело к далеко идущим последствиям. Этот феномен, вполне вероятно, стал необходимой предпосылкой для уникальной европейской модели низкого демографического давления. Такая модель функционирует за счет позднего замужества и безбрачия большого числа женщин в периоды экономического неблагополучия. Доминирование моногамных браков приводит к тому, что бедные представители обоих полов оказываются неспособными создать семью, в то время как в условиях полигамного общества избыток малообеспеченных женщин просто снижает размеры затрат богатых мужчин на содержание любовниц. Например, в конце XVII в. около 23% мужчин и столько же женщин в возрасте 40 — 44 лет не состояли в браке. Однако в результате улучшения экономической ситуации, эта доля упала до 9% - соответственно, снизился и средний брачный возраст. Как и в случае с моногамией, такая демографическая модель не имела прецедентов среди минимально развитых обществ Евразии.

В свою очередь, модель низкого демографического давления также возымела серьезные последствия. Описанный матримониальный механизм не только стал барьером для роста населения, но и послужил предпосылкой для благоприятных экономических изменений: в периоды экономического процветания шло накопление капиталов, а не рост напряжения из-за нехватки продовольствия для бесконтрольно увеличивавшегося населения (здесь особенно показателен пример Англии).

Гармоничная взаимосвязь экономических и демографических тенденций, которые вели к повышению заработной платы, предоставляла возможность вырваться из ловушки низких доходов, которую часто считают одним из ключевых препятствием для развития доиндустриальных стран. Длительный период роста заработный платы, сопровождаемый изменением структуры спроса, способен привести к увеличению потребности в товарах, не являющихся жизненно необходимыми и тем самым стимулировать развитие тех секторов экономики, процветание которых особенно необходимо для начала промышленной революции.

Таким образом, у нас есть некоторые основания считать, что моногамия, став предпосылкой к утверждению модели низкого демографического давления, была необходимым условием для индустриализации. Общая закономерность заключается не в том, что существует некая устойчивая тенденция именно к позднему браку и/или безбрачию у женщин. В действительности, брачное поведение во многом определяется экономическими факторами. В благополучные периоды возраст вступления в брак для обоих полов и численность бездетных женщин снижались. В итоге система матримониальных отношений оказывалась зависимой от уровня доступа к ресурсам: «Гибкий механизм брачного поведения был важной отличительной особенностью Европы, или, иными словами, служил осью, на которой вращалась вся система. Именно он позволял населению приспосабливаться к сдвигам в экономике»[9]. Данный тезис дает возможность предположить, что моногамия в действительности являлась центральным элементов в архитектуре западной модернизации.

Моногамия и инвестирование в детей. Доминирование полигамных отношений обычно приводит к перераспределению инвестиций: основные средства идут на репродуктивную активность, но не вкладываются в детей. В обществе, где практикуется многоженство, для мужчины представляется более привлекательным содержать еще одну жену или любовницу, дети от которых не требовали больших затрат на себя. В таком социуме потомство от любовниц получали довольно скромное наследство и легко опускались по социальной лестнице вниз. У отцов не было особой необходимости вкладывать время, силы и деньги в потомков от других своих женщин.

Моногамия уменьшает возможность отдельного мужчины вкладываться в потомство, ограниченное кругом детей от единственной женщины. По мере снижения значимости отношений в расширенной семье (см. ниже) и утверждения моногамии во всех слоях социума, воспитание детей стало обязанностью исключительно независимой нуклеарной семьи. Как будет сказано ниже, подобная «простая» семья стала основным двигателем западной модернизации.

Упадок расширенной семьи и расцвет «простых» домохозяйств

 Как и в истории с моногамией, церковь сыграла значительную роль в снижении роли связей в «расширенной семье». Стоит, правда, отметить, что здесь на руку церкви играло усиление могущественного централизованного государства, которое работало на ослабление таких связей, вместо которых акцент ставился на гарантии соблюдения интересов отдельной личности.

С точки зрения эволюционного подхода, невозможно переоценить потенциальную важность родственных отношений. Наличие биологического родства порождает у людей общие интересы, создает максимально благоприятные стартовые условия для взаимодействия и даже самопожертвования ради ближнего. Германские племена, заселившие Западную Европу на закате античности, представляли собой сообщества родов, основу которых составляли мужчины, объединенные кровными узами. Эти племена обладали сильной групповой солидарностью именно благодаря кровнородственным связям. «Поскольку древние германцы не могли рассчитывать на защиту со стороны государства в период нападения врагов или голода, каждый мужчина и каждая женщина несли обязанность быть верным базовому принципу социально-биологическому принципу коллективного выживания, секрет которого заключался в семейных узах и внутриобщинной солидарности»[10]. Впоследствии церковь и королевская власть приложили немало усилий для искоренения родоплеменной парадигмы.

Силы, противостоявшие расширенной семье. Ликвидация больших и сильных родоплеменных групп отвечала интересам как церкви, так и аристократии. Более высокая степень централизации государственной власти сама по себе имела тенденцию уменьшать значимость расширенной семьи, тем более, если такая власть апеллирует к интересам отдельных индивидуумов. Если смотреть сквозь призму эволюционного подхода, расширенная семья как дает преимущества, так и порождает издержки. Выгода от таких отношений состоит в защите со стороны широкого круга родственников, но одновременно с этим 1) возрастает уровень требований родственников об ответной защите и поддержке; 2) возрастают препятствия со стороны рода к выделению отдельного его представителя из общей массы; 3) структура рода находится в радикальном противоречии с принципами эгалитаризма. В результате, как правило, люди склонны искать поддержки у расширенной семьи только в случае деградации централизованного государственного аппарата и наоборот: в период устойчивости последнего, отождествление себя с кровнородственными структурами утрачивает практический смысл (польза от связи с ней  исчезает, а издержки остаются).

Постепенно в Европе формируется аристократия, базовой ячейкой которой является простая семья, лишенная обязательств по отношению к отдельным частям расширенной фамилии. Окружением, с которым она взаимодействует, состоит, прежде всего, из друзей и соседей, а не разнообразных родственников. Такая социальная структура утверждается в позднее средневековье. Следует отметить, что в Англии и Франции крестьянство существовало в рамках той же самой модели.

Политика церкви. Церковь внесла большой вклад в дело преодоления влияния расширенной семьи посредством противодействия близкородственным бракам и поддержки семейных союзов, основанных исключительно на взаимном согласии жениха и невесты. Для достижения своей цели церковь поэтапно вводила запреты на брак между родственниками более широкого круга. Так, если в VI в. оказались запрещены семейные союзы между троюродными братьями и сестрами, то к XI в. эта норма распространилась аж на шестиюродных. Совершенно очевидно, что глубина подобных запретов стала уникальной и не могла быть спрогнозирована теорией эволюции. Более того, биологическое родство не являлось единственным препятствием для брака, который являлся столь же недоступным не только для родственников по свойству, но и для лиц, объединенных духовным родством (напр., родственники крестных родителей). В результате этой политики была подорвана система взаимоотношений в расширенной семье и создана аристократия, представители которой были свободны от обязательств за пределами собственной семьи. Все слои благородного сословия, включая королевские роды, состояли в относительно тесных родственных связях. Властная верхушка не имела возможности к самоизоляции за счет браков только между собственными членами. Выгодополучателями этой системы становились дети конкретной семейной пары, а не ее близкие или дальние родственники: «Мужчины, занимавшие высокое положение в обществе, стремились рационально использовать свое богатство максимально во благо прямых потомков, а не членов расширенной семьи»[11].

Помимо этого, церковная доктрина брака по обоюдному согласию выступала как дополнительный фактор в противодействии расширенной семье. Брак возникал как результат обоюдного желания жениха и невесты и подтверждался актом супружеской любви. Лишив семью и светские власти авторитета в семейно-брачных вопросах, церковь выступила против основ тогдашних традиций. В Новое время в Англии абсолютное большинство браков заключалось на основе добровольного выбора, воля родителей имела значение только в верхней страте, составлявшей 1% населения.

Первая публикация: The Occidental Quarterly. June 2002. Pp. 9-38.

Перевод Дмитрия Павлова. Первая публикация перевода: Вопросы национализма. 2013. № 4 (16).

 

[1] Здесь К. Макдональд использует понятие «companionate marriage» (букв. «дружеский брак») - семейный союз, где психологическая совместимость, способность к эмоциональной близости и взаимной поддержке считаются первичными по сравнению с материальными аспектами. (Прим. пер.)

[2] Количество копий генов, переданных следующему поколению. (Прим. пер.)

[3] Alexander, R. D. Darwinism and Human Affairs, Seattle: University of Washington Press, 1979.

[4] Duby, G. The Knight, the Lady, and the Priest, (trans. Barbara Bray). London: Penguin Books, 1983. P. 162.

[5] Lynch, J. E. Marriage and celibacy of the clergy: The discipline of the Western Church: An historical-canonical synopsis, Jurist 23:14-38; 189-212, 1972a. P. 33.

[6] Lawrence, C. H. The Friars: The Impact of the Early Mendicant Movement on Western Culture, London: Longman, 1994. P. 126.

[7] Tellenbach, G. The Church in Western Europe from the Tenth to the Early Twelfth Century, Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. 103.

[8] Herlihy, D.  Medieval Households, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985. P. 157.

[9] MacFarlane, A. Marriage and Love in England: Modes of Reproduction 1300-1840, London: Basil Blackwell, 1986. P. 33.

[10] Russell, J. C. The Germanization of Early Medieval Christianity, New York: Oxford University Press, 1994. P. 120.

[11] Leyser, K. J. Rule and Conflict in Early Medieval Society, London: E. Arnold, 1979. P.50.

 

Прочитано 5914 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что Вы ввели всю требуемую информацию, в поля, помеченные звёздочкой (*). HTML код не допустим.