«Да хранит тебя Господь от чумы, идущей из Кастилиии от голода, распространяющегося из Андалусии», – говорит Гусман де Альфараче, герой некогда популярнейшего плутовского романа Матео Алемана. Эти слова написаны в эпоху золотого века испанского искусства и литературы, более того – в эпоху расцвета испанской государственности. В исторической науке даже есть устойчивое выражение «Золотой век Испании». И в этот «Золотой век» жители великой империи страдали от бедности, не раз им угрожал голод.
Двадцать лет назад вышла замечательная книга: «58¹º. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде. Март 1953 –1991. Аннотированный каталог. Под ред. В.А. Козлова и С.В. Мироненко; сост. О.В. Эдельман (М., 1999: Международный Фонд «Демократия»). В ней собраны краткие справки об осуждённых по печально знаменитой статье, каравшей за «пропаганду или агитацию, содержащих призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений».
Без государственного оформления Нации еще, строго говоря, не существует. Нет государства, нет и Права, нет, следовательно, полной объективации национальной идеи в социальной сфере. Разделение наций на "Staatsnationen" и "Kulturnationen" — лишь условно. Всякая "Kulturnation" или была некогда "государственной нацией", или стремится стать таковою. Рассеянная среди "языков" еврейская нация никогда не переставала чувствовать себя в рассеянии и в изгнании.
"РЕ": В издательстве "Молодая гвардия" вышла новая книга нашего постоянного автора Василия Молодякова "Риббентроп. Дипломат от фюрера" - первая русская биография министра иностранных дел Третьего Рейха. Предлагаем вниманию читателей фрагмент из этой книги, посвященный неудавшейся попытке заключить союз между странами Тройственного пакта (Германией, Италией, Японией) и СССР, на котором настаивал Риббентроп.
Из дневников мая - августа 1917 года Политика – это маховик государства, сейчас он вертятся быстро без передаточного ремня: молотилка стоит и еле молотит. Правда, неудивительно ли это: на всех политических съездах, советах крестьяне призывают к единению и сами крестьяне делают такие постановления и заключения, будто они самые настоящие социалисты. Земля есть и у социалиста, и у христианина, но земля крестьянская – планета.
Когда мы хотим проследить некую тенденцию в истории, установить в ней закономерность, мы придумываем теоретические конструкции и стараемся наполнить их фактическим содержанием. Никаких общепризнанных критериев, кроме кажущейся логичности и стройности (ну и, конечно, отсутствия слишком явного противоречия известным фактам), в них нет. История не поддаётся экспериментальной проверке, поэтому любые её «законы» остаются умозрительными спекуляциями. В конечном итоге, общее признание на какой-то момент получает та концепция исторического процесса, которая передана наиболее убедительными словами или имеет за собой более мощную информационную поддержку. И ещё: больше всего шансов добиться популярности у той исторической гипотезы, которая может быть удачно конвертирована в текущую политику. Удастся ли кому-то, и каким образом, конвертировать в политику предлагаемую версию событий 1917-1920 годов, автор не берётся предугадывать.
Примета эпохи: когда в Новосибирск приходят тридцатиградусные морозы, их почему-то тут же объявляют «аномальными». Тем из нас, чье детство и юность пришлись на 1970-80-е, слышать это смешно, ибо были времена, когда каждую зиму трещали морозы за сорок. Именно такой была вполне нормальная сибирская зима. И другой она в нашем понимании быть не могла. «Аномальными» такие морозы стали только за последние двадцать лет. Сказанное четко иллюстрирует современные подходы к истории европейского климата. Так, нынешний ученый-климатолог, глядя на картины Питера Брейгеля, с умным видом заключает: «М-да, что-то там было не совсем по-европейски, скорее всего – климатическая аномалия!». Как это ни смешно звучит, но сегодня знаменитые пейзажи XVI века, на которых красуются сугробы и замерзшие водоемы, преподносятся публике как наглядное документальное подтверждение так называемого «малого ледникового периода». Эту гипотезу с определенных пор выдают за очевидный факт, нимало не задумываясь о других аспектах европейской истории. Хотя кое-что здесь не срастается совершенно…. Рассмотрим всё по порядку.
Разрешение на революцию В октябре 1918-го последний австрийский император Карл еще надеялся спасти Австро-Венгрию, преобразовав империю в федерацию или даже в конфедерацию – в «союз свободных народов». Карл Габсбург издал свой манифест к народам Австрии (Венгерского королевства он не касался). В истории он известен как «Манифест о народах» (Volkermanifest). «Австрия должна стать, в соответствие с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет <…> Этот новый порядок <…> должен принести каждому национальному государству самостоятельность…» Но представители «свободных народов» поняли манифест Карла по-своему: император разрешил отделяться…
На этот вопрос нередко отвечают утвердительно. Дескать, соборы – это сословно-представительные собрания, аналогичные европейским. Не только английскому парламенту, но и французским Генеральным штатам, испанским кортесам, шведскому риксдагу и т.д., со своими, конечно, особенностями. Например, такой уважаемый человек, как А.И. Солженицын, в одном из своих устных выступлений середины 90-х годов утверждал: «…первые цари наши – Михаил Фёдорович, Алексей Михайлович – о-о-о, как они считались с Земскими соборами. Земские соборы влияли, влияли решительно на всю государственную политику. И когда Земский собор предлагал решение – часто единогласное – царь не имел права его не принять. Просто принимал, и всё. А если было два-три мнения – два-три, а не 250, как у нас сейчас партий, – то царь выбирал из них и аргументировал, почему он выбрал это, а не другое решение». К сожалению, для такого оптимистического взгляда нет оснований.
На рубеже XIX—XX веков болгарские националисты, вступая в тайную революционную организацию (ТМОРО, затем – ВМОРО), давали клятву верности на Евангелии и револьвере, «часто сложенных крест-накрест с кинжалом». Евангелие символизировало «искренность и чистоту намерений», а оружие – готовность к самопожертвованию в борьбе «за свободу болгар в Македонии и Адрианопольском крае». После клятвы неофит целовал оружие.
Милостивые государи, самое зловредное, самое ужасное, самое роковое в происшедшей в России революции заключается в сознательном и грубом разрыве исторической преемственности, в циническом неуважении к своей истории, к ее образам и ликам, к ее алтарям и святыням. Вне исторической преемственности невозможно никакое историческое творчество. Но и там, где хотят превратить страну, ее быт, ее общественное строение в tabula rasa, где мнят обрить историю, даже и там это на самом деле не удается. Производят разрушения, но при этом разрушая, калеча, уродуя, в историческом смысле как-то лишь перевертывая какие-то исторические пласты их и тем самым обедняя их содержание. Это общее размышление приводит меня к исторической характеристике русской революции: реакция под личиной революции.
Как поется в одной известной русской песне: «Мы не можем жить без шампанского и без пения без цыганского». У дорогих россиян к этому напитку давно уже сложилось преувеличенно-восторженное отношение. В советское время не только «гусары», но и простые работяги, встречая Новый год, от души бабахали из бутылок. Советская винодельческая промышленность почему-то упорно напирала на изготовление шампанского, пытаясь сделать его доступным для трудящихся. Примечательно, что наши граждане не могли навскидку назвать ни одной приличной марки отечественного вина, зато о шампанском знали все. Мало того, воспринимали его как некий изыск. Откровенно говоря, советская власть не посодействовала повышению культуры пития среди простых людей, зато внесла значительный вклад в популяризацию напитка, который когда-то тесно ассоциировался с «аристократической» жизнью – так, как ее принято было понимать в далеком и разгульном XVIII столетии. Именно с этой эпохи, названной Томасом Карлейлем «бумажным веком», берет свое начало пенный напиток, сумевший каким-то странным путем пробраться в элитный клуб.
Хорошо ли мы знаем нашу историю последних примерно полутораста лет? Ведь она больше, чем какая-либо другая, служит объектом идеологического искажения и средством манипулирования людским сознанием. Знать её – значит, прежде всего, уметь формулировать правильные вопросы к ней. А знать её необходимо для того, чтобы правильно решать актуальные вопросы, вырастающие из прошлого. Время же окончательных ответов, возможно, ещё не пришло. Любой, приступающий к изучению истории российской революции и гражданской войны, недоумевает: почему Белое движение не объединило вокруг себя, а оттолкнуло другие антибольшевицкие силы? Возможно, в такой постановке вопрос звучит неправильно. Хорошо, предложу другую. Почему и Белое движение, и эти антибольшевицкие силы рассматривали друг друга как столь же смертельных врагов, что и большевизм, а то и более? И чтобы не быть голословным, рассмотрю ситуацию на конкретном примере.
Историки говорят о периоде 30 – 40-х гг. XVI века в Московском государстве как об эпохе политического кризиса, достигшего к 1547 г. своего пика. Причина кризиса – малолетство самодержца, неспособного полноценно править. При отсутствии в московской политической системе института регентства это привело к борьбе между различными придворными кликами, каждая из которых, одерживая верх, жестоко расправлялась с соперниками и могла совершенно бесконтрольно творить произвол в отношении бесправных низов: «грады и волости пусты учиниша наместницы и волостели», по формулировке официальной летописи. Реакцией на очевидную разбалансировку правительственной системы стал знаменитый «пожарный» бунт в Москве.
Современный читатель скорее всего знает об осаде петлюровцами Киева из романа Михаила Булгакова. Это очень хороший роман, и несколько страниц «Белой гвардии» перевесят много статей и монографий, написанных украинскими и русскими историками. Из книги Булгакова мы знаем, что защитить Киев в декабре 1918-го было невозможно. Слишком много было петлюровцев, слишком мало защитников Киева.
Памяти Аполлона Григорьевича Кузьмина Принимаясь за эти разрозненные, несистематические заметки, я долго думал: нужно ли представлять читателю их героя? С одной стороны, его имя было совсем недавно широко известно (уж, во всяком случае, в «патриотической» среде), с другой – последние годы жизни он явно находился не в «мейнстриме», а человеческая память коротка - «мы ленивы и нелюбопытны»… В конце концов, последнее соображение показалось основательнее первого (скепсис, как правило, оказывается реалистичнее оптимизма) и потому начну все-таки с краткой биографической справки
Начать, очевидно, следует с Франции, ибо там в указанный период королевская власть была наиболее сильной. В частности, во время Столетней войны она получила возможность создать постоянную армию, содержавшуюся за счёт прямого налога-тальи (им облагалось в основном крестьянство). Людовика XI, хитрого и жестокого политика, при котором происходил решающий этап централизации страны, нередко сравнивают с правившим почти одновременно Иваном III. И впрямь, при сопоставлении двух этих монархов возникают иногда поразительные параллели.
Часть 1 Русская власть, как особая, ни на что (по крайне мере, в Европе) не похожая политическая система, как "базовая единица русской истории" (А.И. Фурсов), обретает своё неповторимое лицо в последней трети XV века. Первым её аналитическим характеристикам мы обязаны западным путешественникам первой трети следующего столетия. Они чутко зафиксировали бьющие в глаза особенности неведомой ранее цивилизации.
1 Белое движение зародилось, прежде всего, в рядах Русской армии в ответ на разложение дисциплины и как патриотический порыв к победе над внешним врагом. В этом смысле истоки Белого движения относятся к весне 1917 года.
В 2014 году Валерий Панюшкин, журналист из числа изрядно порядочных, разразился пятнадцатью вопросами, адресованными русским людям. Первый из них звучал так: «Почему вы считаете себя русскими? По чистоте русской крови или у вас (как и у меня), кроме русских лейкоцитов намешано еще полтора литра финских, польских, турецких, цыганских?». Подоплека этого вопроса очевидна: никаких русских не существует в природе, в нас столько кровей перемешано, Пушкин вообще негром был, так что сидите да помалкивайте.
Западники 1840-х годов у нас нередко рассматриваются в исключительной оппозиции к славянофилам, поэтому наличие какой-либо черты у одной партии (любви к собственному народу) якобы должно означать ее отсутствие у другой. Механически им приписывают нелюбовь к России вообще, а установка на западные ценности считывается как пренебрежение к собственному народу.
ХХ век во многих странах дал примеры правителей из числа военных, которые проводили коренную модернизацию страны. В зависимости от условий самой страны, методы такой модернизации могли быть как авторитарными, так и либеральными. Различны были и задачи, решаемые этой модернизацией, хотя в общем и целом они клонились к установлению и упрочению государства-нации. Яркие примеры таких личностей в начале ХХ века это Мустафа Кемаль-паша (Ататюрк), Маннергейм, в середине ХХ века – Франко, во второй половине столетия – де Голль, в конце века – Пиночет.
Подробнее ...
Полнеба охватила тень. Лишь там, на западе, брезжит сияние... «Человек рождается свободным, а умирает в оковах». Нет ничего более ложного, чем это знаменитое утверждение. Руссо хотел сказать, что свобода есть природное, естественное состояние человека, которое он теряет с цивилизацией. В действительности, условия природной, органической жизни вовсе не дают оснований для свободы.
Понятия «Византия», «византизм», «византийский» в российском лексиконе скоро уже как два столетия используются не столько для отсылки к историческим реалиям Восточной Римской империи, сколько для обозначения некоего культурно-политического принципа, продолжившего (и продолжающего) после падения Второго Рима полноценно жить и развиваться уже на почве Рима Третьего.
Иванова А. Магазины «Березка»: парадоксы потребления в позднем СССР. – М.: Новое литературное обозрение, 2017. – 304 с.: ил. – (серия: «Культура повседневности»). Обращение к культуре повседневности недавнего прошлого тем, в числе прочего, полезно и продуктивно, что позволяет сделать видимым масштаб отделяющей нас от него дистанции – сокращающейся при рассмотрении «большой истории», событийности, где общая классификационная рамка – «государственных решений», «соглашений» и «переговоров», «экономической политики» и т.п. – соединяя прошлое с настоящим, в том числе и наше собственное прошлое, входящее в пределы нашей жизни, стирает границу между ними.
Случилось так, что Полтавскую битву выиграли не русские, а шведы и казаки-мазепинцы. Царь Петр погиб, а Мазепу пригласили на русский престол. Бодрый старик женился на молоденькой и стал родоначальником династии Мазеп, которая и правила вплоть до царя Миколы II. Государство же называлось «Русь Посполитая». Русские люди оказались «младшими братьями» русинов-украинцев. Об этом написано в романе украинского журналиста и русского литературоведа Олега Кудрина «Полтавская перемога».