На фото: Д.В. Сеземан в центре Сто лет назад родился очень интересный человек. В Москве Дмтитрия Васильевича Сеземана нередко принимали за иностранца. Когда он шел по улице Горького, к нему приставали фарцовщики и спекулянты – просили продать, обменять валюту[1]. А ведь у этих людей был вполне профессиональный, наметанный взгляд, позволявший безошибочно определять иностранца.
Об интимной жизни души Льва Шестова известно одновременно практически все – и почти ничего.
(Первая часть здесь: http://rueuro.ru/vse-stati-2/persona/item/205-grigorij-aleksinskij-levyj-zapadnik-patriot) После Февральской революции Алексинский вернулся в Россию и стал участником группы Г.В. Плеханова «Единство», автором одноименной газеты и активным митинговым оратором. Не страшась никакой аудитории, вплоть до «революционных матросов» в Севастополе (июнь) и Кронштадте (август) (ASC, 11-17, 43-52), он твердил о необходимости продолжать войну и защищать родину от немцев. О своей аудитории Григорий Алексеевич рассказал в первых главах «Воспоминаний приговоренного к смерти» (Souvenirs d’un condamné à mort), выпущенных «Armand Colin» в 1923 г. с посвящением жене. Славу Алексинскому принесли не оборонческие речи, а обвинение Ленина в получении денег на революцию из Берлина[1] – именно это имела в виду БСЭ, говоря о «самой грязной клевете».
Сергей Яковлевич Эфрон – яркий пример того, что национальная идентичность определяется не кровью, а культурой и воспитанием. Отец Сергея, Яков Эфрон, еврей из Ковно, успел даже поучиться в местной ешиве (училище для будущих раввинов) прежде, чем стать русским революционером. Он принял крещение, причем, видимо, не по православному, а по реформатскому обряду. Мать – русская аристократка Елизавета Дурново, революционерка, еще более последовательная, чем ее муж.
Я пишу французские книги о России для того, чтобы французы лучше знали и больше любили национальную Россию и ее народ. Григорий Алексинский
Константин Крылов любил и умел писать некрологи – одновременно обильные по фактуре и глубокие по анализу, хотя и предельно субъективному. И он сам, в силу масштаба своей личности, подобных некрологов, безусловно, заслуживает. Они, наверняка, уже сочиняются.
Георгий, он же Мур Георгий Эфрон, сын Сергея Яковлевича Эфрона и Марины Ивановны Цветаевой, более известен под домашним именем «Мур». Дед Георгия по отцовской линии родился в еврейской семье, однако переменил вероисповедание ради брака с Екатериной Дурново. Их дети были воспитаны в традициях русской культуры. Отец Мура, Сергей Яковлевич, был уже совершенно русским человеком.
У славянофилов была, и во многом за ними сохраняется по сей день, репутация чего-то курьезного – борода, мурмолка, хорошо хоть не «сапоги со скрипом». Герцен пустил шутку, что Константина Аксакова в таком облачении мужики принимали за персиянина – и шутка эта зачастую едва ли не единственное, что помнят о славянофилах.
«Прежде всего расскажу тебе, какую ты наделала здесь кутерьму телеграммою об открытии парламента и речью султана. Вообрази, что военный министр в тот день при докладе государю, в 9 часов утра, завел об этих предметах речь. Государь спросил, откуда он почерпнул эти сведения, потому что он официальной телеграммы еще не получал. Министр указал на «Голос». Тотчас же потребовали №, и пошла потеха. Донесение посольства пришло только в 4 часа. Можешь представить последствия».
«Подлец, Ванька Каин, человек без души, без сердца, вампир», «глава и начальник коммунизма в России», который «действует умнее Марата и Робеспьера», «наглый мародер», «конокрад»; он же – «Нестор русской журналистики», «опытный и мудрый советник почти всех наших писателей, подвизавшихся на журнальном поприще», близкий (возможно, самый близкий) приятель Лермонтова, открывший ему путь в литературу, глава влиятельнейших периодических изданий XIX века, где печатались лучшие литераторы, критики и даже министры, один из учредителей Русского телеграфного агентства (РТА) и создатель Международного телеграфного агентства; меценат и деятельный участник множества благотворительных обществ.
Костромской Бонапарт Если вы спросите о Муравьеве образованного человека, то он почти наверняка ответит: Муравьев? Это декабрист? Или это Муравьев-вешатель? В России Михаил Артемьевич Муравьев, покоритель Киева и победитель румын, забыт. Даже сведения о его внешности скупы и фрагментарны. «Бледный, с неестественно горящими глазами на истасканном, но все еще красивом лице», – так описывает Муравьева царский и советский генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Зато на Украине имя Михаила Артемьевича Муравьева хорошо известно. Это один из главных антигероев украинской истории. Такой исторический Саурон или Волан-де-Морт Украины, злейший ее враг.
«...будь в цивилизации только честные бухгалтеры - мы бы удавились с тоски. А ведь нет ничего "вреднее", как удавиться». Розанов В.В. Толстой и Достоевский об искусстве (1906). О Розанове писать трудно – хотя бы потому, что о себе он писал всю жизнь. И добавить что-то к тому, что он успел сказать о себе – не то, чтобы трудно, но, скорее – бессмысленно.
Автор предисловия к первому советскому изданию собрания сочинений гр. Алексея Константиновича Толстого писал: «А.К. Толстой не принадлежал к числу великих русских писателей. <…> Толстой не оказал значительного воздействия на литературу конца XIX и XX века»[1] (I: 51, 52). И тем не менее обойтись без него в истории русской литературы и русской мысли оказывалось невозможным.
Современность волновала Брюсова больше, чем история, потому что у него обострилось предчувствие нового, глобального конфликта. В 1911 году он написал стихотворение «Проснувшийся Восток», включенное в «Зеркало теней», а в 1913 году развил его идеи в статье «Новая эпоха во всемирной истории», основу которой составила давняя рукопись «Метерлинка-утешителя». Несмотря на повторы, это самостоятельные статьи, вызванные к жизни разными событиями: неудачной для России войной с Японией и победоносной Балканской войной славянских государств против Турции, – но их основные положения совпадают.
Василий Петрович Боткин – не просто известный русский западник. Он в каком-то смысле символ русского европеизма – выходец из самого почвенного старомосковского сословия, практически самоучкой ставший блестящим, европейски образованным и невероятно разносторонним по интересам интеллектуалом.
На фоне шумного и пафосного празднования векового юбилея Солженицына как-то совсем незамеченным прошло 95-летие Владимира Тендрякова. Да, цифра менее звучная, а юбиляр значительно менее титулован и вспоминаем, но все-таки буквально единичная публикация в СМИ и несколько мероприятий на родной для писателя Вологодчине с отчетом в местных газетах – это катастрофически, незаслуженно мало. Прямой связи между прославлением одного и забвением другого нет, закон сохранения литературно-карнавального вещества здесь ни при чем, есть скорее контраст, отнюдь не соответствующий реальной разнице в таланте между Владимиром Федоровичем и Александром Исаевичем (лично для меня, без учета публицистики, эта разница в пользу Тендрякова).
О, за многое, за слишком многое! За измену государству и державничество, за русофобию и антисемитизм, за украинофобию и «заукраинство», за социокультурный архаизм и отсутствие священного трепета перед русской монархией, за гордыню и оппортунизм… За то, наконец, что он успешный человек, победитель, а не несчастненький неудачник, которого можно пожалеть, поплакать над ним, сказав себе успокоительно: «Вот так вот, стену лбом не прошибёшь…». Простой перечень претензий к Александру Исаевичу мог бы легко заполнить среднюю по объёму статью, а комментированный – едва ли не многотомную монографию. Разумеется, немало в России и горячих поклонников автора «Архипелага», но проклинающих его последними словами сегодня гораздо больше.
Александр Солженицын соединил в себе несколько призваний, что представляются нам несовместимыми и даже взаимоисключающими. Государственник и вечный оппозиционер. Патриот и правозащитник. Борец за правду и… успешный, богатый человек. Сама его судьба так удивительна, невероятна, что противоречит общепринятым правилам жизни в обществе. Одинокий борец за правду погибает в нищете и безвестности. Солженицын прожил почти девяносто лет, умер в почете и славе. И не одиноким волком жил он, а был счастлив с любящей женой, родившей ему трех сыновей. Все они вышли в люди. Его книги изучают в школах. Его цитаты сейчас украсят речь любого политика: и в словах Путина, и в устах Навального будут уместны.
Появление журнала «Весы» совпало с началом русско-японской войны, поэтому в списках книжных новинок сразу же появился особый раздел изданий о Дальнем Востоке. Брюсов не сомневался в скорой победе России. Стихотворение «К Тихому океану», опубликованное в «Русском листке» 29 января 1904 года, на следующий день после объявления войны, вызвало восторженные отзывы Перцова: «Я порадовался: нужно продолжать Тютчева», – а позднее Петра Струве, марксиста, ставшего империалистом: «поэтическая жемчужина патриотической мечты».
Удивительно, что Владимир Сергеевич Печерин – человек, живший «в коконе», всю жизнь стремившийся к полной личной независимости, «совершенному уединению», и бежавший как слишком тесных связей, так и конфликтов, становился героем громких слухов скандального характера – причем как среди современников, так и в потомках. Так, он «умудрился» приобрести славу завзятого и непримиримого ненавистника России и всего русского, получив эту сомнительную известность благодаря двум строфам включенного в послание друзьям стихотворения: «Как сладостно - отчизну ненавидеть / И жадно ждать ее уничтоженья…».