Роду Муравьев был не дворянского. Сын крестьянина-бедняка из Костромской губернии. В детстве трудился пастухом, но пошел в сельскую школу, а окончив ее – в уездную, затем – в Новинскую учительскую семинарию, что в соседней Ярославской губернии. Эта семинария, между прочим, располагалась в бывшем имении писателя Александра Сухово-Кобылина. Но в семинарии крестьянский сын Михаил не удержался, его выгнали из-за драки. Возвращаться в родное село, к овцам, коровам и свиньям, к тяжелому и честному труду, пятнадцатилетний мальчик не захотел. Он отправился в Санкт-Петербург. Без документов, без денег, без знакомств и рекомендательных писем. Поступок авантюриста, но Фортуна вознаградит Муравьева за смелость. В судьбе его произошел удивительный поворот. Там, в Петербурге, Михаил познакомился с полковником Александром Петровичем Михневичем, столоначальником Главного управления военно-учебных заведений. За услугу в каком-то «весьма деликатном деле» (и помыслить стесняюсь, в каком именно) Михневич пристроил пятнадцатилетнего уличного мальчишку в Первый Санкт-Петербургской кадетский корпус.
С этого времени и до конца дней жизнь Михаила Муравьева была связана с армией. После корпуса он окончил юнкерское училище и считался весьма перспективным офицером. С началом Русско-японской войны честолюбивый офицер отправился в действующую армию. На войне получил свои первые ордена и был тяжело ранен в голову. Ранение это повлияло на его характер, на поведение, на дальнейшую судьбу. Муравьева годами мучили сильнейшие головные боли, по ночам ему снились кошмары. Но служба шла своим чередом. Муравьев преподавал фехтование и гимнастику в Казанском пехотном училище, женился, наградами его не обходили.
С первых недель Великой войны Муравьев был на фронте, но опять получил тяжелое ранение. Его лечили в Царскосельском госпитале, где медсестрами работали сама императрица и великие княжны. Там капитан Муравьев потребовал водки, ему отказали. И капитан устроил скандал: «За них кровь проливаешь, а им чарки водки налить жалко!»
С тех пор карьера Муравьева пошла под гору. На фронт его больше не посылали. Муравьева переводили с места на место: то в столичный Петроград, то в уездный Кременчуг. Муравьев, очень честолюбивый, энергичный, несомненно, пассионарный человек, мечтал о другой жизни.
Февральская революция дала шанс переменить судьбу, вернуть себе ускользнувшую удачу. Муравьев одним из первых предлагает организовать добровольческие ударные батальоны («батальоны смерти»), чтобы укрепить разлагавшуюся армию. К идее отнеслись с интересом и Брусилов, и сменивший его Корнилов. Батальоны формировались и погибали под германским огнем. Муравьев получил звание подполковника, но он мечтал о большем. Большего не давали. Обиженный на Временное правительство и лично на Керенского, Муравьев предложил свои услуги большевикам.
Муравьев большевиком не был, он называл себя эсером. Однако доподлинно неизвестно, состоял ли он на самом деле в этой партии, или нет. По свидетельству Люсиль Цвангер, секретаря ревкома 1-й Революционной армии, Муравьев называл эсеров «просто “дрянью”». Наталья Лисовская, член политотдела этой же армии, приехала в Москву к знаменитой Марии Спиридоновой. Спиридонова дала Лисовской две справки («удостоверения»), что Муравьев не член ЦК партии левых эсеров и не состоит в Петроградском отделении партии. Состоял ли Муравьев в каком-то другом отделении партии, или нет, осталось не известным, да и саму справку у Лисовской украли в трамвае.
Атаман Григорий Семенов вспоминал, как летом 1917 года Муравьев говорил ему: «Подождем лучше, пока большевики повесят все Временное правительство, а мы с вами потом вешать будем большевиков».
Так что большевики имели все основания Муравьеву не доверять. Но когда войска генерала Краснова возьмут Гатчину и будут угрожать Петрограду, Ленин назначит Муравьева командующим Петроградским гарнизоном и военным округом. Результат превзошел все ожидания. Муравьев привел в боевую готовность разложившийся и, казалось, уже ни на что полезное не способный гарнизон: «…ему удалось заставить офицеров работать, восстановить аппарат окружного штаба и пустить его в ход», – вспоминал Антонов-Овсеенко.
Офицеры выполняли приказы командующего, солдаты начали исполнять приказы офицеров, чего уже давно не случалось. Петроград отстояли, но к Муравьеву большевики все равно относились с подозрением. Люди образованные, они читали о французской революции, помнили о Бонапарте. Сам Муравьев, конечно же, тоже знал, кто такой Наполеон Бонапарт и, вероятно, мысленно примерял на себя треуголку диктатора. Вскоре Муравьева сняли с должности, но служба для него нашлась тотчас. Антонов-Овсеенко, назначенный командовать Южным фронтом, сказал Ленину, что хочет взять Муравьева начальником штаба. Вождь явно не был доволен: «Берёте на Вашу ответственность».
«Всех он держал в паническом ужасе»
Антонов поручил Муравьеву воевать против украинской Центральной Рады. Лучшего полководца у большевиков в то время не было. Старые генералы и офицеры предпочитали сидеть по домам, самые обнищавшие уже торговали на базарах, выменивали штаны с лампасами на крупчатку и керосин. Выходить к солдатам они просто боялись. Морально-психологическое состояние войск было хуже некуда. Приказы командиров не выполняли, или обжаловали их через военные комитеты. Повальное пьянство стало явлением обыденным. Части одна за другой отказывались повиноваться и уходили с фронта. Нередко случалось и так: в нужный момент паровоз или броневик почему-то ломался, выходил из строя. Машинист или водитель только разводили руками.
В такой обстановке Муравьев просто и эффективно использовал старый-добрый принцип кнута и пряника. Когда очередной раз остановился паровоз, командующий приказал: «Если через 15 минут паровоз не будет отправлен – расстреляю». И паровоз починили. Когда у Муравьева испортился автомобиль, то шоферу он тоже пригрозил расстрелом.
Муравьев завел такое правило: за неисполнение приказа – расстрел. Ответственность была индивидуальной и коллективной. Однажды рота 11-го Сибирского стрелкового полка отказалась идти в бой и перестала подчиняться приказам командующего. Солдаты заявили, что будут слушаться только командира полка или комиссара. Муравьев им ответил так: «Я сейчас же вышлю броневик с матросами и красногвардейцами и расстреляю вас до одного человека». И солдаты пошли в бой.
Вообще Муравьев был щедр на приказы о расстрелах, а его действия отличались не только жестокостью, но даже какой-то истеричностью. Однажды он крикнул Виталию Примакову «Как ты смеешь мне возражать?!» Примаков в царской армии не служил, что такое субординация еще не освоил, а потому ответил командиру спокойно и дерзко: «Потише, Муравьев». Тогда Михаил Артемьевич одной рукой схватил Примакова за горло, а другой начал доставать браунинг. От вероятной гибели Примакова спас капитан Павел Егоров. Он просто оттащил Муравьева от Примакова. Командующий в ярости кричал: «Арестовать его, отвести в арестантский вагон». Примакова обезоружили и повели к вагону. Но тут Муравьев опомнился и велел Примакову вернуться. Извинился, вернул ему оружие и расцеловал. Примаков не без оснований решил, что имеет дело с человеком неуравновешенным, чрезвычайно нервным и попросту ненормальным.
Однажды Муравьев разозлился на нерасторопность своей секретарши и пригрозил отдать ее «на изнасилование солдатам». Таким же наказанием он пригрозил телеграфистке, что передала в Киев сообщение о приходе большевиков. Это не легенда, не слух. Сам Муравьев, оправдываясь перед ВЧК, настаивал, что телеграфистку все же не изнасиловали.
Иногда приказы Муравьева о расстрелах не исполнялись, если он сам забывал о них. Но все же очень скоро и бойцы, и командиры и железнодорожники дрожали перед Муравьевым: «Всех он держал в паническом ужасе».
Деньги и пряники для солдат Мировой революции
В распоряжении Муравьева был не только кнут. Бойцам помимо основного пайка начали выдавать лакомства – мёд, конфеты, пряники. Даже зажиточный крестьянин сластями не был избалован, а солдат о таком дополнении к пайку и не мечтал. Хотя важнее, конечно, было денежное жалование и регулярные раздачи наградных. Армия Муравьева была неплохо обеспечена деньгами. К тому же на каждый «освобожденный» город Муравьев накладывал контрибуцию. Ее должны были выплачивать буржуи, на свое несчастье не успевшие эмигрировать. С буржуазии одного только Киева взяли 10 000 000 рублей, 5 000 000 с Полтавы, 1 000 000 с Елизаветграда и т.д.
Деньги раздавали красногвардейцам, солдатам, матросам. Причем Муравьев больше всего денег давал именно матросам, считая их самыми ценными – по 500 рублей. Красногвардейцы и артиллеристы получали по 100 рублей, а солдат он ценил меньше. Даже за взятие Киева им начислят только по 20 рублей, и лишь после всеобщего возмущения солдатам все же раздадут по сотне. За ранение давали 500 рублей, семьям погибших обещали выплатить по 1000 рублей.
Орденов и медалей у Муравьева не было, их тоже заменяли деньгами. За отличия в бою премировали, премировали за хорошую работу. Так, за починку броневика платили 1000 рублей. «Я всех дельных людей награжу деньгами и обеспечу их», – говорил Муравьев.
Кроме пайка, лакомств, обмундирования, денег Муравьев использовал еще один древний вид материального поощрения – разрешил грабить. Грабили мирное населении, обыскивали трупы убитых врагов.
Из свидетельских показаний заместителя председателя комитета 1-й революционной армии Сергея Коптелова: «Муравьёвский порядок расстрела был такой. Ведут красногвардейцы 4 или 5 человек <…> на открытое место, расстреливают, и тут же снимают [с убитых] сапоги, выворачивают карманы. Лежит человек 30 расстрелянных, и все разутые и раздетые. Расстрелы стали переходить в личные интересы: убьёт, снимет часы, или вроде того».
В смутное время революции жизнь военачальника часто зависела от личной охраны, и уж на своих телохранителей Муравьев не скупился. Его личную охрану составляли матросы и красногвардейцы, точнее, как выразился Ефим Лапидус, «сливки красногвардейцев, которым место по-настоящему на виселице или, по меньшей мере, в тюрьме. Все его чины были настоящими разбойниками».
Муравьев передвигался в специальном поезде из 15 вагонов, где между прочими были вагон-салон и вагон-ресторан. Роскошь, о которой уже забыли командующие. Зато в бою Муравьев подавал пример солдатам. Лично садился за пулемет, под артиллерийским огнем поднимал в атаку цепь бойцов, как это было при штурме Киева на Николаевском цепном мосту.
«Его сухая фигура, с коротко остриженными седеющими волосами, с быстрым взглядом – мне вспоминается всегда в движении, сопровождавшемся звяканьем шпор, – писал Антонов-Овсеенко. – Его горячий взволнованный голос звучал приподнятыми верхними тонами. Выражался он высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда в чаду и действовал всегда самозабвенно».
Михаил Муравьев не был стратегом. Его действия часто были рассчитаны лишь на удачу, на эффект внезапности. Киев он будет штурмовать, не имея никаких разведданных. Но сила Муравьева в другом. Бесстрашный, честолюбивый, энергичный и предприимчивый, он сумел превратить почти небоеспособную массу в армию. Для зимы 1917—1918 года это было настоящим подвигом, на какой оказались не способны прославленные русские генералы, герои Великой войны. Его армия всего за месяц заняла всю левобережную Украину и, сломив отчаянное сопротивление немногочисленных гайдамаков Симона Петлюры и сичевых стрельцов Евгена Коновальца, взяла Киев.
Штурм Муравьевым Киева оставил одну историческую загадку. Точнее, ее оставил сам Муравьев. Он так описывал свои киевские подвиги: «Я занял город, бил по дворцам и церквям... бил, никому не давая пощады! 28 января Дума (Киева) просила перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Сотни генералов, а может и тысячи, были безжалостно убиты... Так мы мстили. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг – быть беспощадными!»
Это дало основание украинскому историку Савченко, а вслед за ним и многим современным публицистам, журналистам, блогерам решить, будто «Муравьев первым в гражданской войне использовал отравляющие газы, запрещенные всеми международными соглашениями как изуверское оружие». Савченко считает, что именно при помощи газов Муравьеву удалось «захватить мосты через Днепр и преодолеть оборонительные укрепления украинских войск на днепровских кручах».
Никаких укреплений «на днепровских кручах» тогда не было. Да и применять газы в условиях большого города было очень рискованно. Всякий, кто бывал в Киеве, поймет, что газобаллонная атака при переправе через Днепр просто технически невозможна. Теоретически, Муравьев мог приказать обстрелять город химическими снарядами. К стрельбе такими снарядами были приспособлены и полевая трехдюймовка, и 42-линейная тяжелая тушка, и тяжелая 152-милимметровая гаубица. Обстрел украинских позиций у Николаевского моста мог быть эффективным. Вот только командир украинского полка им. Костя Гордиенко Всеволод Петров, который как раз и оборонял этот мост, в своих мемуарах ничего не пишет про обстрел химическими снарядами. О январских боях сохранились воспоминания простых киевлян, красногвардейцев, сичевых стрельцов. В Киеве тогда находились самые разные, много пишущие враги большевизма, от Михаила Грушевского до Василия Шульгина. Они сообщали о варварском обстреле Киева, о грабежах, насилиях, расстрелах. Но о газах написал лишь один Муравьев. Да еще как написал – просто похвастался. Однако вчитаемся в его текст: «Сотни генералов, а может и тысячи, были безжалостно убиты...» Откуда же взялись тысячи генералов? Или даже сотни? Богатое воображение было у товарища Муравьева.
Михаил Артемьевич был человеком жестоким, но хотел казаться еще более жестоким, страшным-страшным, чтобы враги трепетали. Донесения Муравьева – источник своеобразный, он позволяет судить не столько о происходящем на фронте, сколько о происходящем в голове самого Михаила Артемьевича. Этот Наполеон временами превращался в барона Мюнхгаузена.
«Зачем ты привел ко мне эту сволочь?»
«Это такая армия, которая может лишь наступать. Как только она остановится, так и начнет разлагаться, реквизировать, красть, убивать», – говорил Муравьев о своих героических войсках. О грабежах, насилиях и убийствах, что начались в Киеве после его «освобождения» войсками Муравьева, существует множество свидетельств.
Главнокомандующий приказал своим войскам «беспощадно уничтожать в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции». И войска приказ исполняли.
«Киев потонул в крови, – восклицала Наталья Лисовская. – Я видела, как носили в покойницкую трупы средь белого дня, как расстреливали всех, кого попало…»
По свидетельству комиссара станции Киев-II Товарная Франца Ивановича Вишневского, случалось, что расстреливали просто прохожих с чистыми руками.
«Расстрелы были предоставлены на усмотрение самих красногвардейцев. Расстреливались и солдаты, вышедшие из госпиталей без удостоверений», – утверждал большевик Сергей Моисеев.
Муравьев и не отрицал бессудные расстрелы в Киеве. По его словам, «солдаты так озверели и вошли в такой азарт, что остановить их не было никакой возможности». Но Муравьев «озверел» не меньше своих солдат. Однажды красногвардеец привел к нему задержанного солдата без документов: «Зачем ты привел ко мне эту сволочь? Убей его!» – приказал Муравьев.
Однажды чуть было не расстреляли… самого Муравьева. Какой-то солдат «крикнул на меня, чтобы я не разговаривал и хотел меня прикончить, – рассказывал Муравьев следователю ВЧК, – но один из моих конвоиров сказал ему: “Ты что, не видишь, что это главнокомандующий!” Тогда солдат проворчал: “Ну, ладно, проходи уж”».
Муравьев приступил к созданию новой армии, которую решил набрать среди австрийских и немецких военнопленных. Муравьев не первым, но одним из первых понял, как удобно и выгодно иметь под рукой послушную армию из людей, никак не связанных с местным населением. Из тех, кто послушен, потому что деваться некуда. У главнокомандующего были большие планы. Он собирался завоевывать Европу! Чем не задача для будущего Наполеона?
Но Совнарком во главе с Лениным решил иначе. Муравьеву поручили новый фронт. Отправили руководить войсками Одесской советской республики. Ей угрожала румынская армия, которая уже заняла Бессарабию.
Муравьев собрал вооруженные силы Одесской республики, пополнил их, дал новое, необычное название: «Особая армия по борьбе с румынской олигархией». 23 февраля 1918 года эта «антиолигархическая» армия разгромила румын под Рыбницей, взяв трофеи и пленных. Командующий принудил румын уйти из Бессарабии. Этот успех Муравьева особенно выигрышно смотрелся на фоне поражений Красной Армии от немцев. Псков пал, Дыбенко позорно бежал из-под Нарвы. Победы над регулярной армией другого государства укрепили репутацию Муравьева как лучшего на тот день полководца Советской России. Но остановить немцев не мог и Муравьев.
Свою новую армию Муравьев оставил, как только Украину начали занимать немцы. Прощаясь с Одессой, Муравьев отдал своим войскам новый поразительный приказ: «При проходе мимо Одессы из всей имеющейся артиллерии открыть огонь по буржуазной, капиталистической и аристократической части города, разрушив таковую <…> Нерушимым оставить один прекрасный дворец пролетарского городского театра». Иона Якир направил Муравьеву делегацию «сознательных солдат революции», чтобы тот отменил чудовищный приказ. Муравьев делегатов арестовал, но приказ все-таки отменил.
Муравьев уехал в Москву, где его вскоре арестовали чекисты. Началось следствие, где свидетельские показания давали Антонов-Овсеенко, Дзержинский, Троцкий и даже Ленин. Кажется, это единственный в истории России случай, когда действующий фактический глава государства давал показания следователю. Как отмечал товарищ Дзержинский, обвинения против Муравьева «сводились к тому, что худший враг не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей советской власти, восстанавливая против нас все население».
Однако до суда дело не дошло. Муравьева не только отпустили, но повысили – назначили командующим Восточным фронтом, в то время – самым важным для большевиков. Оборона Петрограда, взятие Киева, победа над румынами – это были слишком весомые аргументы в пользу Муравьева. И большевики предпочли закрыть глаза на его авантюризм и беспринципность. И напрасно. 6 июля в Москве начнется мятеж левых эсеров. Муравьев, узнав об этом, стал на сторону мятежников и сам себя назначил… «главкомом армии, действовавшей против Германии». Муравьев вновь бредил походном на Европу. Однако большевики во главе с Юозасом Варейкисом и Михаилом Бонч-Бруевичем сумели подтянуть верные части – латышских стрелков, красногвардейцев, чекистов и попытались арестовать Муравьева. В плен он не сдался. Погиб в перестрелке. В советских газетах написали, будто Муравьев застрелился.
Данная статья подготовлена на основании материалов, вошедших в книгу Сергея Белякова «Весна народов: Русско-украинская война в эпоху Булгакова и Петлюры», которая готовится к печати в Редакции Елены Шубиной (АСТ, Москва). Публикуется с согласия издательства.