Правда в силе…

Владимир Сергеевич Соловьев указывал на очень важную особенность русского мышления:

«Русский скептицизм мало похож на здравое сомнение Декарта или Канта, имевших дело с внешнею предметностью и с границами познания; наш «скепсис», напротив, подобно древней софистике, стремится поразить самую идею достоверности и истины, подорвать самый интерес к познанию: «все одинаково возможно, и все одинаково сомнительно» — вот его простейшая формула. При такой точке зрения наш ум, вместо самодеятельной силы, превращается в безразличную и пассивную среду, пропускающую через себя всякие возможности, ни одной не отталкивая и ни одной не задерживая».

Истинно так. Но Соловьев этим, в частности обосновывал, что мы никак не тянем на отдельную цивилизацию. И да, в смысле творческом, (в широком смысле) действительно, никоим образом. А вот в смысле специфики мышления он сам и указал на особенности, которые резко отличают русских от европейцев.

Одна из очень устойчивых и ложных абсолютно установок (даже миф), что мол, русский народ живет тем, что «не в силе правда, а в правде сила». Нет, именно в силе, и только в силе он и видит правду. А власти готов простить все, кроме слабости.

Это следствие именно упомянутого глобального скепсиса. Сила - это единственное безусловное в мире сем, единственный бесспорный фактический факт.

Отсюда и культ Сталина. Причем последний, судя по во многом им «срежессированным» фильмам «Александр Невский», «Петр Первый», «Иван Грозный», сам ощущал себя наследником именно этой исконно русской тиранической традиции.

Евразийцы и национал-большевики погрузились в ее глубины и нашли истоки зла. Из них испили и прониклись. По сути, критическое «русофобское» осмысление прошлого предприняли только христианские персоналисты Бердяев, Федотов, до них Соловьев. Но их диагнозы не имели никаких последствий. Никакого реального оперативного вмешательства не последовало.

А между тем, описание русского базового типа, который является опорой тирании и который ее продуцирует, описан был весьма подробно. Например, в статье Георгия Федотова «Россия и свобода», написанной в 1945-м:

«В татарской школе, на московской службе выковался особый тип русского человека — московский тип, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица. Этот тип психологически представляет сплав северного великоросса с кочевым степняком, отлитый в формы осифлянского православия. Что поражает в нем прежде всего, особенно по сравнению с русскими людьми XIX века, это его крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости. Без громких военных подвигов, даже без всякого воинского духа — в Москве угасла киевская поэзия военной доблести, — одним нечеловеческим трудом, выдержкой, более потом, чем кровью, создал москвитянин свою чудовищную Империю. В этом пассивном героизме, неисчерпаемой способности к жертвам была всегда главная сила русского солдата — до последних дней Империи. Мировоззрение русского человека упростилось до крайности; даже по сравнению со средневековьем — москвич примитивен. Он не рассуждает, он принимает на веру несколько догматов, на которых держится его нравственная и общественная жизнь… Христианство с искоренением мистических течений Заволжья превращается все более в религию священной материи: икон, мощей, святой воды, ладана, просвир и куличей. Диететика питания становится в центре религиозной жизни. Это ритуализм, но ритуализм страшно требовательный и морально эффективный. В своем обряде, как еврей в законе, москвич находит опору для жертвенного подвига. Обряд служит для конденсации моральных и социальных энергий.

В Московии моральная сила, как и эстетика, является в аспекте тяжести. Тяжесть сама по себе нейтральна — и эстетически, и этически. Тяжел Толстой, легок Пушкин. Киев был легок, тяжела Москва. Но в ней моральная тяжесть принимает черты антихристианские: беспощадности к падшим и раздавленным, жестокости к ослабевшим и провинившимся. «Москва слезам не верит». В XVII веке неверных жен зарывают в землю, фальшивомонетчикам заливают горло свинцом. В ту пору и на Западе уголовное право достигло пределов бесчеловечности. Но там это было обусловлено антихристианским духом Возрождения; на Руси — бесчеловечием византийско-осифлянского идеала.

Ясно, что в этом мире не могло быть места свободе. Послушание в школе Иосифа было высшей монашеской добродетелью. Отсюда его распространение через Домострой в жизнь мирянского общества. Свобода для москвича — понятие отрицательное: синоним распущенности, «наказанности», безобразия.

Ну а как же «воля», о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое русское сердце? Слово «свобода» до сих пор кажется переводом французского liberte. Но никто не может оспаривать русскости «воли». Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха.

Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля — всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник — это идеал московской воли, как Грозный — идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, — разбойничества, бунта и тирании».

Разбойник и тиран – два русских лика. Как вам это понравится? Тиран, подавляющий и укрощающий разбойную стихию. Разбойник, бросающий вызов тирану, но остающийся с ним на одной плоскости – лютости и беззакония. Иван Грозный и Кудяер-атаман. Последний, согласно народным сказаниям, был истинным наследником – сыном Василия III от первой, сосланной в монастырь жены Соломонии Сабуровой. Как так? Он же развелся с ней из-за ее неплодности как раз… Не ищите логики в страшной русской сказке…

«Россия — это ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек», - сказал Победоносцев. После революции лихой человек сел в Кремле, и сам из разбойника стал тираном. Так Сталин воплотил в жизнь исконную русскую мечту. И советские люди – это не какие-то выродки. Это тоже явление более чем почвенное/

Федотов продолжает:

«Вглядимся в черты советского человека — конечно, того, который строит жизнь, а не смят под ногами, на дне колхозов и фабрик, в черте концлагерей. Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего — необходимое условие советской карьеры. Но он готов заморить себя за работой, и его высшее честолюбие — отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам.

Не узнаем ли мы во всем этом служилого человека XVI века? (не -XVII, когда уже начинается декаданс). Напрашиваются и другие исторические аналогии: служака времен Николая I, но без гуманности христианского и европейского воспитания; сподвижник Петра, но без фанатического западничества, без национального самоотречения. Он ближе к москвичу своим гордым национальным сознанием, его страна единственно православная, единственно социалистическая — первая в мире: третий Рим. Он с презрением смотрит на остальной, то есть западный мир; не знает его, не любит и боится его. И, как встарь, душа его открыта Востоку. Многочисленные «орды», впервые приобщающиеся к цивилизации, вливаются в ряды русского культурного слоя, вторично ориентализируя его».

Гордость и предубеждение

Вот он корень русского зла – «гордость и предубеждение». Но точные диагнозы веками тонули в абсолютно ложном описании болезни. Ее проявления пытались просто описать как особенность национального характера: «что русскому здорово, то немцу смерть». Или даже представить, как некую особую форму духовности.

Отец Сергий Булгаков писал:

«Католический мир воспринял с наибольшей силой человечество Христа, притом страждущего, распинаемого. Сраспинаться с Ним, сопереживая Его крестную муку, есть едва ли не самое существенное в мистике католичества, с его стигматизацией, молитвенным культом пяти язв и т. д. Конечно, для всего христианства священны страсти Христовы, и все оно склоняется пред крестом. … Однако не этот образ Христа распинаемого вошел в душу православного народа и более всего овладел ею, но образ кроткого и смиренного Христа, Агнца Божия, вземлющего грех мира и умалившего Себя до смиренного человеческого образа, пришедшего в мир, чтобы послужить всем, но не Себе принять служение, безропотно приемлющего хулы, поношения и заплевания и на них отвечающего любовию. Путь нищеты духовной, в которой предсодержатся уже все другие «блаженства», более всего открылся пред православною душой».

Нет, за смирение Булгаков принял покорность. А поклонялись вовсе не Агнцу, а Николе-чудотворцу, именно, как творцу чудес – сказочному персонажу, фактически, а не христианскому святому.

Русские люди никогда в богословие не вникали. А зачем? Они и так единственные в мире христиане, а все остальные «люди с песьими головами».

На Руси, как нигде, утвердилось представление, что христианство сводится к «правоверию», то есть признанию (часто совершенно бездумному) догматов семи Вселенских Соборов и участию в литургии, совершаемой в соответствии с византийским обрядом.

Поскольку русские были уверены, что только они неукоснительно придерживаются первых и хранят вторую, то императив Христа «милости хочу, а не жертвы», отходил на десятый план. И просто по факту, строгого соблюдения вышеупомянутых условий, несомненно, считали, что «мы Русские с нами Бог».

Сергей Зеньковский в статье «Русское мессианство» писал:

«В самом начале XVI века некий старец Филофей, инок Елеазарова монастыря в городе Пскове, дал особенно четкую, хотя и несколько видоизмененную формулу религиозно-охранительной задачи Руси. В противоположность Иосифу Волоцкому и авторам повести о Белом Клобуке он переносит всю ответственность за охрану православия со всего русского народа, с «русской земли», на новый столичный град Москву и на московского государя, как верховного носителя власти на православной Руси...Чувство национально религиозной гордости, уверенность, что русское православие самое чистое и самое святое, проявилось с особенной силой во время так называемого Стоглавого Собора 1551 года. Национальные особенности и заслуги русской церкви постоянно подчеркиваются и в речах Ивана IV, открывшего собор и в постановлениях собора. Решения, связанные с каноническим правом, более обосновываются на грамотах московских митрополитов и на уставе Иосифа Волоцкого, чем на своих греческих первоисточниках. Греческие святые в речи царя почти что не упоминаются. Зато настойчиво подчеркивается роль великих святых русской земли».

Гордость собственной святостью - это русский парадокс. Ибо святость исключает гордость. По слову апостола Петра: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Вполне неизбежно святость Руси со временем убывала, а желание гордиться напротив нарастало. Причем, уже на чисто имперской мощи сконцентрировалось, чтобы в итоге отлиться в «культ победы», когда больше ничего не осталось.

Ошибка либералов: гордые рабы никогда не восстанут против усугубляющих рабство, но питающих гордость. Они восстанут против тех, кто лишит их гордости, пусть даже освободив. И никогда этого не простят. 

Объявляя свое царство единственно православным, служа ему, русские считали, что тем самым служат Богу. Так государство встало на Его место. Глубоко в веках «собака» нашей исключительности зарыта. Все европейцы сознавали себя обитателями единого Христианского мира, даже гражданами Христианской республики, с претензиями друг к другу, конечно, но без тотальной особости, как у нас. Причем, русские сами себя отлучили от Европы, убежденные в своей избранности…

В XIX веке, когда русские освоили европейский способ мышления, они стали искать основания для своей исключительности не только в «третьеримском» концепте. И конечно, находили их. Но немногие трезвые умы уже тогда указывали на ложность и даже откровенную лживость этой новой «русской сказки».

Константина Леонтьева сейчас, наверное, назвали бы русофобом:

«Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор, кажется, в истории не было ещё народа менее творческого, чем мы. Разве турки. Мы сами, люди русские, действительно, весьма оригинальны психическим темпераментом нашим, но никогда ничего действительно оригинального, поразительно-примерного вне себя создать до сих пор не могли. Правда, мы создали великое государство; но в этом царстве почти нет своей государственности; нет таких своеобразных и на других влияющих своим примером внутренних политических отношений, какие были в языческом Риме, в Византии, в старой монархической Франции и в Великобритании».

Леонтьев, тем не менее, верил в то, что следование «византизму» и есть наша судьба, и есть наша подлинная «особость». И при этом страшился признать правоту своего друга и оппонента Владимира Соловьева, который в деле деконструкции этой особости шел гораздо дальше.

Деконструкция «цивилизации»

Полемизируя с Николаем Данилевским, который пытался дать «цивилизационное» обоснование русской исключительности, Соловьев разбивал одну его позицию за другой:

«Рожденная под самыми счастливыми созвездиями, русская наука не озарила мир новым светом. В математике, химии, в науках биологических мы можем назвать несколько ученых, занимающих видное и почетное место в европейской науке. Особой русской науки работы этих ученых не составляют: для этого они слишком малочисленны и разрозненны, а главное — вовсе не отличаются ясным национальным характером. Вместе с тем, со стороны результатов труды наших первоклассных ученых, при всех своих достоинствах, не имеют настолько глубокого и обширного значения, чтобы влиять определенным образом на общий ход научного развития или составить эпоху в истории хотя бы отдельных наук».

И это, безусловно так. Вспомним восторженность Ломоносова:

Может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

При обилии мирового уровня ученых, «Невтона» у нас не родилось. Да это и не требуется, если входишь в семью европейских народов, а вот если отдельная «цивилизация» – необходимо.

С «Платонами» дело обстоит и вовсе плачевно:

«Один из первых (по времени) схоластиков — Rabanus (или Hrabanus) Maurus, в сочинении своем «De nihilo et tenebris» («О ничем и о мраке»), между прочим, замечает, что «небытие есть нечто столь скудное, пустое и безобразное, что нельзя достаточно пролить слез над таким прискорбным состоянием». Эти слова чувствительного монаха невольно вспоминаются, когда подумаешь о русской философии. Не то чтобы она прямо, открыто относилась к категории «небытия», оплаканного Рабаном Мавром: за последние два десятилетия довольно появлялось в России более или менее серьезных и интересных сочинений по разным предметам философии. Но все философское в этих трудах вовсе не русское, а что в них есть русского, то ничуть не похоже на философию, а иногда и совсем ни на что не похоже. Никаких действительных задатков самобытной русской философии мы указать не можем: все, что выступало в этом качестве, ограничивалось одною пустою претензией».

Характерно, что это более чем самокритичное заявление делает человек, которого вполне оправданно считают самым оригинальным русским мыслителем.

Единственное, в чем заслуги русские бесспорны – это литература. Однако и здесь все, мягко говоря, неоднозначно и опять же не тянет на «цивилизацию», которую пытается обосновать Данилевский:

«Так как дело идет о культурно-историческом типе, еще только слагающемся, то сделанное нами в литературе и искусствах могло бы несомненно представлять хороший положительный задаток великого будущего. Но для того чтобы можно было здесь признать такой задаток или зародыш, безусловно необходимо, чтобы русское эстетическое творчество находилось в прогрессивном развитии, чтобы оно продолжало следовать по восходящей линии. Так ли это на самом деле?

Когда у нас так возгордились блестящим успехом русских романистов за границей, никто, кажется, не заметил одного обстоятельства, что этот успех представлял собою лишь громкое эхо нашей минувшей славы. Кто они в самом деле, эти писатели, которым так рукоплещет Запад? Или покойники, или инвалиды. Гоголь, Достоевский, Тургенев — умерли; И. А. Гончаров сам подвел итоги своей литературной деятельности; младший, но самый прославленный из наших знаменитых романистов, гр. Л. Н. Толстой, уже более десяти лет как обратил совсем в другую сторону неустанную работу своего ума. Что касается до современных писателей, то при самой доброжелательной оценке все-таки остается несомненным, что Европа никогда не будет читать их произведений. Чтобы иметь право допустить, что цветущая эпоха нашей литературы, продолжавшаяся около полустолетия (от «Евгения Онегина» до «Анны Карениной»), представляет лишь зародыш нашего будущего творчества, нужно выставить возрастающих талантов и гениев более значительных, нежели Пушкин, Гоголь или Толстой. Но наши новые литературные поколения, которые имели, однако, время проявить свои силы, не могли произвести ни одного писателя, хотя бы лишь приблизительно равного старым мастерам. То же самое должно сказать о музыке и об исторической живописи: Глинка и Иванов не имели преемников одинаковой с ними величины. Трудно, кажется, отрицать тот очевидный факт, что литература и искусство в России идут в последнее время по нисходящей линии (со стороны художественного достоинства) и что нет ничего обещающего нам, при данных условиях, новый эстетический расцвет».

И Соловьев, писавший эти строки в 1888 году, оказался абсолютно прав. Наша литература на этих великих, фактически и кончилась. Опять же, в этом нет ничего страшного и даже печального, если мы осознаем себя частью культурного мира Европы. Напротив, мы можем законно гордиться тем, что без Достоевского этот мир, почти так же теперь немыслим, как без Шекспира. Но вот, при описанной Соловьевым скудости претендовать на альтернативу Европе – это какая-то клиника. И именно к клиническим проявлениям все в итоге и свелось.

Проповедники «особой цивилизации» отравляют сознание русских людей ядами лжи и гордыни. Мы талантливый ЕВРОПЕЙСКИЙ народ. Но мы не имеем ни малейших признаков «особой цивилизации». 

Профессор и Погром

Почему же нас так не любят? Таким фальшиво-патетическим вопросом задаются современные пропагандисты. Задавались и их предшественники:

«В начале своей «России и Европы» Данилевский поставил вопрос: почему Европа так не любит Россию? — Ответ его известен: — Европа, думает он, боится нас как нового и высшего культурно-исторического типа, призванного сменить дряхлеющий мир романо-германской цивилизации. Между тем и самое содержание книги Данилевского, и последующие признания его и его единомышленника наводят, кажется, на другой ответ: Европа с враждою и опасением смотрит на нас потому, что, при темной и загадочной стихийной мощи русского народа, при скудости и несостоятельности наших духовных и культурных сил, притязания наши и явны, и определенны, и велики. В Европе громче всего раздаются крики нашего «национализма», который хочет разрушить Турцию, разрушить Австрию, разгромить Германию, забрать Царьград, при случае, пожалуй, и Индию. А когда спрашивают нас, чем же мы — взамен забранного и разрушенного — одарим человечество, какие духовные и культурные начала внесем во всемирную историю, — то приходится или молчать, или говорить бессмысленные фразы».

И сейчас мы пришли к апофеозу бессмысленности. Ее апостол профессор Дугин изрекает:

«Европа и Россия - две разные цивилизации. У России два источника: Византия и империя Чингисхана (Туран). Оба источника резко отличаются от матрицы современной европейской цивилизации, уходящей корнями в западную Римскую Империю и некогда являвшейся частью кочевых империй Евразии. Поэтому мы радикально различны, и у нас разные системы ценностей. Россия свои ценности Европе навязывать не спешит, так как сама еще не очень ясно определилась с их восстановлением и их формулировкой (на новом историческом этапе).

Но современная Европа, как и всегда, чрезвычайно в этом вопросе агрессивна и претендует на универсализм своих ценностей (на сей раз, европейцы продвигают «права человека», «свободный рынок» и «глобализацию»). Именно перед лицом такой «ценностной агрессии», приправленной изрядной долей двойных стандартов, Россия должна особенно жестко отстаивать тезис о самобытности своей цивилизации и свою идентичность. Сегодня лучше сказать, что нам ничего европейского не подходит и что у нас «свой особый путь» (Sonderweg), чем перебирать детали».

Цитата, прежде всего, интересна тем, что речь идет о сущностных вопросах, о смыслах, но при этом, высказаны они шершавым языком пропаганды. Но даже и так очевидна нелепость: мы типа против западных ценностей, потому что наши - другие, но вот, какие мы не знаем. Это как же вести идеологическую войну с таких позиций? На самом деле, тут еще натяжка: перечисленные западные ценности не ценности, а их производные. Собственно, ценности: свобода, равные возможности, неприкосновенность частной собственности. Что мы имеем против них? Мы против производных или против ценностей? А альтернатива тогда что: апология тирании?

И при ближайшем рассмотрении мы видим очевидное – наша особость ТОЛЬКО в готовности поклониться тирану и не меньшей готовности по его приказу пойти на убой…

Плюриверсум неоевразийцев - альтернатива Универсуму. Реально альтернатива единой моральной шкале, заданной Христом, заповедавшим проповедовать по всей вселенной. Альтернатива плюрализма - не только путей развития, но и моралей - в пределе, отстаивает право людоеда на людоедство, как на его культурную традицию. То есть, неоязычество.

Плюриверсум - это вывернутая наизнанку мульти-культи. Христианин никогда не признает культурного равноправия каннибала. Более того, не признает самого его права на существование. Ибо каннибал - мерзость в очах Господа.

Но если с собственными «Платонами» у нас как-то не задалось, то с апологетами каннибализма – более чем.

Путь национально-государственной гордыни привел нас уже в бездны, которые и Дугину на заре его творчества не снились:

«Думаю, что все еще встречающийся у русских «белый интернационализм» или «белая солидарность» (подвид: пан-европейская солидарность) - это проявление комплекса неполноценности из-за плохого знания своего народа и своей истории. В англоправом твиттере я постоянно встречаю то румын, то эстонцев, то вообще, простигосподи, босняков, выступающих с тирадами формата «Мы, белые, то» или «Мы, белые, се». Для румына или эстонца такие заходы понятны - если в качестве члена общности «белые» румыны и эстонцы дали миру философию, электричество и ядерную бомбу (солидно, круто, внушает, спасибо вам, румыны и эстонцы!), то в качестве самих себя они одарили мир мамалыгой и шпротами. Если в качестве белых они покорили весь мир, то в качестве самих себя они раз за разом теряли государственность и становились холопами. Наконец, если без белых современную цивилизацию представить невозможно, то без румын и эстонцев - вполне. Отсюда вполне понятное желание сказать: «Давайте там не будем разбираться, кто дал человечеству мамалыгу, а кто - шпроты, и просто порадуемся, что все вместе мы дали вселенной Цицерона и Наполеона! Слава нам!»

Но русским-то зачем вставать в очередь бездарных карликов, чтобы пропищать про «мы, белые», и получить 15 секунд гордости «и Сережа тоже»? Гордость - она на специальных «парадах гордости» «белыми» «европейцами» демонстрируется, а у нас, слава богу, за демонстрацию гордости несовершеннолетним статья в УК есть.

Запомните, дорогие мои русские белые интернационалисты и русские белые европейцы, на свете есть ровно два народа, которые (пока что) нам еще не проигрывали: англичане и американцы. В 1856 году русские проиграли битву за Европу (де-факто, за весь цивилизованный мир) англичанам. В 1985-ом русские проиграли битву за весь мир американцам. «Белые» или «европейцы» - это финны или хорваты.

А мы - русские, для нас запись через запятую со шпротниками или мамалыжниками - уже оскорбление по национальному признаку. Мы не дали миру ни Цицерона, ни Наполеона, бездарный мы народ. И от бездарности своей мы вые… и тех, кто дал Цицерона, и тех, кто дал Наполеона…

«2 миллиона изнасилованных немок», как любит жалобно постанывать один великий белый европейский народ, давший Моцарта, давший Шопенгауэра, а потом просто давший русским.

Мы не нуждаемся ни в чьем одобрении. Мы не нуждаемся ни в чьем восхищении. Мы не нуждаемся ни в чьем признании».

Эти проникновенные строки написаны Егором Просвирниным, человеком, который оказал своим «Спутником и Погромом» огромное влияние на формирование нового поколения русских националистов и «национал-демократов». Написаны за пару месяцев до самоубийства. И сегодня оно видится как ритуальное жертвоприношение самого себя подземным богам (у древних римлян был такой мрачный обряд), во имя того, что сейчас совершается – того, что было мечтой Егора Погрома…

Можно сказать, что в лице Просвирнина Русская идея «до мышей» дошла, а можно (что гораздо справедливей) до явной бесовщины. Но могло ли быть иначе? Нет. Русская смесь гордыни, физической мощи и интеллектуальной ограниченности ни до чего иного довести и не могла.

В «Духах русской революции» Бердяев пишет:

«На Достоевском, величайшем русском гении, можно изучать природу русского мышления, его положительные и отрицательные полюсы. Француз - догматик или скептик, догматик на положительном полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец - мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же - апокалиптик или нигилист, апокалиптик на положительном полюсе и нигилист на отрицательном полюсе. Русский случай - самый крайний и самый трудный. Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догматически и скептически, можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалиптически и нигилистически».

А русский человек, собственно, трудиться и не любит. Про то и сказка о Емеле. Русским людям вера в сказку заменяет веру в Бога, ну, и само собой рациональное мышление. Ведь каждый Иван-дурак может стать Иваном-Царевичем, стоит только в кипяток прыгнуть. Поэтому у нас так много сварившихся дураков.

Бывает, что и в Бога верят, как в сказку. Но Он - реальность - Страшно впасть в руки Бога живаго! Столкновение с реальностью неизбежно - столкновение с бездной.

И этой бездной в реальности оказывается сам русский «сокровенный человек», который уже радостно объявляет себя новым сказочным персонажем – орком.

И популярный патриотический писатель и поэт-песенник Михаил Елизаров поет:

Помнишь, брат, как давили эльфийскую мразь,
Как бежали на запад их злобные орды.
Мы полками месили гондорскую грязь.
Чтобы ярче сиял белокаменный Мордор.
И бесстрашия всем подавая пример,
Под суровый хорал реактивного гула
На закорках своих быстрокрылых химер
Краснозвездные наши летели назгулы.
…

Исторической правды не стало с тех пор.
Мы теряли хребты, плоскогорья и шельфы.
И дожились, что непобедимый Мордор
Захватили роханцы, евреи и эльфы.

Те, кто вершат сегодня историю с оружием в руках, не читали Соловьева, а вот Просвирнина многие читали, а Елизарова слушали. И многие русские сегодня охотно идентифицируют себя как орков, а свою страну ассоциируют с Мордором. Оправдание зла? Нет, это безоговорочное отождествление с ним.

Русское зло – гордыня и готовность принимать и нести смерть, не задумываясь. Вообще, в основе – тотальное нежелание думать. И это самое сложное.

Но надо называть вещи своими именами – «не монархическое сознание», а покорность тирании. Не самоотверженность, а готовность бездумно и бессмысленно умирать.

В чем сейчас миссия русских европейцев? Абсолютно трезво, абсолютно холодно выявить и описать первопричины, логику и историю развития русского зла. Никто кроме нас это не сделает. Даже над матерыми западными исследователями будет тяготеть обаяние «Анны Карамазофф». Над нами не будет. Уже не будет…

Ради чего его изобличать? Ради культуры, цивилизации. Ради того мира, который кому-то без России не нужен. Но русский европеец так рассуждать не может. Христианин тем более. Христианин должен бороться ради правды Божьей. И в этом служении миру мы и реализуем парадоксально ту самую русскую миссию, которую мучительно пытались нащупать, сформулировать наши мыслители. Эта миссия не убить зло где-то и в ком-то. Нет. Это – убить зло в себе. И именно так спасти мир и самих русских.

И здесь встает вопрос и о роли русской церкви – как она позволила дойти своей пастве до состояния орков?

Историческая вина православной церкви (изначальная) – активное соучастие (религиозно-мистическая основа) в формировании имперского проекта, его поддержка на всех этапах существования, на фоне крайне недостаточной деятельности по христианскому просвещению народа, культивирование в нем самосознания избранности, то есть гордыни – самого страшного греха.

Но Фатимское пророчество, самое впечатляющее мистически-эсхатологическое явление XX века, прозвучавшее весной 1917 года, гласит:

«Вы видели ад, куда отправляются души бедных грешников. Чтобы спасти их, Бог хочет установить в мире почитание Моего Пренепорочного Сердца. Если то, что я вам скажу, будет исполнено, много душ будет спасено и настанет мирное время. Война скоро закончится. Но если люди не перестанут оскорблять Бога, начнётся худшая война при Папе Пии XI. Когда вы увидите ночь, озарённую необычным светом, знайте, что это великий знак Божий того, что Бог готов наказать мир за злодеяния посредством войны, голода, и гонений на Церковь и Святейшего Отца. Чтобы предотвратить это, я пришла просить о посвящении России моему Пренепорочному Сердцу и о причащении ради возвращения к Первым Субботам. Если мои просьбы будут услышаны, Россия обратится и настанет мирное время. Если нет, то она распространит свои ошибки по всему миру, вызывая войны и гонения на Церковь. Добрые будут му́чимы, Святейший Отец будет много страдать, некоторые народы будут уничтожены. В конце моё Пренепорочное Сердце восторжествует. Святейший Отец посвятит Россию мне, и она обратится и некоторое мирное время будет даровано миру».

То есть, надежда победить зло на русской земле есть. На некоторое время…

А потом, так или иначе Апокалипсис. Его русские ждут с момента появления на исторической арене. И нельзя, чтоб мы вошли в его пламя орками…

P.S.

Когда текст был уже написан пришло известие об исполнении пророчества:

Vatican News

«Вечером 15 марта директор Ватиканского зала печати Маттео Бруни сообщил:

«В пятницу 25 марта Папа Франциск посвятит Россию и Украину Непорочному Сердцу Пресвятой Богородицы во время покаянного богослужения, которое он возглавит в 17 часов в базилике Святого Петра. Тот же обряд в тот же день совершит в Фатиме кардинал Конрад Краевский, Папский элемозинарий, в качестве посланника Святейшего Отца».

В течении ста лет предшественники Франциска не решались провести этот обряд. Из разных соображений. В том числе, чтобы не обострять отношений с РПЦ. Но сегодня слишком явны эсхатологические знаки…