У нынешнего популистского авторитаризма практически неограниченный ресурс выживания при тех взглядах и предпочтениях, которые демонстрирует то поколение, которое вроде, должно бы хотеть перемен. Кто-то откажется верить в такое странное сочетание характеристик. Но придется...
Один очень циничный и весьма наблюдательный персонаж как-то поведал:
«Не видел людей, столь плохо понятых современниками, столь не понятых вовсе, как Борис Березовский. Я объективно не могу говорить о Борисе, поскольку он был одним из моих немногих близких друзей, совсем близких, каких бывает у каждого человека очень мало. И в то же время мы были яростными противниками, до хрипоты спорившими по концептуальным вопросам. Например, одна из точек несогласия – Березовский верил в Россию и ее народ, Березовский верил, что народ России способен создать ответственное и гражданское общество. А я никогда не верил. Я всегда считал, что предел мечтаний моего народа – это удалое богатырское рабство».
Это фрагмент интервью с одиозным «медиакиллером» Сергеем Доренко. Разумеется, найдется множество сограждан, которые, не задумываясь, обвинят его посмертно, а автора этих строк непосредственно, в русофобии. Что ж, не привыкать…
Замечу лишь, что солидарен с этой блестящей формулой лишь частично - ретроспективно. «Удалой раб», на мой взгляд, уходящая натура. К счастью. А кому-то – на беду. Ведь, именно, он и есть главный, абсолютно необходимый элемент империостроительства по-русски.
Вот, вам такое весьма показательное свидетельство. Историк из Петрозаводска Александр Пашков пишет о специфике народного памятования о Петре Великом на русском севере:
«Действительный член русского географического общества В. Н. Майнов летом 1873 г. совершил поездку по Олонецкой губернии, во время которой он побывал в Заонежье, на Выге и в других местах.
Итогом этой поездки стали его путевые очерки «Поездка в Обонежье и Корелу» и серия журнальных публикаций. Предания о Петре I В. Н. Майнов поместил в своей книге, а также в очерке «Осударева дорога в Повенецком уезде Олонецкой губернии», опубликованной в журнале «Древняя и новая Россия». Для В. Н. Майнова, стоявшего на либеральных позициях, уже существовала проблема целесообразности человеческих жертв при проведении петровских преобразований. Во время поездки по Осударевой дороге у него состоялся показательный диалог с местными крестьянами, так описанный в очерке: «Я подъехал к Выгозерскому яму на 8-ми вёсельной лодке; невольно пришлось разговориться с гребцами о Петре, и мне захотелось испробовать, как отнесутся они к нему, ради провода войска загубившему здесь тысячи людей. “Много тут народу сгибло по его воле”, сказал я. — “Много! Ну, да и то сказать, кабы они не сгибли, так и дело такое никогда-бы не сделалось! Чего им — всё бы равно померли, а тут по крайности у дела”».
Итак, на Русском Севере в XVIII–XX вв. существовала мощная фольклорная традиция, связанная с именем Петра I. При этом в фольклорных источниках образ Петра предстаёт как цельный, лишённый внутренних противоречий образ властного, но справедливого правителя. Существовало устойчивое представление о целесообразности и оправданности больших человеческих жертв при проведении крупных государственных преобразований».
Вот эта-то крайне низкая оценка значимости собственной индивидуальной жизни, готовность «помереть у дела» и есть веками используемая имперцами всех цветов особенность. На чем она зиждилась? А на, прямо скажем (что бы ни утверждали нацпаты всех мастей), весьма убогом качестве жизни наших предков.
Отсюда, от «русской тоски» вот это вот все, описываемое, например, Горьким в статье «О русском крестьянстве»:
«Вообще в России очень любят бить, все равно — кого. «Народная мудрость» считает битого человека весьма ценным: «За битого двух небитых дают, да и то не берут».
Есть даже поговорки, которые считают драку необходимым условием полноты жизни. «Эх, жить весело, да — бить некого». Я спрашивал активных участников гражданской войны: не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга?
Нет, не чувствуют.
«У него — ружье, у меня — ружье, значит — мы равные; ничего, побьем друг друга — земля освободится».
Однажды я получил на этот вопрос ответ крайне оригинальный, мне дал его солдат европейской войны, ныне он командует значительным отрядом Красной армии.
— Внутренняя война — это ничего! А вот междоусобная, против чужих, — трудное дело для души. Я вам, товарищ, прямо скажу: русского бить легче. Народу у нас много, хозяйство у нас плохое; ну, сожгут деревню, — чего она стоит! Она и сама сгорела бы в свой срок. И вообще, это наше внутреннее дело, вроде маневров, для науки, так сказать. А вот когда я в начале той войны попал в Пруссию — Боже, до чего жалко было мне тамошний народ, деревни ихние, города и вообще хозяйство! Какое величественное хозяйство разоряли мы по неизвестной причине. Тошнота!..»
Это вот, та почва, из которой и произрастает «удалое богатырское рабство». Точнее произрастало…
Очень точно перемены уловил Эдуард Лимонов еще в начале 2010-х:
«Тех людей, мужчин и женщин, с которыми я начинал жить (я родился в 1943-м, а в сознание пришел и стал разглядывать мир где-то около 1950-го), уже нет. Те, кто был взрослый, когда я их увидел, давно вымерли.
.Мужики были невозможные мачо. Грубые, мощные, с выразительными кожаными лицами, как у злых святых в фильме Пазолини «Евангелие от Матфея». Последний инвалид, бывало, гаркнет снизу со своей тележки на подшипниках — и сивухой лицо, как дракон, опалит. Лица у мужиков были у всех, как у постных зэков-насильников. Даже чиновники были лишены лоска, грубая ходячая материя, картошка какая-то тяжелая в штанах и пиджаке.
А в женщинах было всё бабье. Сейчас в женщинах столько бабьего нет. Сейчас либо мужское в женщине преобладает, либо девочкино, либо вообще бесполое. В те времена после войны каждая женщина была бабой…
И еще люди тогда пахли, то есть у них запах был. Санитарии в коммунальных жилищах было мало, и никчемная всё, жалкая. Зато люди всласть и сильно пахли. Особенно пахли женщины, забивая запах духами, но все же их естественный пробивался. Мужики пахли табаком, водкой либо коньяком, в зависимости от социального статуса и достатка. Военные пахли сапожной ваксой и вдобавок чуть-чуть промасленным оружием…
Сейчас по улицам российских городов ходят другие люди. Лиц-то таких, как после войны, нет. Те были честные и простые лица. Тогда лицами гордились, сейчас лицами прикрываются.
Молодые мужчины в этом году похожи на девушек, хорошо не все. А в девушках выдвинулось наружу то, что ранее было принято хранить внутри. Многие женщины выглядят так, как будто, вскочив с постели, они забыли одеться.
У части прохожих чудаковатый вид. Раньше такие по сумасшедшим домам сидели. Сейчас себе невозмутимо шагают по улицам. Одежда стала неприлично яркой, от яркой одежды многие превратились в детей, думают, что они дети. Если бы два народа, послевоенный и сегодняшний, вывалили на одну улицу, послевоенные побили бы современных за один только несерьезный внешний вид. А девок и женщин заставили бы одеться.
Ну ясно, что в современных русских масса достоинств, однако два народа друг друга бы не поняли. Прадеды и правнуки».
И слава Богу! И не надо понимать «удалых рабов», которые запросто могли бы «жахнуть» и утащить с собой весь мир, просто из-за своей непутевой тоски. И в новом поколении нет и той дурной агрессии, которая еще в мои детские годы гоняла «раён на раён».
Бумеры и часть иксеров и сегодня, правда, мнят о себе, как вот, об этих лимоновских «сталинских титанах»… Но таких в этих поколениях крайне мало. А в зумерах их нет вовсе. И их никак нельзя воодушевить «помереть у дела». А почему? Потому что у них есть, например солнечные пешеходные зоны «имени Сергей Семеныча»…
Их нельзя превратить в рабов? Судя по соцопросам, вполне можно. Но вот, в «удалых» - никак. А без этой составляющей, какая империя?
По запросу Фонда имени Фридриха Эберта «Левада-центр» в середине 2019 года провел социологическое исследование «Российское поколение Z: установки и ценности». Есть все основания полагать, что характер «цифрового» поколения за два года не претерпел радикальных изменений. Об этом собственно, свидетельствуют более поздние, но менее масштабные исследования.
Главное, пожалуй, что отмечают социологи – это то, что если для советских людей ценности успеха были во многом связаны с коллективистическими идеями, то зумеры гораздо индивидуалистичней своих предков.
При этом, они весьма позитивно настроены. Никакой «русской тоски». Нет, тоска присутствует (о ее проявлениях ниже), как без нее? Но, нет именно русской «коллективистски-удалой» составляющей – «эх, пропадет, он говорил, твоя буйна голова…» и т.п.
В исследовании «Левады» отмечается: «Российская молодежь в целом демонстрирует очень высокую степень удовлетворенности своей жизнью: 87% полностью или весьма удовлетворены своей жизнью (недовольных лишь 4%), отношениями в семье (89%), кругом своих друзей и общения (91%)».
Среди значимых для них ценностей зумеры высоко котируют «права человека». Однако понимают их опять же сугубо индивидуалистично. Речь идет о праве на жизнь, неприкосновенности жилища, защите от произвола властей, а отнюдь не об избирательных правах. Связь между последними и первыми они не особо улавливают.
Также социологи констатируют:
«Результаты настоящего исследования подтвердили известный тезис об отсутствии выраженного интереса к политике у молодежи в целом. 57% респондентов сообщили, что политика в целом им неинтересна; интерес к ней проявляют лишь 19% опрошенных».
Что касается политических предпочтений, то они таковы:
«Доля «социал-демократов» (с которыми идентифицирует себя самая большая группа опрошенных) выше среднего среди 18–20-летних молодых людей и более образованных (среди имеющих высшее образование таких 31%). По существу, это та «норма» доминирующих политических ориентаций, с которой приходится считаться всем остальным, с которой они считаются и от которой либо дистанцируются более радикальные меньшинства (правые националисты, левые либо либералы и др.), либо стараются ее интерпретировать в духе своих групповых интересов».
Впрочем, готовность отстаивать свои политические взгляды находится на довольно низком уровне:
«На вопрос «Готовы ли вы участвовать в политической деятельности?» 66% твердо заявили «нет» («совершенно нет» — 35%, еще 29% — «скорее нет»). 1% выбрали ответ «я уже участвую в политической деятельности» и 7% — «с удовольствием приму участие в будущем». 29% ответили очень уклончиво: «возможно» сказали 28%, но они не затруднялись с ответом (таких было всего 1%). Другими словами, потенциал роста политической ангажированности, по крайней мере, в краткосрочной перспективе без крупных политический изменений, ограничивается относительно реалистичными 7%».
В целом, как и старшие поколения, зумеры демонстрируют инфантильный подход. В их случае он, конечно, более оправдан. Однако нет никаких оснований надеяться, что по мере взросления политические предпочтения станут более осмысленными:
«Среди молодежи (при низком интересе к политике) существуют смутные и не очень выраженные ориентации на предпочтительные для России модели государственного или политического устройства. Около половины опрошенных (47%) заявляют, что для России «демократия» является оптимальной моделью социально-политической системы, о необходимости оппозиции говорит 51%, а 71% заявляет о неприятии авторитарных методов управления, использования силовых структур — полиции и армии — для решения социальных и этнонациональных проблем. Но одновременно при этом у респондентов сохраняется популистская вера в «сильного лидера» и в необходимость «сильной партии», способной действовать в «интересах большинства» (58%)».
Никак не могут вдохновить русских европейцев и ответы на вопрос: «Скажите, вы полностью согласны, скорее согласны, скорее не согласны или совершенно не согласны с утверждением: «Россия — европейская страна»?
Полностью и скорее несогласных – 58%, а вот, полных и «частичных» европейцев – лишь 36 %. ОК, конечно, можно сказать, что это они о стране, а себя воспринимают иначе. Но нет. На вопрос «В какой мере вы сейчас ощущаете себя человеком западной культуры?», 33% ответили, что вовсе не ощущают, а для 43% эта тема просто не важна.
Ну, и наконец:
«Наименьшую ценность для молодых жителей России имеет гражданское участие в жизни страны: с мнением о важности «быть политически активным» согласилось меньшинство. Обратим внимание, что в процентном соотношении важность акций оказалась в два раза меньше, чем политическая активность: 37% респондентов считают политическую активность важной или очень важной, в то время как только 13% считают важным участие в гражданских действиях/инициативах».
То есть, что нас ждет в ближайшем и даже более отдаленном будущем не так уж трудно спрогнозировать (если не брать в расчет, принципиально неописуемых «черных лебедей»). Нынешней системе, даже после ухода Путина, совсем не обязательно демократизироваться. На это просто нет сколько-нибудь значимого запроса ни в одном из поколений.
Но нет и запроса на то «дело» у которого можно помереть. Нет сейчас желающих в нужном количестве. А для тех, которые еще имеются, есть ЧВК. Есть все возможности совершенно безопасно для системы и безболезненно для окружающего мира помереть где-нибудь в Африке.
Но есть ведь, при общем снижении в новом поколении агрессивности, такое характерное именно для него явление, как скулшутинг. Но это - суицидальный механизм абсолютно иной природы - не предельная недооценка собственной индивидуальности, но напротив её радикальная переоценка. И месть обществу за то, что оно не готово согласиться в этом смысле с индивидуумом.
Гопническая же (исчезающая) агрессия базировалась на коллективизме. Высоцкий пел от имени подобного экземпляра: «Я однажды гулял по столице и двух прохожих случайно зашиб». Но ведь, прохожих «зашибали» не просто так, а потому что они не совпадали с «представлением о прекрасном», то есть, были «чужими» - в «очках и шляпе», например или «с другого раёна».
Скулшутинг же чисто и тотально индивидуалистичен. Здесь коллектив как таковой как раз и есть мишень.
Весьма, между прочим, показателен и тот факт, что зумеры - это первое со времен позднего СССР поколение, в котором не сложилось никаких массовых молодежных субкультур. А между тем, они были значимым фактором социализации разных неформатных личностей.
Ну и чего в подобных трансформациях радостного, спросите? Ну, речь ведь, не о радости. Жизнь в любом случае – боль. Но мне, в отличие от моего доброго, покойного, к сожалению, знакомца Эдуарда, никогда не были, например, симпатичны гопники. И постепенное исчезновение этого типа меня не может не радовать.
Да, и «Великая миссия России», которая, в итоге обернулась красным кошмаром для изрядной части человечества, тоже пусть уже постепенно рассосется, наконец.
И кстати, поскольку новое поколение демонстрирует куда меньшую «загрубелость», нежели предыдущие, есть шанс увидеть, наконец (тем, кто доживет), лет через пятнадцать, когда зумеры войдут в пору зрелости, ответ на роковой и веками неразрешимый вопрос Герберштейна: «Неизвестно, такая ли загрубелость народа требует тирана-государя или от тирании князя этот народ стал таким грубым и жестоким».
Да, и если вдруг кто решил, что это странное поколение в перспективе учредит в Россиюшке массовую содомию, так, нет. Согласно опросу, наименее морально приемлемыми вещами зумеры считают «гомосексуальность» и «брать/давать взятки»…