Так ненавидят былую страстную, но изменившую, оборванную на взлёте любовь. Такое разнообразие пылких, порой взаимоисключающих упрёков обычно предъявляют прежде обожаемому кумиру. Но им и был Солженицын для большинства своих соотечественников, правда, очень недолго – в конце 80-х – самом начале 90-х. Казалось, именно в его вермонтском письменном столе хранятся ключи от русского счастья. Тем горше было разочарование, когда выяснилось, что А.И. – «ни бог, ни царь и ни герой», а всего лишь писатель и публичный интеллектуал. Что он не может одарить чудесами, а только «посильными соображениями». Что дописать «Красное колесо» для него важнее, чем создать и возглавить какую-нибудь условную Партию Русского Возрождения или даже баллотироваться в президенты обновлённой демократической России.

Виноват ли сам Солженицын в столь завышенных ожиданиях? Только косвенно – тем ореолом, который вокруг него сложился, но вовсе не собственными субъективными намерениями. Достаточно самого поверхностного знания его биографии, чтобы понять: он по природе никакой не общественник, не политик, которому сладостно возиться с людьми и строить их, а многопишущий и от того получающий высший восторг волк-одиночка, истинный homo scribens, для коего социальная активность не более чем средство выплеска своего внутреннего мира. Лишь внешние препятствия и ловушки, которые этому дикому зверю расставила коммунистическая власть, уже чересчур обмякшая, чтобы быть хорошим охотником, по необходимости сделали из него общественника и политика мирового уровня.

Как писателю и интеллектуалу Солженицыну вполне законно предъявлять сколь угодно серьёзные и резкие возражения. И автор этих строк сам готов дискутировать с иными его мнениями. Но нельзя спорить с автором «Архипелага» как с обычным оппонентом. Есть то, что поднимает его над прочими – и даже самыми выдающимися – мастерами русского слова и мысли. Он открыл и описал нам и человечеству нашу «тайну беззакония», нашу главную национальную трагедию, последствия которой мы до сих пор не можем изжить – государственное злодейство над собственным народом 1917 – 1953 годов, не имеющее аналогов в летописях христианских народов. По капелькам он собрал кровь, страдания и унижения миллионов наших братьев и выставил нагло спрятанное палачами и их наследниками преступление «в резком, неподкупном свете дня».

Это мог сделать только Солженицын. Ни «троцкист» Шаламов, которым стало сегодня модно побивать «лакировщика», ни «цыган» Домбровский не сумели бы (даже если бы захотели) в силу природы своего таланта написать «Архипелаг». Тем более – предъявить его urbi et orbi, пробившись сквозь все советские капканы. Другие фамилии – при всём уважении – вообще не вижу смысла называть. Не только все положительные, но и многие «отрицательные» черты А.И. тут как нарочно оказались на месте – и его «графомания», и его «мессианство», и его «расчётливость». Он был явно к этому предназначен, и он исполнил предназначенное. И это великое дело, за которое многое можно ему простить, даже крепко его не любя. По крайней мере, за которое, даже споря с ним, даже ругая его, должно ему одновременно низко кланяться. Просто на секунду представьте себе, что «Архипелага» нет в нашей культуре – не стыдно ли тогда было бы быть русским?  

«Нет, не только не стыдно, но, напротив, радостно и духоподъёмно!» – слышу рёв миллионов голосов, проклинающих «литературного власовца», который своим предательским словом разрушил великий и прекрасный СССР. И вот тут-то самая сердцевина отечественной солженицынофобии. Главная заслуга А.И. перед родиной сегодня чаще всего воспринимается как его главный и несмываемый грех перед ней. И это пугающее свидетельство деградации России. Надоело уже делать скидку на пресловутый «протестный сталинизм», скажу в духе нынешнего юбиляра: оправдание и забвение потоков невинной братской крови есть страшная и постыдная болезнь нашего народа, разъедающая его «рассудок и нрав». Каются только слабые, а мы крутые! Так не мыслят даже, так кожей ощущают реальность большинство наших соотечественников с самого верха до самого дна. Капитальная идея Солженицына о раскаянии как необходимой категории национальной жизни, похоже, им абсолютно недоступна.

Нетрудно предвидеть возмущённые вопросы: «Да перед кем каяться-то? Да разве мы убивали и сажали?». Конечно, утекло много воды, палачей и жертв тех уже почти былинных времён среди нас почти не осталось. Русское раскаяние может выразиться только в одном: в безоговорочном этическом осуждении коммунистического террора, в осуждении попыток его реабилитации, в клеймении его как русского Холокоста, в максиме «Больше никогда!». Но при этом крайне важно понять, что нельзя всю вину переложить на многочисленные еврейские, грузинские, латышские и проч. фамилии убийц – русских фамилий среди них куда больше. Что эта неслыханная беда случилась с нашим народом, поскольку в самих основах русской жизни имелись структурные вековые недостатки, которые и сделали её возможной. Что недостатки эти процветают и теперь, и что надо их исправлять, если мы хотим жить по-человечески.  Что патриотизм надлежит понимать, по солженицынскому слову, «как цельное и настойчивое чувство любви к своей нации со служением ей не угодливым, не поддержкою несправедливых её притязаний, а откровенным в оценке пороков, грехов и в раскаянии за них». Раскаяние в этом смысле не только не слабость, а напротив величайшее проявление силы, что продемонстрировал своей победой над советским Левиафаном едва не раздавленный им бывший зэк.

Возможен ли такой нравственный и интеллектуальный подъём для современных русских с их инфантильной бравадой: «Можем повторить!» и прочей компенсаторно-имперской бутафорией? С их нежеланием заниматься саморефлексией и склонностью сваливать свои беды на происки врагов – внешних и внутренних? С их почти повальной безответственностью и невыдержанностью, отсутствием трезвости в мыслях и порядка в делах?

Не знаю. Знаю только, что нынешний юбиляр – полный антипод этому печальному обобщённому образу. Так как же после этого его не ненавидеть?