Рассказы 83-летнего эмигранта о событиях полувековой давности - весьма специфический жанр. Эти свидетельства серьезно расходятся даже с воспоминаниями, написанными Керенским тогда же, в середине 1960-х годов, и впервые опубликованными в Нью-Йорке в 1966-м[1]. Конечно, в написании могли активно помогать добрые люди: Александр Федорович сотрудничал с Гуверовским институтом войны, революции и мира (Стэнфордский университет, Калифорния, США). Устное свидетельство, напротив, однозначно принадлежит самому Керенскому. Но если мы будем сравнивать оценки событий, данные политиком в начале ХХ века и много позднее, в радиовыступлениях, мы увидим разницу еще более яркую.
Отвечая на вопросы ведущего, Керенский заявил, что основная причина революции заключалась в Первой мировой войне, а до этого Россия находилась на вершине своего развития. За подобные фразы 35-летний министр юстиции Керенский в марте 1917 года отправил бы старика Керенского под арест. Если Россия процветала, отчего Александр Федорович вступил в партию социалистов-революционеров, стал известным адвокатом оппозиционных взглядов, возглавил трудовую фракцию в IV Думе и прослыл там ярким левым оратором и страстным борцом за дело простого народа?
Тем не менее, по словами Керенского, монархия, погрязшая в распутинщине, в этой процветавшей стране умирала и, надо думать, должна была уступить место демократии. В таких обстоятельствах началась война. Общественность, представлявшая всё население страны, по примеру стран Европы прекратила внутреннюю вражду и протянула власти руку. В России воцарилось патриотическое единодушие, а сама война стала Отечественной. Единственной силой, выступившей против войны, стали большевики, но они поэтому и потеряли влияние. Между тем, тогдашняя позиция Керенского по отношению к войне была далеко не столь однозначной. Незадолго до начала войны, в марте 1914 года, он от имени своей фракции выступал с решительным протестом против увеличении расходов на армию[2]. На «историческом заседании» Государственной думы в июле 1914 года Александр Федорович призвал дать отпор германской агрессии, но возложил вину за «братоубийственную войну» на все европейские правительства (таким образом, и на российское). Оратор потребовал политической амнистии и выразил надежду на то, что в результате войны у народов России «родится единая воля - освободить страну от страшных внутренних пут!»[3]. Уже во время войны Александр Федорович был близок к циммервальдовским принципам[4]. Международная социалистическая конференция в швейцарском Циммервальде в сентябре 1915 года приняла написанный Львом Троцким «манифест», в котором война разоблачалась как империалистическая, а целью провозглашался «демократический мир» - «без аннексий и контрибуций». Именно этот мир стал официальной задачей Временного правительства с мая 1917 года, когда отставку получил министр иностранных дел Милюков-«Дарданелльский», а военным министром вместо Александра Гучкова стал Керенский. Его отношение к войне поменялось лишь после Февральской революции: после свержения «старого порядка» война против германского империализма окончательно стала справедливой, но увенчать ее должен был тот самый «демократический мир».
Однако вернемся к предыстории Февраля. Как рассказывает Керенский, царь в 1914 году не оценил благородства общественности и воспринял отказ от политической борьбы как слабость оппозиции. Окружение монарха было готово воспользоваться ситуацией для усиления собственных позиций. В результате осенью 1916 г. начался «революционный процесс». В чем конкретно он выражался, остается не совсем понятно, поскольку население, по словам Керенского, в нем не участвовало и не верило в перспективы революции. Никто (в том числе оппозиция) не понимал, что революция приближается. Но «полусумасшедший» министр внутренних дел Александр Протопопов и его окружение пожелали устроить масштабную провокацию для полного разгрома оппозиционных поползновений. В радиовыступлении Керенский снимал с царя персональную вину, но в мемуарах поступал наоборот: там был обрисован грандиозный план восстановления неограниченного самодержавия (каковым оно было до манифеста 17 октября 1905 года), иницированный самим монархом. Протопопов должен был стать лишь одним из его исполнителей. Сам царь 22 февраля отбыл в Ставку якобы для того, чтобы вернуться в столицу во главе верных ему войск[5]. Вся эта фантазия построена, как указывает и сам мемуарист, на показаниях бывшего директора Департамента полиции С.П. Белецкого, который позднее активно сотрудничал с Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства и был готов подтвердить что угодно. В результате выходило, что возглавившая революцию Государственная дума спасала страну от обезумевшего монарха и его министра. В действительности, несмотря на обсуждение в царском окружении различных планов преодоления внутриполитического кризиса, ничего сделано так и не было: Николай II до конца не верил, что какие-либо уличные эксцессы (даже если они произойдут) могут быть дополнены провозглашением в столице власти Временного комитета Государственной думы, поддержкой его со стороны генералитета, требованием отречения и сменой государственного строя[6]. Какой безумец на это решится?
В радиопередаче заговор плел не царь, а окружение Протопопова. Однако 27 февраля 1917 года патриотически настроенные солдаты перешли на сторону Думы и сорвали все замыслы «темных сил». Царь отрекся в том же патриотическом порыве. Однако для окончательного преодоления кризиса требовалось подлинное национальное единство, что и выразилось в создании Временного правительства, включении в его состав Керенского и провозглашении демократической программы. С этого момента Александр Федорович стал основным гарантом успешного преображения России. Всё дело было не в его стремлении к власти (это он начисто отрицал), а в верном понимании нужд страны и искреннем стремлении их удовлетворить. По этому поводу вспоминается, что в гимназическом театре Керенскому лучше всего удавалась роль Хлестакова[7].
Временное правительство, как верно отметил Керенский, не проводило буржуазной политики. В частности, на государственных военных заводах был сразу введен восьмичасовой рабочий день (во время войны). Один из крупнейших торгово-промышленников С.И. Четвериков уже тогда открыто предупреждал правительство, что это приведет к сокращению производства на 20 %[8]. Первыми мерами новой власти стали политическая амнистия, введение свобод, отмена ограничений для национальных и религиозных меньшинств. Называя это время «прекрасным», Александр Федорович не уточнил, что в воюющей стране также были ликвидированы административная вертикаль и полиция, из тюрем вместе с политическими вышли и уголовники, а наряду с торжеством свободы закрывались консервативные газеты и запрещалась монархическая пропаганда (при том, что вопрос о форме правления должно было решить Учредительное собрание).
Революционный министр иностранных дел, кадетский лидер Павел Милюков в те дни ревностно отстаивал право политэмигрантов на возвращение в Россию. Но не все они оценили благородный жест. Как реакционная монархия пыталась воспользоваться патриотизмом общественности, так и левые радикалы начали борьбу против народной власти, позволившей им вновь обрести родину. Керенский вообще склонен был везде искать параллели в действиях сил реакционных и леворадикальных или даже их тайные сговоры. Зачастую, против него лично. Однако ни у кого из этих врагов Керенского и свободы не было реальной народной опоры (потому что народ любил только Александра Федоровича).
Правая оппозиция возникла в силу того, что Временное правительство, по словам политика, решило земельный вопрос в интересах крестьян. На самом деле действительно еще в марте была введена государственная хлебная монополия, запрещена свободная продажа хлеба, земля сельскохозяйственного назначения передавалась под контроль выборных земельных комитетов[9]. Но окончательное решение земельного вопроса передавалось на усмотрение Учредительного собрания. Конечно, было вполне очевидно, какое решение с учетом подавляющего большинства депутатов от крестьян будет принято. Даже либералы с этим смирились: VIII съезд кадетской партии в мае 1917 года внес в программу принцип трудового землепользования (земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает)[10]. Однако Керенский отмечал, что за спиной Корнилова стояли некие крупные политики из числа землевладельцев. Без уточнения, что и неудивительно: в поддержке «заговора» обвиняли кадетов. Но обвинить их в стремлении сохранить земельную собственность в 1917 году было бы весьма наивно. В программе этой главной в России партии радикального либерализма никогда не было принципа неприкосновенности частной собственности. По западным меркам это весьма странный либерализм.
Как бы то ни было, корниловское движение оказалось очень слабым - и тут Керенский прав. Не прав он в том, что Корнилов стремился к диктатуре. Никакой развернутой политической программы главнокомандующий не имел. Ему пришлось бы опираться на всё тех же политиков из февральской обоймы и всё те же лозунги, привлекательность которых быстро улетучивалась. Кто мог бы стать «кровавой собакой Носке»? Борис Савинков? Но и он не стал. В этом смысле Корнилов не слишком отличался от Керенского. Александру Федоровичу не нравилось, что большевики обвиняли его в союзе с Корниловым, но ведь оба они вышли из Февраля, оба арестовывали царскую семью, оба играли в бонапартов с красными бантами. В июне благодаря Керенскому Корнилов стал командующим, в августе Керенским был обвинен в мятеже. Опираясь на большевиков, Керенский легко расправился с Корниловым. Через два месяца это случилось и с ним самим.
По мнению Александра Федоровича, большевики тоже не пользовались большой популярностью. Ленин взял власть за две недели до выборов в Учредительное собрание, потому что не верил в успех на выборах. Хотя, стоит отметить, декреты о мире и земле имели вполне определенное предвыборное значение. Другое дело, что далеко не вся страна в условиях начавшейся разрухи узнала о них к началу выборов. По их результатам Ленин понял, что промышленные центры и фронт поддержали большевиков. Что еще требовалось для успеха? Стоит отметить, что последующая история Учредительного собрания подтвердила ленинскую уверенность. В Петрограде собралась лишь половина депутатов, а после ухода большевиков и их союзников решения принимали менее одной трети от определенного по закону числа членов. Какова была легитимность подобного охвостья?
Керенский прав: Ленин использовал советы как ступень к власти. Но для этого нужно было иметь там большинство, и большевики его имели. И, наконец, как сенсацию Керенский подает историю с мирной инициативой австрийского императора Карла, которая могла перевернуть судьбы России. От своих немецких соратников Ленин, по свидетельству Александра Федоровича, знал о предстоявшей в Париже конференции, на которой мог быть заключен мир. Однако эта сенсация - не более чем мистификация. Карл действительно втайне от Германии зондировал почву на предмет окончания войны. Однако эти попытки были отвергнуты союзниками. Не согласился на переговоры и германский кайзер[11]. Конференция, о которой вспоминал Керенский, была на самом деле очередным заседанием Верховного совета Антанты, открывшимся не 3, а 30 ноября 1917 года. Никакие попытки России предложить идею «демократического мира» в качестве общего принципа послевоенного устройства шансов бы не имели. Державы воевали не для этого. Еще до прихода к власти большевиков союзники смотрели на «свободную Россию» Керенского сугубо свысока. А в ноябре 1917 года встал вопрос о разделе ее на зоны влияния.
[1] Русский перевод: Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993.
[2] Государственная дума. Созыв IV. Сессия II. Стенографические отчеты. Ч. II. СПб., 1914. Стб. 1345-1347.
[3] Государственная дума. Созыв IV. Стенографический отчет заседания 26 июля 1914 г. Пг., 1914. Стб. 19-20.
[4] Тютюкин С.В. Александр Керенский. Страницы политической биографии (1905-1917 гг.). М., 2012. С. 82-83.
[5] Керенский А.Ф. Ук. соч. С. 118-125.
[6] Подробнее см.: Гайда Ф.А. Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (1910-1917). М., 2016. С. 481-483, 492-495.
[7] Тютюкин С.В. Ук. соч. С. 35.
[8] Утро России, 19 марта 1917 г.
[9] Архив новейшей истории России. Серия «Публикации». Т. VII. Журналы заседаний Временного правительства: В 4-х т. Т 1. Март–апрель 1917 г. М., 2001. С. 58, 169, 326-331.
[10] Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3 т. Т. 3. Кн. 1. М., 2000. С. 661-668.
[11] Шимов Я.В. Последний австрийский император // Славяноведение. 2008. № 1. С. 11-13.