Четверг, 05 марта 2020 19:55

Парижский мальчик и советские женщины

Автор Сергей Беляков
Оцените материал
(6 голосов)

Георгий, он же Мур

Георгий Эфрон, сын Сергея Яковлевича Эфрона и Марины Ивановны Цветаевой, более известен под домашним именем «Мур». Дед Георгия по отцовской линии родился в еврейской семье, однако переменил вероисповедание ради брака с Екатериной Дурново. Их дети были воспитаны в традициях русской культуры. Отец Мура, Сергей Яковлевич, был уже совершенно русским человеком.

Георгий родился в Чехословакии, но спустя несколько месяцев семья переехала в Париж, где Георгий и провел все детство. Цветаева была уверена, что во Франции Мур навсегда останется человеком второго сорта, иностранцем с «волчьим паспортом» (впрочем, паспорта у него не было до 1940 года, не было даже метрики). Сергею Яковлевичу казалось, что маленький Мур «презирает» французов, что было явным заблуждением. Родители видели в нем русского человека.

В июне 1939-го Цветаева с четырнадцатилетним Муром приехала в Советский Союз. О его жизни в СССР мы хорошо знаем благодаря уникальному источнику – исключительно подробному дневнику, который Мур старался вести каждый день. Женщины, девушки, секс – важнейшие темы этого дневника.

В 1940-м Муру исполнилось 15 лет, но он выглядел гораздо взрослее. Он не всем нравился, но, кажется, трудно было найти женщину, что посмотрела бы на него равнодушно. Еще в своей самой первой советской школе девочки обратили на него внимание: «Внешне он отличался от наших мальчиков. – вспоминала Ольга Вольф. – Они были худенькие, тоненькие. Этот был выше почти на голову, полный, интересный, хотя красивым бы я его не назвала. Волосы у него были темнорусые. Интеллигентное лицо». Удивляла манера Георгия держаться независимо, не по-детски, и казаться взрослее других. Взрослее – это отмечают все. Мария Белкина описывает его как высокого, плотного блондина с тонкими, правильными чертами лица и серыми глазами: «Он был красив, в нем чувствовалась польская или немецкая кровь, которая текла и в Марине Ивановне. Держался он несколько высокомерно, и выражение лица его казалось надменным. Ему можно было дать лет двадцать или года двадцать два…»

В школе Георгия могли принять за молодого преподавателя. Серьезный молодой человек в заграничном пиджаке, с портфелем – так не каждый учитель умел выглядеть. Вообще он одевался особенно. Умение носить вещи отмечают, кажется, все, кто знал Мура. Даже в 1942—1943 годах в Ташкенте Мур, почти всегда голодный, без копейки денег, давно распродавший ценные вещи, изумлял своим умением носить пиджак. Старый, с истрепанной подкладкой, но все же стильный и заграничный. А в 1940-1941-м у Мура был довольно приличный гардероб. Они с Цветаевой привезли из Парижа огромный багаж. Одноклассницы Мура с удивлением глядели на этого высокого и полного молодого человека в брюках «с напуском», «на пуговицах чуть ниже колен». На его кожаные краги, на ботинки с высокой подошвой, на кожаную куртку со множеством кармашков. Красивую одежду носил с удовольствием. Мур подчеркивал, как элегантно, необычно и ярко он одет и обут: «Хожу в красных заграничных башмаках», – пишет он в мае 1940-го. «Теперь я хожу в кожаном пальто и выгляжу красиво», – замечает Мур осенью. В летнюю жару Мур носил «тщательно отутюженный костюм» с галстуком, когда москвичи ходили в простых белых рубашках или в юнгштурмовках, а вместо кожаных ботинок носили парусиновые туфли, старательно натирая их мелом.

«Где лучше женщины умеют любить: здесь или в Париже?»

«Интересно, где лучше женщины умеют любить: здесь или в Париже?», – спрашивал Мур сам себя. Весной 1940-го он считал москвичек привлекательными, но чем дальше, чем больше будет в них разочаровываться: «Все эти девочки очень хорошие, но они совсем не красивые, вот что жалко; нет, надо быть справедливым, некоторые из них довольно сносные, но ничего особо интересного. Поэтому мне и делать нечего».

Красота русских девушек – общераспространенный стереотип. «Наши девчонки лучше всех!» С детства слышал эту фразу от разных людей и в разных вариантах. Читал в мемуарах и в публицистике, в письмах и в дневниках. Мур представляется странным, удивительным исключением: «…чисто русские довольно редко красивые», – заметит он позже. Кроме того, русские-советские девушки казались ему «прескучными». Не стоит терять время и «мараться со всякими дурочками. <…> Подавляющее большинство девушек не умеет играть — именно играть, лавировать, заставлять о себе думать и себя желать. 99% девушек «играет» необычайно топорно и примитивно», – писал он.

Может быть, русским девушкам не хватало той яркости, что подчеркивает хорошая косметика? Парижанки в тридцатые годы пользовались косметикой и парфюмом, изящно и модно одевались. Мур уехал из Франции в четырнадцать лет, завести роман с парижанкой он не успел, но его вкус сформировался именно во Франции.

Косметика, конечно же, была и в Советском Союзе. Ленинградская фабрика с устрашающим названием «Главпарфюмер» предлагала «духи высшего качества» «Манон», «Фреска», «Нега». Стоили они недешево – 27-28 рублей. Более скромные духи «Камея» стоили 17 рублей. Газеты рекламировали новые духи и одеколон «Крымская роза». Московская «Красная Москва» в рекламе и не нуждалась. Но считалось, что косметика нужна не юным девушкам, а дамам после 30 лет. «Единственная косметика, которую признавали в восемнадцать лет женщины моего поколения, было мытье головы. Хочешь быть красивой, вымой лишний раз голову», – вспоминала Лидия Либединская.

Георгию в СССР нравились или взрослые женщины, или девушки с ярко выраженной южной внешностью. Это представительницы южных этносов: еврейки (Иэта Квитко, Майя Левидова), армянки (Мирэль Шагинян), болгарки (дама, которую Мур видел в марте 1940-го в подмосковном поселке Голицыно) и украинки (Валя Предатько). Может быть, их яркая красота меньше нуждалась в косметике?

«Пить коньяк ее присутствия»

Одноклассницы и одноклассники были уверены, будто Мур – настоящий Дон Жуан. С такой внешностью, манерами, костюмом, с экзотическим французским обликом – и без девушки? Невероятно. Робкие старшеклассницы даже не решались флиртовать с таким мальчиком. «Все обо мне почему-то думают, что у меня куча любовниц, — очевидно, потому, что я нравлюсь девочкам».

У Мура было несколько знакомств с девушками, которые его более или менее интересовали. Но все они закончились ничем. Мур даже ни с кем не поцеловался. Ему просто не хватало опыта. Мирэль Шагинян (дочь писательницы Мариэтты Шагинян) приглашала его поехать вместе с ней в Крым, но Георгия мама не пустила. Мур очень нравился семнадцатилетней Майе Левидовой, младшей дочери советского литератора и журналиста Михаила Левидова, одного из создателей советской пропаганды (в начале двадцатых Левидов возглавлял иностранный отдел Окон РОСТа, заведовал Отделом печати Народного комиссариата иностранных дел). «Я было ошеломлена, когда его увидела. Он действительно производит ошеломляющее впечатление, совершенно ошеломляющее», – вспоминала Майя Михайловна даже много лет спустя.

Однако сам парижский мальчик решил, что Майю он не интересует как мужчина. Его все больше одолевали сомнения: «Мне не кажется, что я смог бы добиться хотя бы целовать Майю», – пишет он. Мур решил, будто ему «не суждено быть с ней в интимных отношениях». «Конечно, мне приятно глядеть на Майю и пить коньяк ее присутствия, но ей-то каково?»

Может быть, чересчур строгие оценки русских девушек вызваны любовными неудачами Мура? Он рассуждает, как лиса из басни о винограде.

А кисти сочные как яхонты горят;

Лишь то беда – висят они высоко:

<…>

Пробившись попусту час целый,

Пошла с досадою: «Ну, что ж!

На взгляд-то он хорош

Да зелен – ягодки нет зрелой…»

«Мои взгляды на любовь мелкобуржуазны»

Нельзя сказать, будто советские девушки были так уж недоступны. Конечно, к 1940 году исчезли крайности первых послереволюционных лет, когда за социальной революцией едва не последовала и сексуальная. Забывались анекдотические истории про общество «Долой стыд» и «вечёрки» в рабочих общежитиях, куда приходили девушки, «готовые ко всему»[1]. Государство, запретив аборты и ограничив разводы, пыталось поддерживать общественную нравственность, заменив собой почти уничтоженную православную Церковь. В хороших семьях девочек воспитывали стыдливыми, а мальчикам не рассказывали самых элементарных основ половой жизни. Однако реальная жизнь в советской стране была далека как от патриархальной строгости, так и от революционной аскезы.

Сестре Мура, Ариадне Эфрон (Але), которая приехала в СССР двумя годами раньше Мура и Цветаевой, советские нравы показались даже более свободными, чем французские. Алю считали старомодной и мелкобуржуазной, несоветской и предлагали «не церемониться, найти какого-нибудь парня и «жить как все». Аля хотела спать только с любимым человеком, выйти замуж, а ее не понимали. Аля была в расцвете своей женской красоты, молодые мужчины на нее заглядывались. И неприступность Али их раздражала. С ней говорили по-хорошему, старались переубедить: «Били меня по чувствительным местам: мол, мои взгляды на любовь мелкобуржуазны, брак как таковой не существует, люди сходятся и расходятся иногда на ночь, иногда на месяцы, редко на долгий срок. «Ты чудачка, все наши товарищи на тебя косо смотрят, ты держишь себя не по-товарищески, не по-советски, как заграничная штучка». Мне всячески внушалось, что тот стиль жизни, в котором живут они, это и есть стиль жизни всей страны, всей молодежи, и что если я веду себя иначе, то я оказываюсь чужим, враждебным человеком…»

Вскоре Аля сама влюбилась в женатого Самуила Гуревича (Мулю) и стала открыто с ним встречаться. Эта связь никого не удивила, не возмутила, не покоробила. Даже, кажется, жену Мули.

А ведь Мур и Аля приехали в Москву из Парижа, «города любви», где «невинностью» тяготились, как ненужной обузой и стремились сбросить ее поскорее. В Париже трудно было встретить девственника старше семнадцати-восемнадцати лет[2], хотя женились обычно только после двадцати пяти лет. Мур будет с тревогой писать: «Неужели я потеряю мою «virginite»[3] (re-sic) только с моей «legitime»[4] (re-re-sic)? — Это, по-моему, было бы крайне плачевно».

Мур писал, что французская школа дала ему «крепкие суждения о женщинах». Там же он познакомился с порнографическими журналами. В советской школе таких журналов не было, но мальчики рассказывали друг другу удивительные по своему бесстыдству истории о любовных связях с одноклассницами. Истории явно вымышленные, но Мур был достаточно наивен, чтобы им верить.

Впрочем, из этого не следовало, будто советские женщины были готовы на все уже с первым встречным. Французский писатель Андре Мальро в 1936-м привез в Москву своего младшего брата Ролана. Ролан тут же заявил Андре: «Если ты думаешь, что я могу прожить без женщины двое суток, то ошибаешься». Ролан вскоре «познакомился с какой-то русской девушкой, пригласил ее в ресторан и попытался обнять уже в такси, но тут же получил по физиономии». Таксист остановил машину, девушка убежала. Ролан негодовал: «Не понимаю, как в вашей стране может повыситься рождаемость, как пишут у вас в газетах». Исаак Бабель и его жена Антонина Пирожкова, услышав от Ролана эту историю, просто ликовали: «наша девушка дала отпор французу»[5].

«Мне нужна здоровая сладострастная женщина»

Мур мечтал о связи с красивой и опытной дамой, которая бы его всему научила. Представления о любви Мур черпал из литературы, от нелюбимого им «устаревшего» Бальзака до Луи Арагона. Последний был тогда современнейшим и как раз любимым. Отсюда, очевидно, особенность эротического вкуса Мура: девушкам он предпочитает женщин. О девушках, Иэте и Мирэль, он отзывается сдержанно. А вот о замужней болгарке, с которой он некоторое время обедал за одним столом, Мур пишет гораздо смелее. Одно ее присутствие действует на него, как вино или коньяк.

Мур мечтает именно о такой любовнице: «Для посвящения мне нужна женщина от 25 до 35 лет, которая уже знает любовь. Дальше — другое дело, но для посвящения, плевать на неопытных девочек. <…> Мне нужна здоровая сладострастная женщина».

И июле 1940-го Цветаева познакомила Мура с литературоведом Анатолием Тарасенковым и его женой Марией Белкиной. Анатолий стал для Мура хорошим приятелем, а Мария… Мария ему очень понравилась: «Она — блондинка, высокого роста, и у нее приятный голос. Она интересуется искусством и остроумная. Хорошо, что есть такие женщины. Им обоим, видимо, лет тридцать. <…> она была весьма хороша — жена Тарасенкова. Должно быть, здорово с ней переспать!»

Марии было двадцать восемь лет. Высокая, спортивная, с длинной русой косой – в самом деле очень привлекательная.

Новая встреча Мура с Тарасенковыми 4 августа 1940 года провоцирует у Мура целый каскад эротических фантазий: «Тарасенковы. Они муж и жена. Совершенно ясно, что они живут половой жизнью. У нее красивое, здоровое тело, любить она должна хорошо. <…> Мы разговариваем, читаем, пьем чай. Как будто все нормально. Но когда я уйду, то эти люди будут другими — они будут настоящими. <…> они будут целоваться и любить друг друга самым пылким образом»[6].

Разумеется, Мур и не думал о том, как соблазнить замужнюю даму. Она казалась ему совершенно недоступной.

Марии Мур понравился. Ее удивила и внешность Мура, и его манера общаться, и одежда. Красивый, лощеный, умеющий носить костюм с галстуком, даже носки были подобраны под цвет галстука. Возвращаясь домой, Мария не преминула попрекнуть мужа, который отправился в гости, даже не надев пиджак. И это был не единственный случай, когда Мария сравнивала Анатолия с Муром и сравнения были не в пользу мужа. Тарасенков – подвижный, с порывистыми движениями, казался несерьезным, легковесным и слишком молодым рядом с солидным и элегантным Муром. Мария и Мур даже вместе гуляли по Нескучному саду.

Мария Осиповна была дамой добродетельной и любила своего супруга. Так что у Мура, вероятно, здесь шансов было мало. Последний раз Мур пишет о «красивом теле» «жены Тарасенкова» 24 августа 1940-го. Затем сексуальность исчезает из дневниковых упоминаний о Тарасенковых. Они «симпатичные», но и только. Мечты и фантазии Мура никак не воплощались в реальность.

Только в 1941-м у Мура появится девушка, отношения с которой будут более продолжительными и серьезными. Та самая украинка Валя.

 

[1] Лебина Н. Советская повседневность: нормы и аномалии. От военного коммунизма к большому стилю. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 230—231.

[2] Зелдин Т. Франция 1848—1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2004. С. 265.

[3] Девственность.

[4] Законной [женой].

[5] Пирожкова А.Н. Я пытаюсь восстановить черты: о Бабеле – и не только о нем. М.: АСТ, 2013. С. 250—251.

[6] Эфрон Г.С. Дневники. Т. 1. С. 157.

Прочитано 4363 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что Вы ввели всю требуемую информацию, в поля, помеченные звёздочкой (*). HTML код не допустим.