Разумеется, осуществить такую нравственно-психологическую трансформацию смогут далеко не все. Тем не менее, в российском социуме уже зарождаются носители принципиально иной «ментальности», способные отринуть архаику отжившего уклада и во многом определить наше будущее.

 Жизнь по-новому?

 За прошедшие двадцать лет я наблюдаю любопытную эволюцию настроений дорогих россиян, смену их жизненных стратегий и приоритетов. Так, в начале 1990-х среди активной части населения было модно «идти в бизнес». Бизнес в ту пору многие из них понимали так: «замутил» дело, срубил много денег, много потратил, опять срубил, опять потратил, и так бесконечно. Жизнь удалась, всё в шоколаде: много зарабатываю и много трачу (всем на зависть, конечно). Типичный разговор о жизни с любым старшеклассником тех лет неизменно заканчивался бодреньким заявлением: «Да у меня всё будет классно – я же в бизнес пойду!». Молодые люди почему-то были уверены, что если ты в «бизнесе», то денег у тебя будет обязательно навалом и в два счета.

Эти настроения длились где-то до дефолта 1998-го. После этих событий легковесные представления о бизнесе как рукой сняло. На первый план вышла другая тема: устроиться в хорошую частную компанию и «рубить бабло» уже там – на хорошей должности. Так мыслила «прогрессивная» часть нашего общества: в госструктурах-де работают лохи, а потому уважающие себя люди идут к «частнику», ибо там зарплаты выше, и лохов не жалуют. Эти настроения продержались лет десять, пока не грянул очередной кризис (2008 – 2009 годов). «Прогрессивные» граждане слегка приуныли, и на первый план выступила другая стратегия – работать надо в хорошей государственной структуре, желательно – в Госкомпании (вроде РЖД, Роснефти и им подобным). Другой вариант – это госслужба. В принципе, любое место в системе власти. Поэтому с определенных пор ушлый молодой человек уже не рвется в бизнес или к «частнику». Он ищет «тепленькое» местечко, где (как он считает), гораздо больше перспектив и меньше неприятных сюрпризов в виде увольнения или задержек зарплат. Эти настроения во многом актуальны до сих пор.

Однако сквозь толщу тупого карьерного приспособленчества пробивается кое-что еще, некий альтернативный вариант жизненного обустройства, начинающий занимать умы определенной части россиян. Очередная «русская идея», которая обязательно станет актуальной через десяток лет, формулируется так: «Работать только на себя, а не на дядю!». В данном случае «дядя» - образ собирательный. Это любой начальник – хоть на госслужбе, хоть в частной компании, хоть в захудалой казенной шарашке. Труд на «дядю» начинает вызывать искреннее омерзение. И не важно, кто этот «дядя» в «классовом» отношении – капиталист или чинуша-распорядитель.

На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с «отложенным» интересом к частному предпринимательству. То есть граждане просто мечтают вернуться в ситуацию начала 1990-х, когда многие пытались попробовать себя в бизнесе. Действительно, «работать на себя» по определению предполагает какое-то собственное дело. Пусть небольшое, но обязательно своё. И в этом определенное совпадение, действительно, есть. Однако в то же время это стремление реализуется в принципиально иной нравственно-психологической атмосфере. «Работать на себя» уже не имеет былого куража. Речь в указанном случае совсем не идет о том, чтобы «рубить бабло» и тратить его на зависть соседям. Выпендреж в стиле «новых русских» уходит в прошлое. Для тех, кому осточертела работа на «дядю», собственное дело – это, прежде всего, независимость и возможность самореализации на поприще интересного дела.

Кураж на исходе

 Может показаться, будто я обращаю внимание на какие-то банальности. В конце концов, и в 1990-е было немало тех, кто уходил «в бизнес» исключительно ради независимости. По крайней мере, ставил ее не на последнее место. Всё это так, но есть один принципиально важный нюанс, отражающий довольно серьезные трансформации нашего социума, произошедшие за последние двадцать-тридцать лет. В начале 1990-х, когда пошла мода на «бизнес», он зачастую воспринимался как своего рода «легализованная фарцовка». Это наследие поздне-советской эпохи, когда в молодежной среде было очень престижно выглядеть современным, «модным» и при деньгах, коими можно было демонстративно и «по-барски» разбрасываться. Разрешенное частное предпринимательство открывало просторную дверь в этот мир фарта и куража. Многие влетали «в бизнес» именно на кураже, не имея ни малейших базовых знаний по экономике предпринимательского дела, да и вообще, с нескрываемым презрением относясь ко всякой «теории».

Я прекрасно помню картины тех времен. Например, когда молодой человек, совершивший (по его словам) удачную сделку, бегал по ресторанам с набитыми купюрами карманами, заказывал там дорогие спиртные напитки и щедро одаривал чаевыми официантов и музыкантов. Подобные картины колоритно дополняли малиновые пиджаки и золотые цепи, вездесущий криминал, во многом формировавший нравственную атмосферу «лихих» 1990-х (всё это, подчеркиваю, было самым ярким выражением поздне-советской «фарцы» и «блата»). Кураж в разной мере сопровождал предпринимательскую активность, проявляясь даже там, где, казалось бы, барский шик был неуместен. И тем не менее…

Скажем, простой труженик в какой-нибудь провинции заводил на своем подворье восемь коров и десяток свиней для продажи мяса и молока. Даже по меркам развивающихся стран это было не ахти какое фермерское владение, вряд ли сулящее серьезный доход. Несмотря на это, наш труженик устанавливал для себя достаточно высокие целевые индикаторы. В силу инерции всё тех же поздне-советских воззрений, упорно вкалывать на своем подворье неизменно означало «зашибать деньгу». По иному подобный вид хозяйственной деятельности не воспринимался. Это не толковалось как образ жизни. Это был вариант мещанской «шабашки», некоего перманентного «калыма», дающего возможность материально приподняться над своим менее активным окружением. В перерывах между надоями, продажей мяса и уборкой навоза этот новоявленный фермер с гордостью рассказывал соседям о том, как помог своему сыну купить дорогую иностранную «тачку» или отгрохал поистине царскую свадьбу для своей дочери. Барский кураж, как видим, проявлялся даже там, где пахло потом и навозом.

Я недаром пустился в такие подробности. Когда мы сокрушаемся об участи нашего малого бизнеса, стоит учитывать, что он до сих пор несет в себе инерцию поздне-советского куража, когда банальное намерение «зашибать деньгу» весьма непропорционально перевешивает все знания об экономических реалиях (не говоря уже о нежелании эти реалии как-то учитывать). Вернер Зомбарт когда-то верно отметил, что настоящего буржуа кроме страсти к наживе еще отличают такие добродетели, как трудолюбие и бережливость. Точнее, трудолюбие в обязательном сочетании с бережливостью. В нашем случае трудолюбие получает моральную компенсацию в форме куража, противоречащего всякой бережливости. Владелец провинциального магазинчика, не успев рассчитаться по кредиту, уже рассекает на новеньком «Лексусе» и закладывает строительство трехэтажного коттеджа. Он психологически не может жить без того, чтобы не подчеркнуть свой предпринимательский статус барским шиком. И хотя в новых реалиях шиковать приходится не так часто, однако инерция прошлых лет, как я уже сказал, еще сохраняется, усугубляя для представителей нашего малого бизнеса и не без того непростую ситуацию.

В нашем случае многие сложности переходного периода от социализма к капитализму проявляются в том, что именно малый бизнес из-за упомянутой «инерции куража» демонстрирует патологически слабую клиенто-ориентированность, что мешает ему удачно «вписаться» в цивилизованный рынок. Это обстоятельство делает его очень уязвимым как перед более серьезными конкурентами из числа «крупняка», так и перед давлением со стороны государственной машины. Я понимаю, насколько нелицеприятно звучат эти слова, однако некоторые примеры вынуждают меня думать именно так (тем более что мне есть с чем сравнивать).

Вернемся к тем же мелким фермерам. С 1990-х годов селяне очень активно вовлекались в эту деятельность, однако ближе к «нулевым» данное направление стало затихать. Принято считать, что крестьян подкосили владельцы крупных хозяйств, пролоббировавшие выгодные для себя законы. Доля правды в том есть. Но это не вся правда. Наш крестьянин плохо вписался в рынок в силу откровенно небрежного отношения к розничному покупателю. Я бы сказал так: розница не была его коньком. Он мог быть хорошим и старательным тружеником, но только - в качестве производителя. В качестве же продавца был далеко не на высоте. Например, к продаже мяса он всегда подходил с мерками мелкого оптовика, желая побыстрее «толкнуть» тушу. Желания и интересы клиентов его интересовали во вторую очередь. И это отнюдь не праздное суждение, поскольку мне неоднократно приходилось иметь дело с подобными мелкими «частниками». До сих пор встречаются указанные типы, которые стремятся реализовать товар так, как удобно только им, а отнюдь не покупателям. Когда общаешься с таким дельцом по поводу заказа, возникает странное чувство: делец общается с тобой так, будто у тебя нет никакого выбора. То есть психологически они как будто застряли в начале 1990-х, когда в розничной торговле тем же мясом царил полный хаос.

Однако с тех пор ситуация кардинально поменялась. «Крупняк» сумел наладить более-менее цивилизованный сервис, и тем самым обыграл мелкого «частника» вчистую. Я постоянно сравниваю фирменные магазины крупных производителей мясной продукции с небольшими фермерскими мясными лавочками, и всегда отмечают эту разницу в организации обслуживания и в позиционировании товара. Уже на уровне разделки туши «фирмачи» показывают хорошее знание клиентских запросов. Сразу видно, что обвальщики работают по инструкции, составленной думающими людьми – думающими о клиентских предпочтениях. В фермерских же магазинах эту работу незатейливо выполняет широколицый мужик с топором, разрубающий куски так, как удобно, в первую очередь, продавцу. Например, на мои просьбы разрезать кусок по-другому, мне всегда простодушно заявляют: «Ну вы чего это? Нам же так не выгодно! Берите, как есть!». Иначе говоря, пожелания клиентов не имеют для них принципиального значения.

То есть, еще раз подчеркиваю, у мелких «частников» до сих пор сохраняется инерция 1990-х, когда клиент был не особо разборчив ввиду ограниченного выбора. Почему же эти реалии до сих пор так плохо учитываются? Полагаю, ответ нужно искать в другой плоскости: на рынке выживают, в первую очередь, именно те из них, которые хоть как-то проявляют адекватность в этом вопросе. Остальные – банально загибаются или вылетают со свистом. В целом эта картина воспринимается нами как деградация и гибель малого бизнеса. Мы только не учитываем того обстоятельства, что в первую очередь здесь гибнут «наименее приспособленные», то есть те, кому в силу ограниченности ума, воображения и образования не удалось отринуть стереотипы начала 1990-х и поднять уровень лояльности к клиенту. Кто-то еще остается на плаву, но уже сейчас совершенно очевидно, что общая экономическая и политическая ситуация не располагают к пролонгации привычных стереотипов, характерных для первого десятилетия предпринимательского бума. И в этой связи наблюдаемое снижение экономической активности населения имеет куда более сложную социально-психологическую природу, нежели принято считать (когда мы всё привычно сваливаем на авторитарный и «просоветский» политический курс нынешнего руководства).

Возможно, то, что мы принимаем сегодня за угасание предпринимательства в нашей стране, на самом деле является вполне закономерным вырождением «первой формации» отечественного малого бизнеса. Сама же ситуация, несмотря на свою болезненность (о чем будет сказано далее), являет собой логику перехода к адекватной современным реалиям форме ведения собственного маленького дела – без привычных стереотипов и нравственных перекосов, унаследованных от позднего совка. Вспомним, кстати, сетования некоторых социологов и публицистов по поводу отсутствия у нас «протестантской школы» воспитания, из-за чего будто бы возникают серьезные проблемы на пути к «нормальному» капитализму. Понятное, что никакого принятия протестантизма в России не предполагается. Однако такую «протестантскую школу» создает сейчас сама политическая и экономическая реальность. Именно в этих условиях, судя по всему, у нас теперь зарождается «новая формация» предприимчивых россиян, способных начать с нуля собственное маленькое дело, но уже без всякого куража. Вот эту формацию как раз и будут представлять те, которые сейчас яростнее всего отвергают саму мысль «работы на дядю» и стремятся к творческой самореализации. Это нормальное и в социальном смысле позитивное веяние. Но, как и любому здоровому ростку, ему придется выдержать нелегкую борьбу за выживание. 

Прокрустово ложе социальной трансформации 

Сегодня в устах публицистов частенько мелькает знаменитый ницшевский афоризм: «То, что не убивает, делает нас сильнее». Это впору отнести к зарождению новой предпринимательской формации дорогих россиян. Не хочу быть обвиненным в либертарианстве, однако вынужден признать, что безответственная социальная политика нынешнего российского государства (правильнее сказать – отсутствие всякой социальной политики) в историческом контексте может иметь и позитивные последствия. Именно в историческом контексте! По большому счету, то, что мы сейчас наблюдаем, является процессом аннигиляции архаичной, в сущности своей, системы власти. И было бы странно, если бы этот процесс не отразился на социуме. Отражается же он подобно естественному отбору, обрекая на «вымирание» (в социокультурном смысле) тех, кому не суждено играть ключевую роль в будущем. И наоборот, давая шанс тем, кто в состоянии этому будущему соответствовать.

Как бы цинично ни звучало мое заявление, но с нашим обществом происходит примерно то же самое, что в рыночных реформах произошло с советскими хозяйствами – выжили далеко не все, а только те, которые были в состоянии развиваться. И в условиях рыночных реформ они не только не «загнулись», но и значительно улучшили свои позиции. Например, у нас много плачутся по загубленным деревням и погибшим колхозам, забывая о том, что они являли пример ужасающей деградации еще до реформ. И только государственные дотации поддерживали жизнь в этом дряхлеющем организме. Их участь в любом случае была предрешена. Зато я знаю несколько хозяйств, поставляющих сегодня свою молочную продукцию во все супермаркеты нашего региона под собственным брендом. Они весьма удачно вписались в рынок. Причина тут проста: эти хозяйства очень даже неплохо выглядели еще в советские годы, входя в число так называемых «образцово-показательных» совхозов и колхозов (с миллионными бюджетами).

Помню, в 1989 году, работая в составе студенческого отряда в одном таком хозяйстве (совхоз «Большевик», Ордынский район НСО), мы были свидетелями, как нерадивого работника столярного цеха уволили в течение четырех часов за пьянку во время смены. К подбору кадров там относились очень серьезно и разгильдяйство пресекали на корню. Поэтому народ в таких «образцово-показательных» хозяйствах был на удивление цивилизованным, прямо по-европейски. Чего, конечно же, не наблюдалось в обычных деревнях, где пьянство на рабочем месте и всевозможные «загулы» считались обычным явлением. Мало того, к этим «слабостям» наблюдалось не в меру лояльное отношение со стороны руководителей.

То же самое, кстати, можно распространить и на бывшие советские промышленные предприятия. Вымирали, в первую очередь, именно те, кому не светило никакого развития при любой власти. Вот характерный пример: несколько лет назад в Новосибирске обанкротился завод «Сибсельмаш», считающийся здесь «легендарным». Однако дух деградации вовсю витал там уже в начале 1980-х. Это обстоятельство изумляло очевидцев, успевших перед этим поработать в «почтовых ящиках», ориентированных на выпуск высокотехнологичной военной продукции. Привыкшие к достаточно культурному, дисциплинированному и интеллектуальному окружению, они были шокированы разгульной атмосферой, царившей на обычных советских предприятиях.

Поэтому, еще раз говорю, в ходе реформ загибалось, в первую очередь, именно то, что в любом случае не способно было развиваться. Вина реформаторов не в том, что они позволили помереть нежизнеспособным советским хозяйствам, а в том, что они не заложили адекватной базы для устойчивого развития (очевидно, в силу отсутствия надлежащих способностей и нравственных качеств). Мало того, история грозит повториться, ибо сегодня государство усиленно пестует очередную когорту бесперспективных монстров в лице госкомпаний, многочисленных МУПов и ГУПов, а также тесно аффилированных с властью частных фирм и всяких шарашкиных контор.

В данном случае бессмысленно сетовать и делать моральные оценки. Как я уже сказал, ситуацию нужно рассматривать в историческом контексте. Каково же историческое значение текущего момента? Думаю, будет не совсем корректно называть этот момент «положительным», тем не менее, его стоит воспринимать как необходимый этап радикальной трансформации общественного сознания. Выражается это, главным образом, в разрушении образа государства как некой инстанции, спускающей сверху вниз экономическую инициативу вкупе с материальной поддержкой. Показательно, что с того момента, как Россия начала «вставать с колен», государственные субсидии и гранты стали очень сильным «искушением» даже для представителей серьезного бизнеса. Я знаю нескольких толковых стартаперов, совершенно сознательно привязывающих реализацию своих грандиозных проектов к прямой государственной поддержке, для чего они самозабвенно обхаживают властные кабинеты и заваливают письмами разные администрации. Чего уж говорить о людях попроще, для которых в порядке вещей – воспринимать государство как опекуна и мецената и ждать от него каких-то послаблений и помощи.

Так случилось, что с начала «нулевых», когда хорошая нефтяная конъюнктура позволила государству слегка расщедриться, оно вновь заявило о своей роли опекуна и защитника. Однако мы понимаем, что объективно ситуация теперь складывается так, что впредь уже будет невозможно рассчитывать на столь широкие царские жесты. Мало того, в условиях начавшегося «ресурсного дефицита» власть начнет всё откровеннее и откровеннее следовать прямо противоположной парадигме, вернув себе сторицей то, что когда-то она так легкомысленно раздала обществу.

Так вот, как бы цинично это ни звучало, но безответственность нынешней власти, ее людоедская в отношении общества политика ломают указанный выше стереотип и постепенно приучают людей к мысли, что в борьбе за свое маленькое счастье на властные институты надеяться бессмысленно. Государство в сознании людей перестает быть опекуном. Хуже того – начинает восприниматься как источник постоянной угрозы. Да, в чисто социальном плане такая ситуация выглядит омерзительно. Но, если рассматривать ее исключительно в историческом контексте, мы получаем то прокрустово ложе, через которое относительно безболезненно проходит только тот, кто в состоянии воспринимать жизнь по-новому, отбросив опасные архаизмы. Именно этим архаизмам я посвятил в свое время статью «Барский синдром». 

Наш перманентный колхоз 

Сегодня нас уверяют в том, что в стране назревает революционная ситуация. В целом, я согласен с такой постановкой вопроса. Действительно, мы неизбежно подходим к роковой черте, когда верхи «не могут», а низы «не хотят». Однако при этом необходимо давать отчет в том, что смена правящей верхушки вследствие массового протеста еще не обещает каких-то качественных перемен в структуре и характере новой власти. Даже если протестное движение будет проходить под прозападными лозунгами, оно не станет гарантией того, что после смены правителей у нас всё устроится прямо как в Европе. К сожалению, Россия стремительно уподобляется третьим странам, и это обстоятельство отчетливо обнаруживается даже в наших назойливых попытках вестернизации. Все эти шараханья от фанатичного западничества до столь же фанатичного «особого пути» и обратно - лишь дополнительное подтверждение того, что мы до сих пор находимся в состоянии поиска своего места, что характерно как раз для третьих стран.

Как мы понимаем, направленность социальных преобразований всегда задается элитой. Что касается российской элиты, то нужно честно признать, что в этическом плане она сама не прошла никакой «протестантской школы» и являет собой пример, прямо противоположный. И лично я другой элиты на нашем политическом горизонте пока не вижу. Во власть неизменно просачиваются люди «позднефеодального» нравственно-психологического склада, которые начинают воспроизводить соответствующие управленческие практики и демонстрировать (явно или неявно) свой привилегированный «аристократический» статус. Мы в любом случае заново получим доведенный до маразма бюрократический формализм, пропагандистскую ложь, коррупцию, асоциальную политику вкупе с безумными расходами на прославление действующей власти.

Именно наша элита, как я уже заявлял ранее, генерирует в обществе отмеченный мной выше «барский синдром», невольно навязывая своим дурным примером тот стиль поведения и те ценности, которые трудно согласовать с принципами устойчивого развития и повышением качества жизни по современным меркам постиндустриального уклада. Всё приобщение нашей элиты к западной цивилизации – как и в былые годы – ограничится её претензией на особое, привилегированное потребление. Опять будут особняки в Лондоне и виллы в Ницце, счета в зарубежных банках, отдых за границей, учеба детей-мажоров в престижных университетах и так далее. Ничего нового. Что касается основной массы российских граждан, то им и дальше выпадет участь жителей колонии, захваченной жадными авантюристами.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что такое деление на «бояр» и «лохов» не является чем-то специфически российским. Схожую картину также можно наблюдать в любой стране третьего мира. Россия лишь дополняет этот общий «пейзаж». Поэтому путь в Европу не пролегает через банальную смену власти, даже вооруженным путем, ибо здесь перед нами вырисовываются причины фундаментальные, причины культурно-исторического уровня. Подобные вещи трансформируются в течение нескольких поколений, и росчерком пера вы ничего здесь не измените. Грубо говоря, общество должно для этого созреть. Точнее, в обществе должна сформироваться достаточно большая страта, готовая не просто принять какие-то «передовые» лозунги, но и способная совершенно естественно следовать новым ценностям и главное – согласовывать с ними свой образ жизни. Это примерно так же, как было в случае с первыми христианами в Римской империи или с европейскими протестантами в позднем Средневековье.

К чему я обращаю здесь внимание на такие тонкости? Дело в том, что в нашем обществе – с подачи так называемой оппозиции – распространяются легкомысленные суждения насчет того, будто причиной социальных и экономических неурядиц стал действующий президент, свернувший-де с правильного прозападного курса. При этом откровенно игнорируется то обстоятельство, что президент Путин начинал свою политическую карьеру в сообществе истовых западников и в первые годы своего правления выставлял себя именно в этом амплуа – как преемник Ельцина и продолжатель рыночных реформ. Теоретически, такой крен в сторону «духовных скреп» может совершить любой западник. Поэтому у нас нет никаких гарантий, что представители нынешней прозападной оппозиции, получив власть, будут неизменно блюсти верность курсу «на Европу». Еще раз скажу, что шараханья в таких вопросах из стороны в сторону – вполне типичная картина для третьих стран, чья элита понимает приобщение к западным ценностям, главным образом, в потребительском контексте. Российский правящий класс в данном случае оказался верен себе, усвоив «западные ценности» в их чисто материальном измерении. И, подчеркиваю, я не думаю, что моральный облик лидеров нынешней оппозиции настолько «свят», что с ними не может произойти тех же трансформаций, как и в случае с действующим президентом.

Давайте начистоту: наш путь «в Европу» проходил на волне самого примитивного разжигания потребительских запросов у основной массы вчерашних совков. Идеологам рыночных реформ казалось, будто через демонстрацию материального изобилия развитых стран проще всего убедить людей в превосходстве западной модели развития. Это был очень простой способ расставания с социализмом. Но, как мы знаем, слишком простые и легкие шаги не дают долгосрочного результата. Большинство россиян осознавало свое приобщение к «передовой цивилизации» не самым хитрым способом – через приобретение определенных материальных благ. Купил иномарку, надел на себя импортные шмотки – и вот ты уже «европеец». Слишком уж просто, не так ли?

Принципиально, что носителями такого взгляда выступали представители успешной части нашего общества, прежде всего – предприниматели, которые воспринимались в ту пору как «пионеры» нашего вхождения в западный мир. Однако, чем сильнее успешные россияне осознавали себя частью западного мира, тем отчетливее они проводили дистанцию между собой и «аборигенами» (включая, на тот момент, и представителей государственной власти). В силу этой странной идентичности новоявленные российские капиталисты позволяли вести себя в своем отечестве так, как богатые американцы и европейцы ведут себя только в бывших колониях.

Скажем, наш предприниматель без малейшего смущения мог дать «на лапу» чиновнику, чтобы поскорее решить какой-нибудь вопрос. С такой же легкостью он пихал купюры в карманы дорожных инспекторов, когда нарушал ПДД. В 1990-е это стало привычной практикой, и надо сказать, для нее находили массу каких-то рациональных оправданий. Типа, «ну а как по-другому? Это же - Россия!». То есть свою родину наши «пионеры» прозападного пути изначально выставляли как третьеразрядную страну, где жить по закону невозможно в принципе. Попробуйте оценить подобные ситуации глазами законопослушных американцев и европейцев, и вы поймете несостоятельность нашего вхождения «в Европу» через однобокое разжигание потребительских запросов. Потреблять по-европейски и ЖИТЬ по-европейски – это, как выясняется теперь, совсем не одно и то же.

Таким образом, вопрос реальной модернизации и вестернизации России совсем не решается в рамках банального изменения политической ситуации. Радикальные преобразования и выход страны на рельсы устойчивого развития способны осуществить люди, не охваченные «барским синдромом» и прочими архаизмами, ввергающими общество в непрерывную борьбу статусов (что неизбежно приводит к традиционному разделению граждан на «бояр» и «лохов»). Я пока не уверен на все сто процентов, но всё же есть некоторые признаки того, что указанная формация уже зарождается. Мало того, в психологическом плане она соответствует тем социальным и культурным тенденциям, с которым некоторые известные футурологи (в частности, Элвин Тоффлер) связывают становление принципиально нового жизненного уклада. Применительно к нашей стране (как я надеюсь) эту роль «первопроходцев» должны сыграть как раз те граждане, которые остро осознали для себя всю непривлекательность работы «на дядю».

Горчичное семя

 Недавно в частном разговоре я узнал, что один из жителей нашего поселка приобрел дистилляционный аппарат за 40 тысяч рублей. Сумма, согласимся, для простого человека не такая уж малая. Для чего ему понадобилась эта штуковина? Как выяснилось, этот умелец изготавливает у себя дома всякие оригинальные наливки, настойки и ликеры. Эти напитки он реализует среди друзей и знакомых, используя для продвижения аккаунты в соцсетях и мессенджеры. Занимается он этим делом уже много лет, и его клиентская база постепенно расширяется. Как мы понимаем, свою продукцию он реализует не среди забулдыг, а среди приличной и довольно взыскательной публики, способной принять нормальную цену за алкогольный эксклюзив. Купленный аппарат позволяет укорить производственный процесс, нарастить объемы и одновременно повысить качество и снизить себестоимость. Иначе говоря, наш «самогонщик» инвестировал 40 тысяч в свое маленькое семейное предприятие. То есть он потратил деньги не на новую плазму или золотые цацки для супруги. Деньги были потрачены не ради выпендрежа перед соседями, а ради собственного дела. Точнее – ради ЛЮБИМОГО дела, приносящего, кроме морального удовлетворения, еще и материальную отдачу. 

Я специально заостряю внимание на последнем моменте. По себе знаю (поскольку время от времени сам прибегаю к изготовлению «эксклюзивного» спиртного), что подобные дела начинаются с увлечения, с хобби. Инвестиции привлекаются уже после того, как увлечение перешло в профессиональную фазу, то есть когда дает возможность махнуть рукой на первоначальную работу (работу «на дядю», как вы поняли). Именно так обстоят дела с упомянутым «самогонщиком», у которого увлечение переросло в собственное дело. И это далеко не единственный пример такого рода. Я знаю в нашем поселке несколько семей, которые делают торты под заказ. Естественно, речь также идет об эксклюзивной продукции, какую вы не купите в ближайшем супермаркете (как бывший заказчик, полностью это подтверждаю – торт, заказанный супругой на мой юбилей, был изумителен как в плане эстетики, так и в плане вкусовых достоинств, да еще вполне устраивал по цене). Также я знаю десяток семей, живущих за счет продажи виноградных саженцев. Здесь также всё начиналось с хобби. Наконец, у нас в стране существует целый легион «айтишников», работающих на себя, не выходя из квартир. Надо ли говорить, что интерес к «цифре» у этих ребят пробудился задолго до того, как они начали искать клиентов? Это - еще один пример монетизации увлечений «партизанским» (то есть не всегда контролируемым со стороны государства) способом.

При желании таких примеров можно привести достаточно много. Процесс, как говорится, пошел. На что здесь нужно обратить внимание? Я ни в коей мере не хочу утверждать, что дорога в будущее для каждого россиянина начнется через монетизацию своих увлечений. Творческих людей много, но их не подавляющее большинство. Кроме того, далеко не все из них имеют коммерческую жилку, позволяющую успешно продвигать свой товар и находить клиентов. Точно так же не стоит искать в этой деятельности какой-то макроэкономический смысл. Возможно, его нет, и не будет. Основная социальная роль таких творческих самозанятых (будем называть их так) – в продвижении новых ценностей и жизненных ориентиров. Кто-то сочтет это мелочью, однако я бы не стал недооценивать указанный тренд. В том, что это именно тренд, набирающий силу, сомневаться не приходится. Безусловно, он не станет всеохватным, но он в состоянии выявить некую «критическую массу» людей, утверждающих принципиально другие стандарты жизни, прямо расходящиеся с «барским синдромом».

На первый взгляд, творческие самозанятые ничем не отличаются от советских «колымщиков» или упомянутых выше мелких фермеров, которые ради дополнительного дохода заполоняли свои подворья многочисленным скотом. Однако разница все-таки есть, и она существенна. Творческий самозанятый ценит сам процесс, которому он предан больше, чем потреблению ради куража. Заработок на этом деле он не рассматривает как способ «зашибать деньгу», как материальную компенсацию за тяжкий и не особо интересный труд. В случае с «колымщиком» и мелким фермером все выглядит именно так – здесь заработок является основной мотивацией к деятельности. Причем, заработанные средства мгновенно направлялись на «престижное» потребление. В нашей (чисто совковой, по сути) парадигме куража истязать себя рытьем траншей или уборкой навоза можно лишь при условии, что взамен ты получишь какие-либо материальные атрибуты «белой кости» - хорошую «тачку» или красивые шмотки. Никакого морального удовлетворения от результатов самой работы здесь не предполагается.

Последний момент принципиально важен. В стихии «барского синдрома» человек находит моральное удовлетворение через реализацию своих потребительских запросов, возникающих и возрастающих помимо его воли. Этот стиль жизни навязывается человеку извне, и его источником, как я уже неоднократно говорил, является наша архаичная элита, задающая обществу жизненные ориентиры, провоцирующие непрерывную борьбу статусов, и формирующие в итоге целую социальную иерархию по уровню «крутизны». Упомянутые «колымщики» и мелкие фермеры, как правило, дружно маршируют как раз в этом строю, стараясь хоть чем-то подтвердить свою причастность к «белой кости». Но когда человек, наделенный творческими способностями, посылает к чертям «дядю» и начинает обращать способности и увлечения себе на пользу, он одновременно посылает к чертям и всю эту иерархию со всеми ее барскими «понтами». Он, условно говоря, выходит из навязанной игры и начинает жить по близким ЕМУ правилам. Его самооценка уже не строится на обладании атрибутами «барской» жизни – всеми этими «престижными» вещами, дорогими «тачками», шмотками и золотыми цацками. Согласимся, что для наших реалий это уже совершенно новый (точнее – непривычный) тип личности. По крайней мере, в аспекте своей социализации.

Разумеется, я выделяю данную формацию людей как некую теоретическую модель, без всяких психологических нюансов. Замечу, что пока я не включаю сюда весьма успешных предпринимателей в сфере, например, IT-технологий, сумевших неплохо «приподняться» и создать известные бренды. Я беру пока лишь «низовой», «обывательский» уровень, никак не влияющий на общую экономическую ситуацию. Тем не менее, мы вполне можем допустить, что указанная тенденция не заглохнет и получит достаточно широкое развитие. В чем может выразиться её влияние на страну в целом?

Чтобы понять серьезность подобных социальных тенденций, достаточно обратиться к недавнему прошлому. Так, на исходе совка жизненные ориентиры молодого поколения фактически определяли тогдашние «успешные» люди в лице «блатных», разномастных барыг, фарцовщиков и прочих «неформальных» деятелей, сумевших благодаря своим связям, своей сноровке и расчетливости задать некие стандарты «цивилизованного» потребления. Тогда это называлось - «уметь жить». Сейчас нет необходимости перелистывать недавние страницы нашей истории, поскольку они живы в нашей памяти. Логическим развитием данной «блатной» тенденции (о чем я уже говорил в начале), стало появление малиновых пиджаков и золотых цепей времен 1990-х. «Умение жить» местами вышло за рамки закона, и надо сказать, что этот тренд все еще влияет на мозги немалой части россиян. Я рассматриваю его как некое высшее (по накалу) проявление «барского синдрома».

Так вот, в этом разгуле потребительских «понтов», совмещенных с нескрываемой беспринципностью и так называемым «правовым нигилизмом» (в чем повинна и наша элита), новая формация выступает в роли неких культурных аутсайдеров, формирующих свое собственное жизненное пространство. В случае развития этого тренда мы наверняка получим некую сетевую структуру, представители которой будут все отчетливее и отчетливее отделять себя от носителей архаических ценностей. Пример может стать заразительным для многих вменяемых людей, в результате чего процесс войдет в самоподдерживающийся режим. Дальнейшее влияние на общество произойдет по той же схеме, что было в случае с влиянием «блатных» (только противоположное по качеству). То есть возникнет молодое поколение, открыто презирающее носителей архаики со всеми их атрибутами «барской» жизни.

Пока я высказываю эти мысли в качестве гипотезы. Хотя в культурно-историческом плане ничего фантастического не произойдет. Ведь та же Европа когда-то прошла похожий путь, избавляясь от архаики традиционного уклада. И, честно говоря, конкретно для России другого пути «в Европу» я не вижу.