Воскресенье, 15 декабря 2019 13:26

«Защита Запада»: споры вокруг одной книги

Автор Василий Молодяков
Оцените материал
(0 голосов)

Буквально на днях в «Издательстве университета Дмитрия Пожарского» вышла новая книга постоянного автора РЕ, известного историка Василия Молодякова «Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера». Поздравляя Василия Элинарховича с этим радостным для него и всех почитателей его творчества событием, мы публикуем сегодня фрагмент одной из глав книги, перекликающийся с проблематикой нашего сайта.

 

            I.

В 1927 г. появилась «Защита Запада» – программная книга Анри Массиса. Название стало брендом. В некрологе, озаглавленном «Защитник Запада», коллега Массиса по Французской Академии прозаик Пьер-Анри Симон писал: «У людей моложе пятидесяти лет имя Анри Массиса, покинувшего этот мир, где он чувствовал себя неуютно, не вызовет особых воспоминаний. Для тех, кто достаточно прожил или достаточно прочитал, чтобы представлять себе интеллектуальную жизнь между 1910 и 1940 гг., это до сих пор великое имя. <…> “Защита Запада” – самое важное из его произведений, лучше других показывающее сильные и слабые стороны его мысли»[1].  

Это книга дидактическая, написанная безоговорчно убежденным в своей правоте человеком. Главная мысль – западная цивилизация в смертельной опасности: ей угрожает Восток = Азия = варвары. «Возвращение варваров, то есть новое торжество менее сознательной и цивилизованной части человечества над более сознательной и цивилизованной, уже не кажется невозможным» (MDО, 71).

Что сказал бы националист, консерватор и католик Массис о сегодняшней Европе? Какую бы форму приняли его призывы к «защите Запада»? От кого он призвал бы его защищать? И кого решился бы призвать в союзники?

Книга Массиса напомнила мне статью Валерия Брюсова «Новая эпоха во всемирной истории» (1913)[2] – четкий ответ на вопрос, что такое «Запад» и от кого его защищать.

«Европе предстоит сплотиться перед лицом общих врагов всей европейской культуры. Важно ли, кому будет принадлежать клочок земли, вроде Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига-Гольштинии, Скутари, когда под угрозой окажется всё, добытое двумя или даже тремя тысячелетиями культурной жизни. В опасности окажутся наши лучшие достояния, и Шекспир, и Рафаэль, и Платон, которых захотят заменить стихами Саади, картинами Утамаро, мудростью Конфуция. В опасности окажется весь строй нашей жизни, весь ее дух, а перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи. <…>

“Азия для азиатов” – этот лозунг был провозглашен на нашей памяти. Гул японских побед (в войне с Россией – В.М.) пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах Ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом. Первая, в новое время, открытая победа не-европейцев над европейцами, быть может, самое замечательное событие последних веков. Прискорбно, что многие могли не сознавать этого, что в Германии или Англии радовались поражениям русских, подобно тому как византийцы радовались когда-то победам турок над славянами. <…>

Ислам проснулся. Он еще не вполне пришел в себя, еще не высвободился из-под тяжелой пяты европейцев, но уже собирает силы. Единство священного корана, общность алфавита, общность главных преданий, общность великих писателей прошлого объединяют его. Придет час, когда ислам встанет на защиту своей религии и своей культуры, на борьбу с христианской Европой, притязающей быть самодержцем на земном шаре. Можно ли предугадать, какие неожиданные силы найдет в себе ислам, если мы не сумели предугадать сил обновленной Японии? Панмонголизм и панисламизм – вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться. Третья такая сила должна зародиться в черной Африке. Европейцы совершенно напрасно думают, что Африка – страна, которую можно безнаказанно грабить. <…> Мы скоро услышим еще один лозунг: “Африка для черных!”.

Народы Дальнего Востока с их чуждой, непонятной нам культурой, мир ислама, объединенный общей верой, и мир черных – вот три ближайших угрозы европейской культуре. Гибельно будет, если грядущее столкновение с ними застанет европейцев занятыми, подобно русским князьям, своими “удельными” распрями».

Массис не знал статьи Брюсова и вряд ли слышал о нем, хотя читал или знал в изложении Чаадаева, Тютчева, Герцена, Толстого, Достоевского, Розанова, Бердяева, Булгакова, «О русском крестьянстве» Горького и «Скифы» Блока, Ленина и Троцкого, евразийца Трубецкого и сменовеховца Устрялова. Но прочитав «Новую эпоху во всемирной истории», со многим не согласился бы.

«Запад» для Массиса – не вся Европа, но лишь ее романско-католическая часть, центром которой является Франция как наследница эллинизированного христианского Рима. В эту цивилизацию – единственную «цивилизацию» – он включал Бельгию, Италию, Испанию, Португалию (отсюда симпатии к Муссолини, Франко и Салазару) и католическую часть Германии. Это не тот европоцентризм, которого придерживался Брюсов, впрочем признававший: «Гордая своими успехами, открытиями, изобретениями, завоеваниями, Европа давно употребляет слова “культура”, “цивилизация” – в смысле европейская культура, европейская цивилизация. Европейцы словно забыли, что существовали другие культуры, другие цивилизации, ставившие себе иные задачи, оживленные иным духом, отличавшиеся иными внешними формами, в которые отливалось их содержание».

Наиболее опасных врагов «Запада» Массис нашел в… Европе: Германия – наполовину варварская, Россия – полностью варварская. Это вызвало протест Николая Бердяева и Владимира Вейдле. «Массис обоготворяет латинскую цивилизацию, – писал Бердяев в рецензии. – пределы бытия для него совпадают с пределами этой цивилизации и за ее пределами начинается царство хаоса, темный и страшный Восток. <…> Хотелось бы защитить и европейскую культуру против Массиса. Европейская культура не есть только латинская культура, она есть культура романо-германская и в самой Франции есть не только латинские элементы. Германцы играли огромную роль в судьбах европейской культуры. Существует еще и англо-саксонский мир. Для Массиса Европа кончается у Рейна. Германия для него Азия и столь же страшна, как Россия и Индия. Это производит впечатление смешного и ограниченного французского самодовольства, неспособного понять многooбpaзиe Божьего миpa»[3].

В статье «Границы Европы» (1936) Вейдле выступил против «ущербления Европы» Массисом, добавив, что тот «сам позаботился привести свою теорию к абсурду»: «Насчет Англии в его книге дело обстоит неясно, зато континентальная Европа кончается у него на Рейне, западнее даже, чем проходила граница Римской империи, так что города, где родились Гёте и Бетховен, ему пришлось бы отнести уже к “Востоку” или к “Азии”. <…> Укрепления он строит слишком близко к Риму и Парижу и отдает врагу слишком много европейской земли»[4].

Первым врагом Массис объявил «германский идеализм». Вслед за Моррасом он противопоставлял латинский дух германскому и классицизм романтизму – как Порядок Хаосу. Главными объектами его критики стали Освальд Шпенглер за пессимизм «Заката Европы» и Герман Кайзерлинг за иррационализм и «философию становления». Оба деморализуют европейский дух в тот момент, когда ему предстоит решительная схватка с Азией. По замечанию Бердяева, «Массис – человек, бессознательно пораженный ощущением, что господству латинской цивилизации наступает конец, что другие силы вступают во всемирную историю и будут определять ее, что культурная монополия Запада кончается и пробуждается Восток, который начинает деформировать и самую западную культуру. Он разыскивает внутри Запада изменников, которые отравляют западную цивилизацию ядами Востока и у него принимает грандиозные размеры опасность, которую представляет собой, по его мнению, Кейзерлинг».

Доказательством «азиатского» характера германского духа Массис считал популярность индийской и китайской философии в Германии, особенно после поражения в Первой мировой войне, что признавали сами немцы. Он приводил слова Рабиндраната Тагора – одного из своих главных антигероев – о том, что Германия осталась единственной «духовной» страной в послевоенной Европе, «погрязшей в материализме». Массис охотно цитировал Эрнста-Роберта Курциуса, писавшего в статье «Азиатские влияния на интеллектуальную жизнь современной Германии», что после поражения в войне немцы «повернулись спиной к Западу и лицом к Востоку <…> к России и еще дальше, к Индии и Китаю», «перестав с интересом смотреть на Францию» (MDO, 57-58). Но недоговорил важную вещь: Версальский договор вытолкнул Германию из «новой Европы» политически и духовно, сделал ее – одну из основ Европы, понимаемой не по Массису, – парией. Куда еще ей податься? И кто составил самые антигерманские статьи Версальского договора, как не французы?!

II.

Второй враг Запада «славянский мистицизм», панславизм и большевизм как его новейшая форма. Этой теме Массис посвятил книгу «Открытие России» (1944), где, воспроизведя бóльшую часть соответствующей главы из «Защиты Запада», признал масштаб и успех индустриализации (правда, ориентированной только на войну) и боевую мощь Красной Армии, оценил массовую поддержку сталинского режима в годы войны как подъем патриотического сознания и снова указал на «реальность угрозы, которую большевистская Россия несет миру и цивилизации в целом»[5]. О Германии в книге, изданной в оккупированной Франции, автор благоразумно промолчал.

Для Массиса, опиравшегося на Чаадаева и его последователей, «азиатский» и «антизападный» характер русской цивилизации, ее исконная оторванность от Европы – аксиома, как и для его соратников по «Action française». «Россия – не Европа. Россия – Азия, – повторял Бенвиль. – <…> Надо считаться с существованием на Востоке Европы мира, отличного от нашего, чуждого и враждебного нам», «варварского в исконном смысле слова» (JBJ, II, 58, 87). В доказательство Массис, повторяя маркиза де Кюстина, ссылался на монгольское иго: «Россия лишь пять столетий назад пережила нашествие варваров, а старая Европа прошла через это испытание более четырнадцати веков назад» (MDO, 84-85). Как будто турки не осаждали Вену в 1683 г., всего за два века до рождения Массиса.

Второй аргумент – православие как отпадение от Вселенской церкви и использование церковнославянского языка, отрезавшее Россию от латинской Европы. Последнее пересекается с мнением неизвестного Массису Густава Шпета (испытавшего влияние Чаадаева), который в начале 1920-х годов писал: «Варварский Запад принял христианство на языке античном и сохранил его надолго. С самого начала его истории, благодаря знанию латинского языка, по крайней мере в более образованных слоях духовенства и знати, античная культура была открытою книгою для западного человека. <…> Совсем не то было у нас. Нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский. Что мог принести с собой язык народа, лишенного культурных традиций, литературы, истории? <…> Русская художественная литература героически боролась с кирилло-мефодиевским наследием в языке, и когда воссиял Пушкин, болгарский туман рассеялся навсегда»[6].

Вейдле, скорее всего читавший Шпета, отметил: «Если вся европейская культура построена на христианстве и классической древности, то и христианство, и классическая древность на ее западе не те, что на востоке. Запад вскормлен Римом и той Грецией, что прошла сквозь Рим; Восток непосредственно питается греческим наследством и тем, что от Рима перешло в духовное хозяйство Византийской империи». Правоверному католику Массису Греция близка лишь постольку, поскольку она «прошла сквозь Рим». В этом он отличался от Морраса, предпочитавшего эллинизм «иудеохристианству».

Третий аргумент в пользу антиевропейского, азиатского характера русской цивилизации Массис заимствовал у популярного во Франции Григория Вырубова, западника и позитивиста: «В России есть церкви, но никогда не было религии, кроме примитивного политеизма. Церковь понемногу изживала язычество, но ничего не давала взамен. <…> Россия никогда не была ни по-настоящему христианской, ни по-настоящему православной» (MDO, 91). По мнению Массиса, «сердце русского народа чувствительно к религиозным переживаниям – об этом говорят его благочестие и мистицизм – но он плохо понимает учение Христа и догматы Церкви. Из-за ошибки своих духовных вождей он веками был лишен живительного света истинного учения, оставлен без какого-либо твердого морального и религиозного наставления, за исключением более или менее строгого исполнения самой внешней части культа, и отдан во власть суеверий» (MDO, 90-91).

Для автора «Защиты Запада» русский человек – носитель Хаоса. Особенно крестьянин – Массис читал Горького и знал слово «босяк» – природный анархист, перекати-поле, без представлений о законе, порядке и частной собственности, склонный к недеянию. В качестве авторитета он процитировал Николая Брянчанинова, автора переведенной на несколько языков «Истории России»: «Русский крестьянин ближе к китайцу, к тибетскому отшельнику, к индийскому парии, чем к европейскому крестьянину» (MDO, 81). Зпомним эти слова.

Петровскую европеизацию Массис считал не только насильственной и потому противоестественной, но сугубо внешней и потому неглубокой. Результат – пропасть между европеизированной элитой и примитивным народом. Автор подчеркнул, что Петра и его сподвижников в Европе интересовали только техника и внешние формы жизни (кафтаны – парики – табак), но не идеи, не литература, не искусство. Зато большевистская революция представлялась ему национальной, а не марксистской (т.е. западной), естественной, а не навязанной: «После двух столетий насильственной европеизации Россия вернулась к своим азиатским корням» (MDO, 69). «Революцией Россия исключила себя из Европы», – постулировал в 1921 г. Бенвиль (JBJ, II, 87).

Так думали многие, отказываясь принимать всерьез даже популярного в Европе Мережковского, который повторял: «Идея классовой борьбы <…> связывает большевизм с марксизмом, как пуповина связывает младенца с утробой матери. Именно по этой идее видно, что недалеко большевистские яблочки от яблони марксистской падают». «Европейцы думают, – предупреждал он в той же статье «Царство антихриста», переведенной и на французский язык, – что русский большевизм – болезнь для них не опасная: что-то в роде чумы на рогатый скот – к людям неприлипчива. Но, если они ошиблись, то жестоко расплатятся»[7].

Массис – Мережковского не читавший или проигнорировавший – видел опасность большевизма не столько в его социальных идеях и практике, сколько в «азиатском» характере страны, где он победил, в сочетании с новой волной ее внешней экспансии. Советская Россия «собирается сама и собирает все народы Востока в поход против цивилизации, навязанной ей силой несмотря на ожесточенное сопротивление. <…> Из авангарда Европы в Азии, как говорили при Романовых, большевистская Россия стала авангардом Азии в Европе, как в эпоху великих татарских и монгольских ханов» (MDO, 69, 72-73).

В подтверждение Массис ссылался на евразийцев: цитировал Трубецкого и списком упомянул Карсавина, В. Ильина, Савицкого и Сувчинского (MDO, 75-76, 120), – но идею скорее заимствовал у Бенвиля. Тот еще в 1920 г. писал: «Азия восстала против Европы, а сегодня Азия начинается в Москве. <…> Объявлена война, являющаяся широкомасштабным восстанием рас и религий против западной цивилизации. Мы возвращаемся к худшим временам Средневековья. Люди, претендующие на создание нового порядка, умеют только разрушать основы старого порядка. <…> Под названием капитализма большевизм борется с Европой. Разрушение европейской цивилизации – вот чего жаждет его темный азиатский инстинкт» (JBJ, II, 36, 58). «Советы поднимают народы Азии против того, что они называют европейским империализмом», – повторял за ним Жорж Валуа[8]. Моррас уже давно видел за всем этим «руку Берлина».

«Массис пишет о том, чего он не понимает и что он плохо знает, – заявил Бердяев, указав на «грубые фактические ошибки» и «неверное понимание евразийства». – Германию и Индию он знает плохо, по нескольким популярным книжкам и статьям. Poccию же не знает совсем и совсем не способен о ней судить. Особенно жалки и грубо неверны суждения Массиса о Православии, о котором он не имеет ни малейшего понятия, как впрочем и большая часть иностранцев».

«По схеме Массиса, – продолжал Бердяев, – дух Poccии должен походить на дух Индии. Но в действительности нет ничего подобного. Россия совсем не походит на Индию, и русскому народу совсем не свойственна безликая, отвлеченная духовность. Россия в духовности своей есть христианская православная страна. И православие есть христианство наиболее верное истокам христианского откровения, наименее искаженное рационализацией и юридизацией, свойственными римскому духу. Массису кажется, что нет других источников духовной культуры кроме латинства. Если не латинство, то Индия. Но русская религиозная культура имеет источник греческий и древнееврейский, библейский. И исходящие оттуда начала действуют в нашей исконной языческой славянской стихии. Русскому народу и русскому религиозному мышлению особенно свойственны эсхатологизм и мессианизм, восходящие к древне-еврейскому сознанию и совершенно чуждые Индии. <...> Мы, русские, более связаны с Грецией, чем латиняне. Через Православную Церковь, через греческую патристику, через платонизм, глубоко нам присущий, мы принадлежим греческой традиции. И чужд нам не греческий дух, а дух латинский».

За два года до книги Массиса, 22 марта 1925 г. Вячеслав Иванов писал из Рима Федору Степуну: «Что же до России <…> думаю, и от нее должно отречься, если она окончательно самоопределится (это шире и дальше, чем большевизм и его политика) как авангард Азии, идущей разрушить Запад, – причем Германия, nota bene, может оказаться ее ревностной союзницей»[9]. Признав семь лет спустя в письме к Курциусу, что евразийство «в полнейшем согласии с основной тенденцией большевиков стремится породнить Россию с монголами и китайцами, чтобы раз и навсегда вырвать ее из христианского мира», Иванов подчеркнул: «Понимание России как части азиатского мира – ложно до основания»[10].

III.

«Зачисление немцев и русских в число представителей восточного мировоззрения было бы частной нелепостью, если бы оно не свидетельствовало о полном невежестве <Массиса> относительно того, что является подлинным Востоком». Эти слова принадлежат философу-традиционалисту Рене Генону, посвятившему критике «Защиты Запада» восьмую главу трактата «Кризис современного мира»[11]. Ибо третьим врагом «Запада» Массис назвал «азиатский пантеизм», прежде всего индуизм и буддизм, который пытались представить в качестве «истинно духовной» альтернативы «бездуховной» Европе.

Были ли они знакомы лично? Неизвестно, но знали и читали друг друга, принадлежа к одному лагерю – правому. Книгу Генона против теософов выпустило «Nouvelle librairie nationale», дочернее издательство «Action française», которое возглавлял Валуа. Рекомендовал ее к изданию Маритен, друг Массиса и его коллега по журналу «Revue universelle» (еще одна «дочка» «Action française»), в котором Генон хотел сотрудничать. Вряд ли Маритен не обратил внимание друга на нового автора, которого высоко ценил. Вряд ли Массис прошел мимо похвал Доде первым книгам Генона (THM, 271). Так что понятна обида, заключающаяся в его словах: «Нам известно, что А. Массис знаком с нашими работами, но он всячески избегает на них ссылаться, так как они опровергли бы его тезисы. Такая его позиция страдает, мягко говоря, недостатком мужества». В последнем не уверен – Массис был бесстрашным полемистом и не боялся критиковать даже тех, кого считал учителями.  

В азиатских учениях Массис видел Хаос – отрицание Бога, принижение человеческой личности, апофеоз недеяния, возвышение пустоты, понимание земного мира как страдания, антиинтеллектуализм («самоубийство мысли») и пессимизм – отмечая схожие черты у немилых его сердцу Гегеля и Шеллинга, Канта и Спинозы, Конта и Шопенгауэра. Этому западная цивилизация должна противопоставить «веру в действие и в усилие, активное отношение к действительности, постоянную мобилизацию против всего, что угрожает великому благу существования, желание жить в полную силу» (MDO, 214-215). Именно эта часть книги вызвала отповедь Генона, критиковавшего и европейских ориенталистов вроде Сильвена Леви и Рене Груссе, на которых ссылался Массис:

«Автор <…> приписывает истинному Востоку концепции, мало отличающиеся от псевдо-восточных пародий. В этом вопросе он ссылается на мнение более или менее официальных “ориенталистов”, у которых восточные доктрины обычно предстают в виде какой-то карикатуры. Что бы, интересно, сказал сам Массис, если кто-нибудь воспользовался бы подобным же методом при разборе Хриcтианства и попытался бы судить о нем на основании трудов университетских представителей “гиперкритицизма”? Но именно это проделывает он в отношении доктрин Индии и Китая, вдобавок с тем отягчающим обстоятельством, что западные исследователи, на которых он ссылается, вообще не обладают никаким прямым знанием этих доктрин, в то время как их коллеги, занимающиеся христианством, по меньшей мере, знакомы с ним непосредственно, хотя их враждебность по отношению к религии закрывает для них возможность хоть сколько бы то ни было адекватного ее понимания».

Массис и Генон были едины в неприятии «псевдо-восточных фантазий, иными словами, чисто западных теорий, распространившихся в последнее время под обманчивыми восточными названиями, а на самом деле являющихся типичными образцами современного хаотического мышления». Речь шла о проповеди «идеалов Востока» у японца Какудзо Окакура – автора одноименной книги, написанной по-английски, – у Тагора, Ганди и Роллана, которого националисты осуждали за пораженчество в годы войны. Массис считал их деятельность особенно опасной в условиях роста антиевропейских настроений в Азии (роль победы Японии над Россией он понимал правильно) и попыток большевиков использовать их для своей экспансии. При всех разговорах о «духовном», отметил он, азиаты усиленно изучают именно материальные достижения европейской цивилизации (в чем им помогают немцы и русские) и ее идеи, вроде всеобщего равенства и демократии, – с целью обернуть их против учителей. «Эти народы рассчитывают снова объединиться против белого человека, которого объявили своим несчастьем» (MDO, 211).

Отметив, что «любовь к пропаганде является чисто западным явлением», Генон критиковал Тагора и других самозванных «пророков Востока» за другое: «Они в принципе не способны распространять на Западе восточные идеи, хотя бы уже потому, что они их не знают. Кроме того, их истинная цель состоит как раз в прямо противоположном, так как они стремятся уничтожитьэти идеи на самом Востоке и доказать Западу, что модернизированный Восток соответствует тем теориям, которые им были вбиты в голову в Европе и Америке. <…> Из подлинных представителей Востока Массис вообще никого не упомянул, и сделать ему это было бы, впрочем, отнюдь не просто по той причине, что он никого из них не знает». Генон тоже никого не упомянул, но сделал оговорку: «Насколько нам известно, кроме нас на Западе не существует ни одного автора, аутентично излагающего идеи Востока».

Массис считал себя ревнителем и хранителем западной традиции и с этой точки зрения ответил на вопрос «что делать?». Европе нечему учиться у Востока, но надо «полностью возродить принципы греко-латинской цивилизации и католицизма» (MDO, 250). Он восхвалял Средние века как период единства Запада, когда, по словам Морраса, «прежде чем быть французом, итальянцем, англичанином или немцем, человек был гражданином единой цивилизации, со своим языком, духом, обычаями, верой, наукой, искусством, не стесненными государственными границами» (DAE, 323). В настоящем Массис видел лишь один путь к спасению: «Католическая церковь представляется единственной силой, способной восстановить подлинную цивилизацию» (MDO, 262). «Массис, как и Ш. Моррас, воображает, – парировал Бердяев, – что можно победить истощение, разложение и декаданс возвратом к классическим латинским идеалам, к Франции XVII века. На этой почве возможно лишь бессильное реакционное движение. <…> Культ задерживающих и замораживающих классических форм есть дурная романтика небольшой группы, не желающей сознательно вступить в новую мировую эпоху».

Традиционалист принципиально иного рода, Генон оспорил претензии Массиса: «Те, кто хотят противостоять современному беспорядку, не способны осуществить это на деле, поскольку и сами они не совсем ясно понимают, против чего собираются бороться. <…> Мы хотели бы задать Анри Массису вопрос: неужели он действительно полагает, что, в стремлении восстановить свою традицию у себя дома, следует дискредитировать ее у других? <…> Как может традиционализм столь низкого уровня, с его узкими горизонтами и фрагментарными познаниями, и, более того, традиционализм довольно искусственный, предложить какое бы то ни было реальное и эффективное противоядие современному мировоззрению, многие предрассудки которого свойственны ему самому?».

С иных позиций, но не менее резко критиковал «восточную» часть «Защиты Запада» Бердяев:

«Народы Азии не хотят более быть предметом эксплуатации европейских государств, исключительным объектом их колониальной политики, они стремятся к освобождению и к самостоятельной роли в истории. Почему же Массис считает этот факт столь возмутительным и недопустимым? Хотел ли бы он, чтобы народы Востока навеки веков пребывали в сонном и рабьем состоянии и этим облегчали Европе бесстыдную их эксплуатацию? Думает ли он, что отношение европейских государств и европейской цивилизации к народам Востока было подлинно христианским? В качестве католика он должен признать, что и народы Азии – Божье творение, предназначенное для высшей жизни, что и им не подобает вечно оставаться в состоянии сна и рабства и быть лишь объектом, а не субъектом. Все оценки Массиса продиктованы чувством страха и шкурной боязнью гибели, а не христианским сознанием правды и справедливости. Пробуждение народов Востока есть факт положительный, а не отрицательный, и христианам подобает не негодовать по этому поводу, а лишь желать, чтобы свет Христовой истины распространился и на не-христианский Восток, как и на весь мир. <…> <Массис> считает весь остальной мир, кроме латинства, точнее, кроме Франции, варварством, совсем как считали греки. Он не хочет знать той истины, что для христианина нет ни эллина, ни иудея. <…> Массис основательно забыл, что христианство восточного, а не западного происхождения, как впрочем и все религии. Восток есть страна откровения. По книге Массиса выходит так, что Запад (= латинской цивилизации) есть рационализм, Восток же есть мистицизм. Опасность Востока есть мистическая опасность, грозящая низвержением рациональной формы. Массис боится мистики и особенно мистики профетической и мессианской, как грозящей низвержением латинской цивилизации. Но это обнаруживает лишь недостаточную духовность латинской цивилизации. Это есть не защита Запада, а обвинение Запада. Если Запад есть рационализм и господство конечной и ограниченной формы, то ему грозит смерть, то он не имеет будущего».

IV.

«Массис не достиг своей цели, он не защитил Запада, – подытожил Бердяев, – он написал книгу, которая производит впечатление обвинения против Запада. Многие скажут, что лишь умирающая цивилизация может себя так защищать. <…> Именно сам Массис губит Европу, поддерживая раскол и вражду между Францией и Германией, объявляя войну Франции со всем миром. Это-то и мешает Франции, стране древней, великой и утонченной культуры, сыграть положительную роль в объединении Европы, без которой ей действительно грозит опасность со стороны Китая и нехристианского Востока. Мы живем в эпоху, когда необходимо не только большее духовное единение внутри Европы, но и христианское духовное единение Востока и Запада. <...> Нельзя жить исключительно прошлым, это есть бессильный романтизм или упадочничество, нужно обратиться к творческому будущему. <...> Мы идем к христианской вселенскости и ее должны нести нехристианскому Востоку. Массис мешает этому, а не помогает».

«Защиту Запада» высоко оценил Муссолини, получивший книгу от автора, но выделил в ней другие аспекты. «Да, Восток – это угроза. Если хотите – зараза. Но по каким каналам она распространяется? Вот они: либерализм, демократия, социализм, масонство. Организм Запада ослаблен, истощен этими идеологиями. Сейчас только одно движение, имеющее власть над великим народом, имеет смелость быть открыто и по существу отчаянно анти-либеральным, анти-демократическим, анти-социалистическим и анти-масонским: это фашизм. Это фашизм, который обвиняют в желании восстановить Средневековье, поскольку он говорит о власти, дисциплине, иерархии, ответственности и поскольку он вернул в школы, как и повсеместно, образ Христа. Я недавно определил фашизм как организованную, централизованную, авторитарную демократию. Рим восстал против Москвы. Фашизм – против большевизма. Сегодня, как и всегда, Запад – это Рим, христианский, католический и фашистский» (ТНМ, 267-268).

Разделявший антидемократические, антимодернистские и отчасти националистические воззрения Массиса и Морраса, но нередко полемизировавший с ними, Рене Гийюэн отметил тревожную актуальность «Защиты Запада» и сделал к ней несколько важных дополнений в статье «Судьба Запада» (GDO, 13-56; далее цит. без сносок). Первое: «Во время великой войны Запад раскололся, чем разрушил в глазах Востока свой и так уже пошатнувшийся престиж». Второе: Европа не только поделилась с восточными народами знаниями и идеями, которые они теперь обратили против нее, но «привила им вкус к собственным традициям», чем вызвала «яростное стремление избавиться от иностранной опеки и самостоятельно определять свою судьбу». Жаль, что он не развил тему, поскольку роль западного ориентализма, в том числе индологии и буддологии, в «восточном ренессансе» остается малоизученной.

Многие положения «Защиты Запада», проникнутой «катастрофическим или апокалиптическим духом», вызвали отповедь Гийюэна. Отнеся автора к «новосредневековцам» вместе с Бердяевым, Маритеном и Клоделем, он подчеркнул, что воспеваемая ими «средневековая система, каковы бы ни были ее достоинства на бумаге, никогда не применялась на практике», попутно заметив, что для Массиса «великим веком Франции все же является век Людовика XIV, а не Людовика Святого». «Надо ли говорить, что я не принадлежу к тем, кто видит в Средних веках лишь мрак. Но в чем их такое блистательное преимущество перед современным миром?» – задал Гийюэн риторический вопрос. Ответ, видимо, казался критику безукоризненным: «Восток угрожал ему (средневековому Западу – В.М.) куда больше, чем современному Западу, который пока не видел, как мы знаем, ни мавров в Гренаде, ни турок перед Веной, ни арабов перед Пуатье». Что он сказал бы сегодня?..

«Если культура у Запада греко-латинская, то религия – нет», – повторил Гийюэн аргумент Маритена из книги «Примат духовного» (1927). Сущность Запада он видел в синтезе трех традиций: «научной и философской, эстетической и моральной эллинистического происхождения», «юридической и политической римского происхождения» и «религиозной еврейского происхождения». Первые две формулировки согласовывались с идеями Морраса, третья указывала на камень преткновения в его отношениях с христианством. Они сходились в неприятии Ренессанса как источника «натурализма, аморализма, интегрального рационализма и антропоцентризма» (христианин Гийюэн более строг к нему, чем агностик и «язычник» Моррас, которого он поддержал в конфликте с Ватиканом), идей Руссо и новейших эзотерических учений.

Гийюэн не меньше своих оппонентов ополчался против «мистического германизма», заменившего немцам христианство в «мирской и коллективной жизни». Будучи протестантом и патриотом, он еще в годы мировой войны заявил, что «антипротестантская страсть» Морраса «делает мало чести французскому уму», а, отвечая Массису, восстал против отождествления протестантизма с германизмом.

«Что может быть более произвольным, чем определять Запад, исключая из него протестантизм, то есть половину по численности и три четверти по могуществу того, что в глазах всего человечества является западным миром? Я отлично понимаю, почему, говоря о протестантизме, Массис упоминает только Лютера, но не Кальвина. Доведя свою мысль до логического конца, он должен был бы исключить из Запада Англию и Соединенные Штаты, не говоря о кальвинистах Франции, Швейцарии и Голландии, и отрицать, что Кальвин – самый романский из французов и самый западный из западных людей». «Нелепо делать из Реформации исключительно немецкое явление и отождествлять ее с лютеранством. Кальвинизм, составляющий ее основу, является французским по происхождению и преимущественно англо-саксонским по развитию, то есть, будучи германо-франко-английским, представляет собой прежде всего западное явление». Здесь он не только указал на слабость построений Массиса (как позже Вейдле), но бросил вызов одной из основ политической философии Морраса, что не помешало ему в тридцатые годы сблизиться с обоими.

Список сокращений

CEF – Ernst-Robert Curtius. Essai sur la France. Paris: Bernard Grasset, 1932.

DAЕ – Charles Maurras. Devant l’Allemagne éternelle. Gaulois, Germains, Latins. Chronique d’une Résistance. Paris: Éditions A l’Étoile, 1937.

HMD – Henri Massis. Débats. I. Paris: Plon, 1934.

HMG – Henri Massis. La guerre de trente ans. Destin d’un âge. 1909-1939. Paris: Plon, 1940.

GDO – René Gillouin. Le destin de l’Occident suivi de divers essais critiques. Paris: Prométhée, 1929.

JBA (с указанием тома) – Jacques Bainville. L’Allemagne. Vol. I-II. Paris: Plon, 1939.

JBJ (с указанием тома) – Jacques Bainville. Journal. Vol. I. 1901-1918; Vol. II. 1919-1926; Vol. III. 1927-1935. Paris: Plon, 1948-1949.

JLN – Charles Maurras. Jeanne d’Arc. Louis XIV. Napoléon. Paris: Ernest Flammarion, 1937.

LCM – Cher maître… Lettres à Charles Maurras. (Éd.) Pierre-Jean Deschodt. N.p: Christian de Bartillat, 1995.

LDE – Léon Daudet. Écrivains et artistes. T. 6. Paris: Éditions du Capitole, 1929.

LDM – Léon Daudet. Charles Maurras et son temps. Paris: Flammarion, <1930>.  

MDO – Henri Massis. Défense de l’Occident. Paris: Plon, 1927.

SDF – F.Sieburg. Dieu est-il Français? Paris: Bernard Grasset, 1930

THM – Michel Toda. Henri Massis. Un témoin de la droite intellectuelle. Paris: La table ronde, 1987.

 

[1] Le Monde. 1970, 19.04.

[2] Брюсов В. В эту минуту истории. Политические комментарии. 1902-1924. М., 2013. С. 140-154; далее цит. без сносок

[3] Бердяев Н. Обвинение Запада // Путь. № 8 (1927). С. 145-148; далее цит. без сносок

[4] Вейдле B. Умирание искусства. М., 2001. С. 117-124; далее цит. без сносок.

[5] Henri Massis. Découverte de la Russie. Lyon, 1944. Р. 7

[6] Шпет Г. Сочинения. М., 1989. С. 28, 38.

[7] Мережковский Д.С. Царство антихриста. Статьи периода эмиграции. СПБ., 2001. С. 12-13, 19

[8] Valois G. La révolution nationale. Paris, 1924. P. 35.

[9] «Современные записки» (Париж, 1920-1940). Из архива редакции. Под ред. О. Коростелева и М. Шрубы. Т. 3. М., 2012. С. 950-951.

[10] «Современные записки» (Париж, 1920-1940). Из архива редакции. Т. 3. С. 957.

[11] Генон Р. Кризис современного мира. М., 1991. С. 95-103; далее цит. без сносок.

Прочитано 2706 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что Вы ввели всю требуемую информацию, в поля, помеченные звёздочкой (*). HTML код не допустим.