Причем речь идет не только об Азии, Африке или Латинской Америке, где демократические избранные президенты и премьеры с пугающей легкостью свергались различными военными хунтами, диктаторами и т.п. Но и Европа в межвоенный период также испытала на собственном опыте все прелести господства неправовых режимов разной степени кровавости…

Между тем, уже Аристотель в своей «Политике» показал значительную транзитивность различных режимов господства, довольно легко переходящих друг в друга: демократический – в олигархический, олигархический – в аристократический и т.д. При этом многие наблюдения древнегреческого философа выглядят очень актуально для современных русских, переживших за последние 20 лет крушение в РФ демократической формы правления и установление уже второго в новейшей российской истории – после большевиков – неправового режима в форме пожизненной персоналистской диктатуры В. Путина.

Этот режим Аристотель мог бы с полным правом назвать тиранией: ведь для греков тиран – это тот, кто 1) захватывает власть в нарушение существующих законов, или же тот, кто 2) придя к власти в рамках действующего права, затем узурпирует ее в собственных интересах. Даже если считать президентские выборы 2000 года относительно честными, правление нынешнего президента после 2008 года представляет собой чистый случай тирании, описанный великим античным «политологом»: «при непродолжительном пребывании у власти не с такой легкостью можно творить зло, как при продолжительном, а именно это последнее обстоятельство и ведет к тому, что в олигархиях и демократиях рождаются тираннии, причем и тут и там к тираннии стремятся те, кто пользуется наибольшим влиянием <…> либо те, кто занимает важнейшие должности, и притом в течение продолжительного времени». Стоит ли говорить, что это место из аристотелевской «Политики» выглядит как точный диагноз произошедшему на наших глазах нелегитимному захвату власти и собственности группировкой выходцев из советских спецслужб.

Думаю, в свете катастрофического (анти)конституционного опыта гражданам РФ будут понятны и слова Аристотеля о том, что «тирания соединяет в себе крайнюю олигархию и демократию. Поэтому тирания – самый вредный для подданных государственный строй, так как она есть соединение двух зол и заключает в себе все отклонения и ошибки, какие свойственны тому и другому строю».

В нижеследующих размышлениях я попытаюсь с точки зрения исторической социологии власти рассмотреть ряд проблемных аспектов, связанных с установлением второй диктатуры в новейшей русской истории. А начать я хотел бы с личного мемуара.

Демократический запрос и тиранический ответ

Весной 2000 года ко мне, тогда аспиранту Лейпцигского университета, обратились журналисты из газеты "Leipziger Volkszeitung" с просьбой прокомментировать результаты недавно прошедших выборов президента РФ. Помню, я выразил глубокие сомнения в том, что В.В. Путин с его социально-профессиональным бэкграундом является подходящей фигурой для России 21 века, а также высказал прочую интеллигентскую озабоченность угрозой возвращения вместе с чекистским кланом одиозных советских практик...

Этот комментарий попал на глаза моему тогдашнему научному руководителю и по совместительству известному в Германии гегелеведу. К моему удивлению, уважаемый ученый не только не поддержал мой пафос, но и осудил его именно как наивно-прогрессистскую философию историю. Но главное обвинение со стороны корифея заключалось в том, что мой подход был глубоко несоциологичен: именно носители таких "специфических" компетенций как выходцы из спецслужб, доказывал он, оказались в конкретно-исторических условиях России начала третьего тысячелетия единственной социальной группой, способной на стратегическое действие в интересах большинства. На его взгляд, "имманентная" им государственническая идеология являлась чуть ли не единственной гарантией сохранения более или менее современной рамки для русской государственности в условиях реставрации капитализма в его дикой, людоедской версии. Профессор убедил меня тогда даже не столько силой аргументов, сколько структурно обусловленной надеждой на стабилизацию правил игры, пусть и в малосимпатичной версии «коммерческого чекизма». Просто мне самому очень хотелось верить…

После этого я больше не обсуждал фигуру В. Путина со своим учителем, но – как мы теперь знаем – историческое чувство не подвело меня 20 лет назад: вместо реализации массового демократического запроса на восстановление в РФ дееспособного правового государства в рамках конституции 1993 года, правящая группировка практически сразу приступила к демонтажу ограничивающего ее политического дизайна и присвоению гигантских экономических активов. По точному наблюдению известного политического ученого В. Пастухова, на первом этапе своего правления «коллективный Путин» был формалистом-легалистом и пытался соблюдать внешние правовые приличия. Но очень быстро принимаемые ручной Госдумой законы оказались полностью отделены от права в современном его понимании, что превратило всю законодательную и правоприменительную практику в РФ в издевательство над правовыми принципами. При этом, несмотря на всю правовую выхолощенность путинского законодательства, формально процедура все же соблюдалась. Сегодня режим даже не пытается прикрываться правовыми фикциями: для удержания власти/собственности правящая группировка во главе с нынешним лидером все активнее прибегает к неправосудным репрессиям в отношении своих оппонентов, включая попытки политических убийств оппозиционных лидеров.

В этом смысле русская история политического бесправия пошла на второй круг: в стране установлена вторая в нашей новейшей истории неправовая диктатура небольшой группы лиц, преследующая собственные интересы, несовместимые с общим благом. Говоря словами Аристотеля, «тиран не обращает никакого внимания на общественные интересы, разве что ради собственной выгоды. Цель тирана – приятное <…>. Поэтому тиран видит свое преимущество в том, чтобы приумножить свои средства».

Стоит ли говорить, что в результате систематических усилий властей РФ по разрушению политико-правового дизайна современного типа второй раз в русской истории оказалась обнулен весь скромный опыт политического участия граждан путем их более или менее свободного волеизъявления. Подобно тому как за время каденций Государственных дум начала 20 века был накоплен слишком незначительный опыт парламентаризма и партстроительства, немедленно отвергнутый левыми экстремистами-большевиками как незначимый для их исторических экспериментов, точно так же в начале 21 века путинизмом был отброшен столь же скромный и во многом неудачный демократический опыт 1990-х, критически значимый для дальнейшей политической модернизации России.

Русские как исторические второгодники

Принято считать, что Германия была единственной страной, которая испытала на себе все прелести двух идеократических диктатур 20 века – нацистской и коммунистической. Понятно, что речь идет лишь о Центральной Германии (ГДР), которую ошибочно именовали "Восточной", после того как победителями у рейха были отторгнуты собственно восточные провинции (Данциг, Пруссия, Померания, Позен, Силезия и др.). У известного немецкого историка Штефана Мерля есть сравнительное исследование этого дважды катастрофического опыта модерна: «Политическая коммуникация при диктатуре. Германия и Советский Союз в сравнении». Данная книга примечательна не только ставшим уже банальным сопоставлением советского и нацистского режимов, но и сравнением коммуникативных стратегий именно двух диктатур на немецкой земле.

После прошлогоднего демонстративного изнасилования конституции у нас теперь нет даже формально-юридических оснований сомневаться в установлении второй диктатуры и на русской земле: резиновые рамки гибридной «демократуры» начала 2000-х оказались тесны для правящей группировки, и вот уже окончательно отброшены все правовые приличия. Понятно, что с точки зрения целей господства нынешний режим – это никакая не идеократия, а скорее клептократия. Ведь какая может быть власть идеи у вполне себе постмодернистских "державников на бюджете" и обслуживающих их карьеристов?! Но в любом случае, здесь мы сравнялись с немцами и второй раз в модерной русской истории имеем дело с прямой узурпацией власти. Правда, у них было 12 лет Гитлера и 45 лет Ульбрихта/Хоннекера, у нас же после 74 года красной тирании теперь случился рецидив диктатуры, пока еще не имеющий устойчивого названия.

У каждой приличной диктатуры должен быть свой бренд – типа "режим черных полковников". Сейчас трудно предсказать, под каким названием путинизм как система нелегитимного господства нынешних коррупционеров-реконструкторов НКВД войдет в учебники русской истории: «коммерческий неосталинизм», «православный чекизм» или утвердится какой-то иной мем. Видимо, это узнают уже следующие поколения русских людей, но подобное определение должно так или иначе выражать гибридную формулу власти В. Путина и его окружения: изображать государство, действовать в частных интересах.

Народная аккламация для бункерного сидельца

Несмотря на очевидные коррупционно-корыстные интересы неправового господства правящей клики, политические ученые постоянно указывают на необходимость для режимов типа путинского постоянно инсценировать всенародную поддержку собственных решений: именно поэтому такие способы правления называет электоральным авторитаризмом или плебисцитарной диктатурой.

Здесь уместно вспомнить выводы выдающегося политического теоретика Карла Шмитта, с одной стороны, показавшего, что конституционно-законодательный дизайн модерна исключает чистые формы аккламации (одобрения) со стороны народа. С другой стороны, говорит Шмитт, «как только действительно собирается народ — неважно, с какой целью, например, в случае уличных демонстраций, на общественных праздниках, в театрах, на ипподроме и стадионе, — этот выражающий одобрение народ наличествует и как минимум потенциально является политической величиной. Достаточно часто подтверждается тот опыт, что любое, даже поначалу очевидно неполитическое народное собрание содержит в себе неожиданные политические возможности».

Более того, великий и ужасный немецкий классик, как бы передавая привет хозяину Кремля, выводит формулу: "Не существует никакой демократии и государства без общественного мнения, как и государства без аккламаций", поскольку "действительно собравшийся народ может выражать свое отношение, то есть через простой выкрик выражать согласие или несогласие, кричать «ура» или «долой», восторгаться вождем или предложением, восхвалять короля или кого-нибудь другого или молчанием или ропотом отказать в поддержке".

В этом смысле представляет не только политико-практический, но и социально-теоретический интерес следующий вопрос: как долго может просуществовать электорально легитимированная диктатура, фронтмен которой скрывается от народа в бункере? Эксперты уже год как обсуждают в этом контексте явный дефицит у нынешнего суверена реальных случаев народной аккламации. Стоит ли говорить, что это может быть крайне перспективной с точки зрения социологии политики темой – как возможен персоналистский режим вроде путинского без фактических кейсов аккламации?! Ведь если вспомнить известные случаи купания нынешнего суверена в народном море, то из наиболее репрезентативных кадров последних лет в голову приходят только примелькавшиеся физиономии ФСОшников, лениво изображающих ликующий народ.

Здесь примечательно и то, что и у самого диктатора, и у его медиа-обслуги (В. Соловьев, М. Симонян и др.) с треском провалилась попытка "интернет-интервенции", т.е. захвата дискурсивного господства в сети. Но даже если отбросить непреодолимую пока для режима автономию и автокефалию YouTube-пространства, сама природа плебисцитарной диктатуры требует регулярной демонстрации массовой народной поддержки. Однако, как раз с хождением в народ у самозваного нацлидера в последнее время не очень – несознательный элемент вместо ликования все норовит спросить у него, как прожить на 10800 рублей в месяц и прочие глупости.

В этом контексте становится понятно, что харизма В. Путина – не личная, а чисто должностная. Именно поэтому для него специально устраивают срежиссированные версии аккламации вроде выдвижения на 4 срок на ГАЗе и прочий Уралвагонзавод. Но чтобы формальный лидер режима месяцами не показывался на публике – это довольно рискованный эксперимент с точки зрения теории и практики плебисцитарных диктатур! Ведь как гласит знаменитая формула Авраама Линкольна: власть народа, от имени народа и для народа.

Уже высказываются экспертные мнения, что, судя по картинке из путинского бункера, властные политтехнологи пытаются инсценировать какую-то новую, ранее невиданную форму искомой народной аккламации. Теперь само пространство политического переместилось в почти пелевинский формат: то, что здесь называется реальностью, в том числе социальной, имеет чисто виртуальную природу в буквальном смысле – речь идет о проекции, которую В. Путин видит на экране в своем секретном блиндаже. Судя по тем картинкам, которые электорат получает оттуда за последний год, на экране диктатора – полноценная аккламация!

Понятно стремление властей полностью заменить реальность картинкой. Однако вопрос в том, как долго политическое может быть чисто виртуальным в буквальном смысле? Трудно вообще вспомнить, когда вождь в последний раз общался с не согнанными бюджетниками и не с провластными активистами – может быть, в Крыму в 2014-м? Даже в условиях пост-правды должны сохраняться хоть какая-то корреляция действий правителей с «наружой»...

В этом контексте особую значимость приобретает коммуникативное измерение технологии насильственного господства:

- согласно классическому определению Макса Вебера, любое господство зависит от вероятности (шанса) фактического признания со стороны социальных акторов: т.е. определяющей для любой власти является готовность самих управляемых и угнетаемых признавать «свою» власть в качестве легитимной;

- диктатуры современного типа активно участвуют в производстве этой легитимности путем создания в «промышленных масштабах» носителей политической лояльности;

- при этом их основной инструмент – политическая коммуникация с населением, а не только и не столько насилие или угроза его применения. (Здесь можно также вспомнить слова Талейрана о том, что с помощью штыков можно захватить власть, но на штыках невозможно усидеть);

- в рамках этой коммуникации обращения граждан к правителю выполняют важнейшую политическую функцию стабилизации господства: каждый, кто непосредственно обращается к вождю, тем самым легитимирует его притязания на власть в веберовском смысле признания господства со стороны самих подданных;

- здесь уместно вновь вспомнить Аристотеля, отмечавшего особенность политической коммуникации правителей, узурпировавших власть: «На указанные три цели направлены все помыслы тираннов. Их можно было бы свести к следующим предпосылкам: чтобы люди не доверяли друг другу; чтобы не могли действовать; чтобы прониклись малодушием. Вот один способ, посредством которого достигается сохранение тиранний»;

- кроме того, данная коммуникативная техника позволяет правителю осуществлять более эффективный контроль над функционерами, находящимися между жерновами всевластия суверена и массового народного недовольства.

Кстати, говоря о конкретных цифрах, уже упомянутый Ш. Мерль пишет о том, что к Сталину и Гитлеру ежегодно лично обращались примерно два процента населения. Интересно, какую цифру в своих внутренних отчетах называет реалистичной Администрация президента РФ по результатам регулярных сеансов политической коммуникации нынешнего суверена со своим народом?

Путинский новояз

Любая продолжительная диктатура активно работает с языком, приспосабливая существующие или изобретая новые языковые формы (newspeak) под свои нужды. Из заметных лексических инноваций позднепутинской эпохи чаще всего обсуждаются эвфемизмы, призванные закамуфлировать подлинный смысл происходящего в стране в последние годы:

- отрицательный рост доходов – их падение;

- хлопок газа - взрыв/теракт;

- жесткое приземление - авиакатастрофа;

- всероссийское голосование - антиконституционный плебисцит;

- режим повышенной готовности - официально не введенное ЧП;

- самоизоляция - необъявленный карантин;

- популизм – отвергнутые правительством реальные меры поддержки людей и бизнеса;

- историческая память - фальсификация истории;

- наши зарубежные партнеры – внешние враги.

- оптимизация – радикальное сокращение и т.д.

Вместо заключения

При анализе современных диктатур невозможно отрицать роль систематического насилия, временами становящегося все более массовым. В то же время ошибочно редуцировать феномен модерного авторитаризма исключительно к его репрессивным элементам. Поэтому пафос этих размышлений заключается в попытке выявить причины стабильности нового извода диктатуры на русской земле. Таким образом, фокус интереса смещается к функционированию путинизма как формы господства «по ту сторону его саморепрезентации». О значимости политической коммуникации с населением говорит не только конкретно-исторический материал диктатур ХХ века, но и огромные усилия, прилагаемые ныне существующими режимами господства различных типов — от самых авторитарных с их кондовой пропагандой до самых либеральных («теледемократия»)…

В этом смысле современная диктатура вождистского типа вынуждена задействовать комплексные коммуникативные механизмы, позволяющие режиму успешно сохраняться долгое время. Стоит ли говорить, что подобное уточнение описания неототалитарных практик ценно не только для реконструкции нашего относительно недавнего прошлого, но и для понимания модусов существования русского общества в условиях нынешнего авторитаризма, в очередной раз радикально нарушившего баланс между абсолютным суверенитетом верховной власти и никак не гарантированными индивидуальными/корпоративными правами и свободами подданных.

Запущенная выходцами из КГБ-ФСБ очередная русская модернизационная катастрофа 21-го века структурно вписана в длительную традицию отечественного самовластья/бесправия. Только в ее рамках создатель советской политической полиции и оператор массового государственного террора Ф. Дзержинский мог достичь таких успехов в создании репрессивной машины, принесшей нашему народу неисчислимые страдания. И только благодаря этой исторически "выученной беспомощности" русского общества сегодня вновь стала возможна вся эта постыдная для великой культурной нации игра новоявленных реконструкторов ВЧК-НКВД.