Понедельник, 22 ноября 2021 18:41

Владимир Соловьев против Владислава Суркова

Автор Дмитрий Тараторин
Оцените материал
(2 голосов)

Скорее всего, даже люди высокообразованные, увидев заголовок, сочтут, что открывает его имя и фамилия известного телеведущего. И да, сегодня, забив «Владимир Соловьев» в поисковой системе, мы получим ворох ссылок, ведущих на материалы, связанные с этим персонажем. Но речь пойдет не о нем, а о его великом тезке.

Даже мем уже есть, который сопоставляет Соловьевых, а также Льва Толстого с Петром и еще некоторых однофамильцев. Он очень наглядно демонстрирует деградацию. Нижеследующий текст о ней же…

Павший с «небес» власти «денница» Сурков разразился новым текстом, в котором делится рецептами заклинания хаоса. Статья так и именуется: «Куда делся хаос? Распаковка стабильности».

С ходу Владислав Юрьевич, прямо как в анекдоте демонстрирует способность отличать «Гегеля от Гоголя и Бебеля от Бабеля». Интеллектуал у трона… нет, не у трона уже, но все равно, типа, интеллектуал:

«Ни одна система не содержит в себе доказательства собственной истинности. Всякая система включает в себя элементы самоотрицания и саморазрушения. Так или примерно так говорили Гегель и Гёдель. Оба, каждый по-своему, один математически, другой на языке философии указывали на неустранимые нестыковки в человеческой логике, через которые непрерывно и неостановимо происходит утечка гармонии и смысла из нашего повседневного существования…

То же самое, но уже применительно к физическим процессам утверждали многочисленные соавторы второго закона термодинамики. В самом деле, вульгарный пересказ этого закона, ставший настоящим мегахитом научпопа, гласит: энтропия в замкнутой системе возрастает. Иными словами, хаоса (беспорядка) никогда не становится меньше. Наоборот, его практически всегда становится больше. И соответственно, всюду наблюдается хроническая убыль порядка и стабильности на фоне прогрессирующих турбулентностей и распада.

Второй закон термодинамики, предсказывая неизбежность «тепловой смерти Вселенной» и конечного торжества хаоса, превращает пессимизм из «плохого настроения» в научно обоснованную доктрину… Социальная физика и политическая динамика предлагают свой рецепт для наведения и поддержания мирового порядка — сильнодействующую государственность».

Из этих цитат мы видим, что представление о Суркове, как о ярко выраженном политическом постмодернисте, не соответствуют действительности. Он рассуждает как самый обычный (но ныне явно анахроничный) человек модерна, перенося понятия физического мира на социально-политическую реальность.

В.Ю. продолжает: «Но если второй закон термодинамики верен (а он верен) и энтропия не может уменьшаться и исчезать, то возникает вопрос (довольно тревожный вопрос) — где она в таком случае? Когда порядок навели, что стало с беспорядком? Где теперь хаос, которого вроде нигде не видно? Куда он делся? В каких местах он теперь растет (он ведь «по закону» должен расти!)?

Методично вытесняемый из обеих реальностей (материальной и виртуальной) хаос уходит в слепые зоны общественной жизни. Он стимулирует стихийное распространение неафишируемых коллективных практик, направленных не против мейнстрима, а параллельно ему. Люди не хотят быть против. Люди хотят быть параллельно, не пересекаясь с системой без крайней нужды. Массовая дисполитизация населения оставляет истэблишмент наедине с самим собой… во все более монолитной с виду структуре общества образуется все больше лакун и полостей, заполняющихся неизвестно чем».

Это очень показательные рассуждения. Они свидетельствуют о том, что тех, для кого он мыслит, могут погубить только собственные страхи. Точнее некие судорожные движения, которые ими могут быть спровоцированы.

Поскольку о «глубинном народе» (термин того же автора) у них довольно мифологизированное представление, то битва с «чудовищем», порожденным сном собственного разума и есть главная угроза.

Удивительным образом ни власть, ни оппозиция не видят довольно очевидной вещи – наш «глубинный народ» состоит в массе своей из стихийных либералов. Главный их запрос - невмешательство государства в их частную жизнь (ну, разумеется, при наличии самой возможности выживать). Среднестатистический россиянин понимает свободу сугубо в негативной версии. А вот демократические свободы – избирать и быть избранным его и правда очень мало интересуют.

И бурная реакция (оказавшаяся опять же и для власти, и для оппозиции совершенно неожиданной) на всяческие ковидные ограничения (от масок до QR-кодов), как раз-таки вполне объяснима, и могла бы быть легко спрогнозирована, если бы политики и аналитики удосужились заглянуть в те самые «глубины».

Но господин Сурков продолжает «торговать страхами»:

«Прямой угрозы для установленного порядка перешедший в режим молчания и параллельной общественности беспорядок не представляет. Система как никогда, слава богу, прочна, и хаос для нее не проблема. Галопирующая централизация остается генеральным трендом. Применение экстрактов исторической памяти, просроченной морали, административно-духовных ценностей и других тяжелых социальных консервантов в неограниченных дозах обеспечивает сохранение желанной стабильности.

И все же игнорировать «непроблему» неразумно. Идеология молчания тем и неприятна, что не проговорена, а значит, не структурирована, темна и бессвязна. Если (пусть и нескоро) приходит ее время, она тупо обрушивается на существующий порядок вещей, не формулируя внятных целей».

Согласитесь, интересные формулировки. Президент провозглашает на весь мир курс на «умеренный консерватизм» и грозится сделать Россию маяком… нет, «родной гаванью» для всех умученных cancel culture, а Владислав Юрьевич это «просроченной моралью» обзывает…

Так что же Сурков вместо этих «консервантов» предлагает?

«То, что в теории энтропия имеет свойство нарастать именно в замкнутых, закрытых системах, вроде бы подсказывает простое решение проблемы — открыть систему, «выпустить пар», и хаос отступит. Но эта простота обманчива. Либеральные эксперименты на внутриполитическом блоке ставить крайне рискованно. Разгерметизация системы, этого хорошо работающего сегодня «социального реактора» чревата неконтролируемыми выбросами гражданского раздражения и способна привести к необратимой дестабилизации — смотрим примеры из 80-х и 90-х.

Социальная энтропия очень токсична. Работать с ней в наших домашних условиях не рекомендуется. Ее нужно выносить куда-нибудь подальше. Экспортировать для утилизации на чужой территории.

Экспорт хаоса дело не новое. «Разделяй и властвуй» — древний рецепт. Разделение — синоним хаотизации. Сплачивай своих+разобщай чужих=будешь править и теми, и другими. Разрядка внутренней напряженности (которую Лев Гумилев расплывчато называл пассионарностью) через внешнюю экспансию. Римляне делали это. Все империи делают это. На протяжении веков Русское государство с его суровым и малоподвижным политическим интерьером сохранялось исключительно благодаря неустанному стремлению за собственные пределы. Оно давно разучилось, а скорее всего, никогда и не умело выживать другими способами. Для России постоянное расширение не просто одна из идей, а подлинный экзистенциал нашего исторического бытия.

Имперские технологии эффективны и сегодня, когда империи переименованы в сверхдержавы. Крымский консенсус — яркий пример консолидации общества за счет хаотизации соседней страны».

У римлян помимо «внутренней напряженности» была глобальная идея Pax Romana. Россия тоже, кстати, претендовала на глобальную идею, о чем, впрочем, ниже. Ну, а кроме того, насчет нашего «экзистенциала» тоже есть даже не вопросы, а просто на вскидку опровержение – присоединение белорусских земель в результате первого раздела Польши (и ее хаотизация), не только не решило проблемы хаоса внутри империи, но напротив, практически тут же грянул тот самый «бессмысленный и беспощадный» во главе с Пугачевым.

Ну, и, наконец резюме всей этой прикладной историософии:

«…пока что мир наслаждается своей многомногополярностью, парадом постсоветских национализмов и суверенитетов. Но в следующем историческом цикле забытые сегодня глобализация и интернационализация вернутся и накроют это сумеречное Многополярье. И Россия получит свою долю в новом всемирном собирании земель (вернее, пространств), подтвердив свой статус одного из немногих глобализаторов, как бывало в эпохи Третьего Рима или Третьего Интернационала.

Россия будет расширяться не потому, что это хорошо, и не потому, что это плохо, а потому что это физика».

Итак, в конце у нас сразу и модернизм: «потому что физика». И постмодернизм: отрицание «хорошо» и «плохо», как критериев принятия решений, и вообще какого-либо высшего смысла.

«Автор стоит всецело и окончательно на почве племенного и национального раздора, осужденного, но еще не уничтоженного евангельскою проповедью. Мысль русского писателя не имеет крыльев, чтобы подняться хотя бы лишь в теории над этою темною действительностью. Задача его в том, чтобы возвести существующую в человечестве рознь в закругленную и законченную систему и вывести из этой системы некоторые практические «постулаты» для той дроби человечества, к которой принадлежит сам автор», - это Владимир Соловьев писал о Николае Данилевском в 1888-м. А как будто сейчас о Владиславе Юрьевиче.

Владимир Сергеевич продолжает: «И жизнь, и теория как-то очень легко и незаметно подменивают справедливую и человечную формулу национальной идеи формулою насилия и национального убийства. Далеко не все глашатаи этой идеи проповедуют прямо покорение и уничтожение чужих народов; но есть для этого обходный способ, более мягкий по виду, хотя столь же убийственный по духу. «Наш народ по самому ходу истории и по естественному преемству национальных культур должен сменить все прочие отжившие или отживающие народы». «Смена» эта тоже не обходится без жестокой кровавой борьбы и разных национальных убийств, но окончательный результат достигается как будто сам собою. Такую смягченную формулу национального эгоизма восприняли от немцев наши славянофилы, применившие к России то, что их учителя присваивали германизму, — систематически же разработал у нас это воззрение автор «России и Европы». Между ним и прежними славянофилами есть, однако, различие, на которое он сам указывает, хотя не всегда его соблюдает. Те утверждали, что русский народ имеет всемирно-историческое призвание, как носитель всечеловеческого окончательного просвещения; Данилевский же, отрицая всякую общечеловеческую задачу, считает Россию и славянство лишь особым культурно-историческим типом, — однако наиболее совершенным и полным (четырехосновным, по его терминологии), совмещающим в себе преимущества прежних типов. Разногласие, таким образом, выходит только в отвлеченных терминах, не изменяющих сущности дела. Должно, однако, заметить, что коренные славянофилы (Хомяков, Киреевский, Аксаковы, Самарин), не отвергая всемирной истории и признавая, хотя лишь в отвлеченном принципе, солидарность всего человечества, были ближе, чем Данилевский, к христианской идее и могли утверждать ее, не впадая в явное внутреннее противоречие.

Зато Данилевский имеет несомненное преимущество в выражении национальной идеи. Для прежних славянофилов эта идея была по преимуществу предметом поэтического, пророческого и ораторского вдохновения. Они ее воспевали и проповедовали. С другой стороны, в последние годы та же идея стала предметом рыночной торговли, оглашающей своими полуживотными криками все грязные площади, улицы и переулки русской жизни».

Сегодня продолжателем линии Данилевского вполне можно считать Дугина и вообще «неоевразийцев». С ними Сурков играл, когда был распорядителем политресурсов. Именно играл, не более…

Вряд ли Соловьев и его оппоненты могли предположить, что впереди такие «зияющие высоты» цинизма, для которых не нужны будут никакие «идеальные» основания вовсе. Что можно будет честно и откровенно заявлять, что нужно, просто необходимо убивать тысячи людей для того, чтобы обеспечить стабильность для совсем уж микроскопической «дроби человечества» - того узкого круга, для которого Владислав Юрьевич свои опусы и сочиняет, кому и пытается «продать страхи».

При этом, был ли сам Соловьев «белым и пушистым»? Отнюдь. Константин Леонтьев в письме Иосифу Фуделю сообщал о философе крайне характерное: «Не далее как в последнее свидание со мною он говорил мне: «Если для соединения церквей необходимо, чтобы Россия завоевала постепенно всю Европу и Азию – я ничего против этого не имею».

«Для», «во имя» чего, и зачем вообще Россия? Эти вопросы мучили и западников, и славянофилов, и таких не вписывавшихся ни в одну из партий русских гениев как Соловьев, Леонтьев, Достоевский. А что же теперь? «Бобок, бобок, бобок», - как и провидел Федор Михайлович.

Впрочем, и Владимир Сергеевич:

«Но к чему идет человечество, какой конец этого исторического развития, охватившего ныне все наличные силы нашего земного населения? Ходячие теории прогресса — в смысле возрастания всеобщего благополучия при условиях теперешней земной жизни — кн. С. Н. Трубецкой справедливо называет пошлостью. Со стороны идеала это есть пошлость, или надоедливая сказка про белого бычка; а со стороны предполагаемых исторических факторов — это бессмыслица, прямая невозможность. Говорите усталому, разочарованному и разбитому параличом старику, что ему еще предстоит бесконечный процесс его теперешней жизни и земного благополучия...

Уж какое тут, батюшка, благополучие, какая жизнь! Лишь бы прочее время живота непостыдно да без лишних страданий дотянуть до близкого конца…

Что современное человечество есть больной старик, и что всемирная история внутренне кончилась — это была любимая мысль моего отца, и когда я, по молодости лет, ее оспаривал, говоря о новых исторических силах, которые могут еще выступить на всемирную сцену, то отец обыкновенно с жаром подхватывал: «Да в этом-то и дело, говорят тебе: когда умирал древний мир, было кому его сменить, было кому продолжать делать историю: германцы, славяне. А теперь где ты новые народы отыщешь? Те, островитяне что ли, которые Кука съели? Так они, должно быть, уже давно от водки и дурной болезни вымерли, как и краснокожие американцы. Или негры нас обновят? Так их хотя от легального рабства можно было освободить, но переменить их тупые головы так же невозможно, как отмыть их черноту». А когда я, с увлечением читавший тогда Лассаля, стал говорить, что человечество может обновиться лучшим экономическим строем, что вместо новых народов могут выступить новые общественные классы, четвертое сословие и т. д., то мой отец возражал с особым движением носа, как бы ощутив какое-то крайнее зловоние. Слова его по этому предмету стерлись в моей памяти, но, очевидно, они соответствовали этому жесту, который вижу как сейчас. Какое яркое подтверждение своему продуманному и проверенному взгляду нашел бы покойный историк теперь, когда вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка-Кронос в лице ветхого деньми китайца, и конец истории сошелся с ее началом!

Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно».

В каком смысле история кончена? В смысле морального прогресса. Сегодня многие тексты XIX века читать просто мучительно. Настолько очевидна нынешняя деградация при сопоставлении даже не стиля, не формы, но мотиваций.

Наш хозяин — Денница, мы узнаем его стиль.

К Рождеству вместо снега он посылает нам пыль.

Мы плетемся в обозе его бесконечной орды.

Я буду, как ты,

ты будешь, как он,

мы будем, как все.

Он всегда впереди — в алом шелке, на бледном коне,

Мы за ним по колено в грязи и по горло в вине,

И вдоль нашей дороги пылают дома и мосты.

Я буду, как ты,

ты будешь, как он,

мы будем, как все.

Пусть тебя не смущает обещанный к завтраку суд.

Бог простит и себя, и его, и сто тысяч Иуд.

Так до встречи в раю, где цветут ледяные цветы.

Я буду, как ты,

ты будешь, как он,

мы будем, как все.

Это стихи Суркова.

Отзвук Серебряного века (вдохновлявшегося, кстати, Соловьевым) явно слышится. Или просто «серебряной пылью» навеяло?

Но несмотря на претенциозность на грани кича (или именно поэтому) этот текст замечательно характеризует не только его автора (денница применительно к нему не случайно упомянут в начале), но и современную элиту. Не ставлю это слово в кавычки, потому как далек от претензий выносить суждения относительно того, кто достоин этого определения. Достоин тот, кто по факту наверху. Прочее все – пустое. Прочее – пыль. Вот, такая элита как раз абсолютно органична для затянувшегося эпилога…

Рецепт Суркова – это в чистом виде вампиризм – поддержание жизни некоего организма, за счет других, без всякого высшего смысла и цели. Этих понятий во вселенной автора вовсе не существует. Существует только игра, которая забавляет «демиурга». И это натурально сатанинская вселенная.

Но, впрочем, логика этой вселенной – «потому что физика» - давно опровергнута «подпольным» человеком Достоевского:

«Помилуйте, — закричат вам, — восставать нельзя: это дважды два четыре! Природа вас не спрашивается; ей дела нет до ваших желаний и до того, нравятся ль вам ее законы или не нравятся. Вы обязаны принимать ее так, как она есть, а следственно, и все ее результаты. Стена, значит, и есть стена... и т. д., и т. д.». Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило.

Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение и вправду заключает в себе хоть какое-нибудь слово на мир, единственно только потому, что она дважды два четыре. О нелепость нелепостей! То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей и каменных стен, если вам мерзит примиряться…».

Прочитано 1159 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что Вы ввели всю требуемую информацию, в поля, помеченные звёздочкой (*). HTML код не допустим.