Конечно, подобное положение вещей во многом обусловлено выбором составителя – в книгу вошла лишь сравнительно небольшая часть большого эпистолярного наследия Гершензона, но произведенный отбор более чем удачен: он не ставит, насколько мы можем судить, своей задачей дать «целостный образ автора», но детально обрисовать его облик с одной, самой существенной (по крайней мере оказавшейся таковой в исторической перспективе, привязанной к сегодняшнему дню) стороны – со стороны историка, страстного и иногда пристрастного исследователя русской жизни XIX века.
Издание, подготовленное Е.Ю. Литвин, содержит письма М.О. Гершензона шестнадцати корреспондентам, в частности В.Я. Брюсову, Н.О. Лернеру, В.А. Маклакову, М.В. Сабашникову, П.Е. Щеголеву, причем за исключением писем к брату, А.О. Гершензону, и к Е.Н. Орловой, в книгу вошли и ответные письма, что дает возможность услышать оба голоса в разговоре. Сами письма распределены по разделам, по каждому из адресатов, выстроенных в алфавитном порядке, тогда как внутри разделов – по хронологии, насколько ее удалось восстановить: отметим соразмерность этого решения – поскольку книга дает нам лишь некоторые из писем Гершензона, к тому же в ряде случаев опубликованы далеко не все из известных писем автора[1], перед нами часть, принципиально не претендующая на полноту – иллюзию которой создает «полное собрание», обусловленной мерой сохранности – фрагмент, представленный в качестве самого себя.
Надобно сказать, что мало кому из авторов этого времени, обильного на письма, столь подходит издание переписки – ведь сам Гершензон был великим любителем эпистолярии прошедшего века, внимательным читателем, собирателем и публикатором писем и дневников, а его лучшие исторические работы, такие, как «Жизнь В.С. Печерина» и «Грибоедовская Москва», не только написаны в первую очередь на эпистолярном материале, но и являют один из лучших образчиков литературной работы с ним.
Письма дают доступ к чрезвычайно насыщенной и напряженной жизни Гершензона – напряженной не только интеллектуально, но и сугубо житейски. Как вспоминал его шурин, известный пианист А. Гольденвейзер, «семейная атмосфера жизни сестры, особенно принимая во внимание постоянные материальные трудности ввиду неопределенности заработка Михаила Осиповича, была очень тяжелая, напряженная»[2]. На протяжении всей своей жизни ему не просто приходилось трудиться для заработка (обстоятельство, не особенно удивительное для нас сегодняшних, но отнюдь не само собой разумеющееся для интеллектуальной атмосферы XIX столетия, предполагавшей в качестве нормативного идеала для такого рода занятий обладание обеспеченным досугом), но и согласовывать свои исследовательские интересы с тем, на что существовал запрос у публики. Пути к академической карьере (Гершензон был учеником П.В. Виноградова, первоначально профессионально интересуясь историей Древней Греции и опубликовав две не лишенных для своего времени ценности работы в этой области) был закрыт его вероисповеданием – обстоятельство, весьма характерное для всего духовного облика Гершензона. Сам он отнюдь не являлся ортодоксальным иудеем, однако при этом считал неприемлемым переменить веру из каких-либо прагматических соображений – не уверовав, креститься значило в его глазах лицемерить, исповедовать публично то, во что сам веры не имеешь. Данное понимание вещей не только закрыло Гершензону путь к продолжению академического образования, но и надолго осложнило его личную жизнь, поскольку Мария Гольденвейзер, с которой он сошелся в 1902 г., происходила из православной семьи – так что повенчаться они смогли уже много лет прожив вместе и родив трех детей (из которых выжили два, сын и дочь – Сергей и Наталья), лишь после выхода законодательного позволения выхода из православия, так что Мария Борисовна смогла перейти в лютеранство и выйти за Гершензона, поскольку лютеранам дозволялись браки с иудеями (отметим попутно своеобразие принципов Михаила Осиповича: для себя он считал невозможным переменить веру, но для жены – вполне допустимым, хотя по воспоминаниям дочери мать сохраняла привязанность к православию, ходила на церковные службы и не воспринимала лютеранство как свою веру, для нее это была юридическая необходимость, открывавшая сыну путь в гимназию).
Для Гершезона была закрыта всякая коронная служба – и обычный путь вел его в разнообразную книжно-журнальную поденщину, разнообразные переводы (вроде предпринятого им перевода «Эпохи крестовых походов» из многотомной истории Э. Лависа или «Истории Греции» Э. Белоха, заказы на которые он получал благодаря сохраняющимся связям с университетом), мелкие статьи и рецензии – он даже пытался стать заграничным корреспондентом, отправившись с Италию, но вскоре был вынужден признать, что это занятие не для него: он был лишен дара быстрого репортерского письма, корреспонденции его были даже по отзывам друзей сухи и шаблонны, лишены непосредственных наблюдений, выглядя списанными с других. Перспективы его были бы довольно печальны – обычное существование еврейского интеллигента в столицах, осложненное житейской неприспособленностью и чрезвычайной нервностью – если бы не счастливый случай, сведший его в самом начале века с Елизаветой Николаевной Орловой, внучкой Михаила Федоровича Орлова, мать которой являлась обладательницей богатого архива трех семейств, наследницей которых была: Орловых, Раевских и Кривцовых. Эти материалы стали на многие годы бесценным ресурсом для Гершензона – на их основе написан целый ряд его статей, часть из которых затем была объединена в книги, принесших ему известность.
Сама Елизавета Орлова («Лили», как было принято ее называть) станет самым близким к семейству Гершензона человеком – на восемь лет старше Михаила Осиповича, некрасивая, с возрастом сильно располневшая, несколько наивная и чистая сердцем, она была «по-институтски» влюблена в него, затем распространив это чувство и на всю его семью – та жила во флигеле ее дома, что стоял в Никольском переулке на Арбате, а к 1913 г. Орлова построила новый дом, где расположилась на первом этаже, отведя семейству Гершензона второй этаж, а ему самому – под кабинет и библиотеку – мансарду. В этом доме они проживут до конца своих жизней – после революции, на волне первых «уплотнений», Гершензон «подселит» своих учеников – Якова Захаровича Черняка и Веру Степановну Нечаеву, в дальнейшем, правда, защищать дом от «случайных жильцов» уже не получится, он, как и большая часть его соседей по Арбату, станет коммунальным ковчегом, но осколку старой Москвы удастся дожить в нем до 50-х: до конца своих дней, наступившего в 1940 г., в нем, теперь вынужденная переехать со своего первого этажа[3] в бывшую квартиру Гершензонов, будет стариться Лили, в том же 1940 г. умрет и Мария Борисовна – только в 1959 г., уже после смерти Я.З. Черняка, Наталья Гершензон, к этому времени давно добавившая к своей фамилии «Чегодаева», покинет старый дом, к тому времени уже перестроенный и надстроенный, а в конце 1970-х не станет и самого дома.
Везение сыграло большую роль в научной жизни Гершензона – ему повезло познакомиться (через «Комиссию по организации народного чтения») с Орловой, как ранее, в 1900 году, посчастливилось познакомиться с Н.А. Тучковой-Огаревой и получить доступ к ее архиву – его материалы легли в основу подготовленного им двухтомного собрания стихотворений Н.П. Огарева, они же стали источником значительной части материалов известных «Русский Пропилей», в память о которых названа С.Я. Левит выходящая с конца теперь уже прошлого века новая серия «Российских Пропилей», в которой и издана переписка Михаила Осиповича – старомодный жест почтения к предшественникам, память о которых делает осмысленным наше сегодняшнее существование.
Но если роль везения трудно умалить в делах Гершензона, то более чем уместно вспомнить знаменитую реплику Суворова: «Везение да везение. Мой бог, да когда-нибудь надобно и умение» - Гершензон не только неутомимо разыскивал все новые архивные богатства, неоцененные или недоступные предшественникам, но и обладал поистине великим даром возвращать найденное к жизни, делать подробности прошлого не только интересными своим современникам, но и открывать в них глубокий, несиюминутный смысл. Последнее нередко входило в конфликт с тем, что сами современники считали нужным «здесь и сейчас» - так, П.Е. Щёголев, в то время редактор «Былого», писал Гершензону 25.III.1906 по поводу статьи последнего о Чаадаеве: «в настоящий […] момент кажется неудобным подчеркивать, что есть нечто высшее, чем временное, политическое» (стр. 403) – и он же затем искал сочувствия у Гершензона, делясь с последним после выхода «Вех», что многое из им ранее написанного не соответствовало его собственному понимаю, сказано вопреки себе. Вряд ли таким признанием можно было снискать расположение Гершензона – тот был человеком увлекающимся, страстным, но всегда – насколько это вообще в силах человека – искренним в своих словах и поступках. Он умел показать сложность другого – потому что видел ее во всяком, к которому обращал свой взгляд и потому, ссорясь и мирясь, неизменно признавал, что разводящее с другим или даже неприемлемое в нем соседствует с тем, что заслуживает почтения или любви: он сумел показать в людях недавнего прошлого – в декабристах, Герцене и Огареве, славянофилах – их многоплановость, политические бойцы, герои или злодеи, представали не только и даже не столько представителями тех или иных политических позиций, а людьми мыслящими и чувствующими, сложно устроенными и работающими над собой. Пожалуй, большинство персонажей, целенаправленно привлекавших внимание Гершензона, объединяется именно последней чертой – «работой над собой», выстроенностью – с высшим ее результатом, новой, подлинной естественностью.
Большая часть изданных в этом томе трудами Е.Ю. Литвин писем посвящены «житейской суете» - бесконечным заботам о редактурах и корректурах, просьбами написать статью или попытками пристроить ее в журнал, планами и подсчетами во сколько выйдет издать книгу и сколько она может принести и не согласиться ли тот или иной издатель взять ее, не посодействует ли в этом Михаил Осипович или не окажет ли помощи в этом деле его корреспондент. Все это мелочи жизни историка и «литератора» в старинном смысле слова, человека, причастного литературе – но из этих мелочей составляется огромная и по своему объему, и по своей исторической значимости работа Гершензона, точнее – только одна ее часть, относящаяся собственно к историческим трудам, введению в культурный смысл русской жизни и русской мысли XIX столетия.
[1] Так, в случае с письмами к брату изданы письма, не вошедшие в посмертное издание переписки с ним Гершензона [Гершензон М.О. Письма к брату. Избранные места / Вступ. ст. и прим. М.А. Цявловского. – М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1927; переизд.: Гершензон М.О. Избранное. Т. 4: Тройственный образ совершенства. – М.: Университетская книга; Иерусалим: Gesharim, 2000. – С. 355 – 525], а также републикованы письма, вышедшие в издании 1927 г. с сокращениями или отступлениями от оригинала.
[2] Гольденвейзер А.Б. Михаил Осипович Гершензон (1869 – 1925) // Гершензон-Чегодаева Н.М. Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). – М.: Захаров, 2000. С. 9.
[3] На первый этаж вселятся Котляревские, ранее жившие в доме напротив, также принадлежавшем Орловым (сестра Лили была замужем за С.А. Котляревским – приятельствовавшим с Гершензоном).