Версия для печати
Среда, 07 августа 2019 20:12

Из горожан в граждане: власть и массовые протесты

Автор Олег Кильдюшов
Оцените материал
(1 Голосовать)

Что происходит в Москве - попытка социологического определения

Классик социологии Макс Вебер в своем исследовании "Город" показал, что исторически города складывались как корпорации, члены которых обладали значительными привилегиями по сравнению с ближайшей «округой». В этом смысле нынешняя борьба за политическое участие (представительство) со стороны высших и средних городских слоев Москвы, часто обвиняемых именно в привилегированности («зажрались»), вполне напоминает позднесредневековые коммунальные или раннемодерные буржуазные революции, участники которых как бы перерастали архаичный политический дизайн феодализма.

На эту содержательную перекличку протестов столичной либеральной публики с ключевыми событиями из прошлого западного модерна указывает широкая популярность лозунгов вроде «Not axation without representation» и др.

Из отечественной истории к нынешнему всплеску гражданского активизма в РФ структурно близки события русской революции 1905-1917, а также ситуация системного кризиса СССР конца 1980 – начала 1990-х годов. Социологически общим для всех этих исторических "реперных точек" является то, что долго используемая господствующими группами элит политико-институциональная рамка в определенный момент оказывалась абсолютно неадекватной для наиболее модернизированной (образованной, богатой) части обществ, требовавшей для себя права политического участия.

Что касается самого повода к эскалации конфликта, то политологи и другие инсайдеры уже поведали интересующейся публике массу подробностей того, как именно благодаря специфическому "электоральному кризис-менеджменту" мэра Москвы С. Собянина и его команды возникла кризисная политическая ситуация в столице. Я же попытаюсь посмотреть на нее с точки зрения теории социального порядка. Начну с концептуальных моментов.

Базовой для теории и практики политического модерна является принципиальная "имманентизация" способов легитимации власти, когда происходит перенос источников обоснования права на господство из сферы трансцендентного (религиозная санкция), внеобыденного (харизма) или из прошлого (традиция) в имманентное, т.е. в посюсторонний мир, в "здесь и сейчас" конкретного политического соообщества. В условиях массовой демократии это означает необходимость для правящих групп социальных элит получать признание (аккламацию) со стороны так или иначе выявляемого большинства подчиняющихся. В эпоху модерна основной политической техникой определения такого волеобразования являются электоральные механизмы, т.е. конкурентные выборы с участием партийно организованных политических союзов.

На такого рода электоральных процедурах основан весь современный политико-правовой дизайн, который, как говорит Макс Вебер, обеспечивает "самую распространенную сегодня форму легитимности – веру в легальность, т.е. готовность подчиняться установлениям, которые формально правильны и созданы согласно принятым нормам". Соответственно, большинство модерных режимов политического господства получают свою легитимность через легальность (Legitimität kraft Legalität). У немецкого философа Веймы Люббе – кстати, дочери знаменитого консервативного мыслителя Германа Люббе – есть на эту тему одноименная работа, посвященная анализу институтов у Макса Вебера и его критиков.

Таким образом, подтверждение притязаний на господство со стороны той или иной элитной группы прямо зависит от ее способности провести голосование, которое, как пишет Вебер, «считается законным средством создания или изменения порядков». Верен и обратный вывод: подрыв веры в легальность зафиксированных в формальных актах порядков и прав распоряжения означает делегитимацию власти тех, кто осуществляет на их основе свое – легальное – господство. В результате "делегализации" вся властная конструкция подвисает в воздухе, так что господствующим приходится прибегать к костылям в виде домодерных способов легитимации или к чистому насилию, что мы и могли наблюдать на днях в центре Москвы, "так похорошевшей при Сергее Семеновиче". Если попытаться описать нынешнее восприятие путинского режима в глазах продвинутой части столичной публики с помощью краткой социологической формулы, то лучше всего к ней подходит следующая: нелегитимность через нелегальность.

При этом для всех очевидно, что в эпоху «YouTube» издержки чисто насильственных способов обоснования господства значительно выше, чем принятое в модерне рутинное опускание бюллетеней. Стоит ли говорить, что это чревато перенапряжением сил для самого российского режима, и так находящегося, как говорят биржевики, в "понижательном тренде". Кроме того, делегализация открывает перед стремящимися к власти силами оппозиции перспективы легитимизации в глазах значительной части политически активного населения совершенно иных форм борьбы, нежели подача апелляций или выходов на несанкционированные митинги. Такого рода радикализация (например, в форме индивидуального террора в отношении представителей режима в духе эсеровских акций начала 20 века) еще больше поставит под сомнение способность нынешнего режима внушать широким слоям подданных представление о действенности установленного им порядка власти-собственности, при том, что по поводу его несправедливости давно установился национальный консенсус.

С точки зрения теории социального порядка здесь представляет интерес именно этот момент: согласно знаменитому определению М. Вебера, государство представляет собой "политическое учреждение, управляющий штаб которого успешно реализует монополию легитимного физического принуждения ради утверждения его порядков". Как поясняет классик, для эпохи модерна "характерным признаком является легитимное насилие, вообще существующее лишь постольку, поскольку его допускает или предписывает государственный порядок".

Однако ситуация становится гораздо проблематичнее в случае распадающейся легитимности режима, цепляющегося за голую легальность осуществляемого им массового насилия. Как показывает властная риторика последних дней, именно ею Кремль надеется прикрыться в случае дальнейшего обострения политического кризиса в связи с выборами в Москве. Т.е. пока он действует по китайскому образцу жесткого подавления массовых выступлений на площади Тяньаньмэнь (1989), несмотря на очевидные издержки в виде необходимости перехода к открытому террору в отношении несогласных. При этом остается открытым, насколько массовыми должны быть эти репрессии, чтобы подавить растущее недовольство все более широких слоев подданных, возомнивших себя гражданами.

В этом контексте в голову сразу приходят аналогии с событиями отечественной истории 100-летней давности. Ведь фактическая отмена властями РФ конституционно гарантированных базовых буржуазно-демократических прав и свобод отбрасывает современных русских в ситуацию, схожую на позднюю романовскую абсолютную монархию начала 20 века. Но и тогда – под революционным давлением снизу – имперские власти были вынуждены "даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов" (Манифест 17 октября 1905 года Николая II).

Кстати, несмотря на частые обвинения участников протестов из числа московской либеральной публики в чисто «шкурном интересе», заключающемся в попытке отжать для себя часть ресурсного «пирога», изымаемого нынешним режимом у всей страны, в целом сохраняет свою значимость парадокс, зафиксированный Максом Вебером в текстах о русской революции 1905 года. Он заключается в том, что – как и тогда – участники протестов, т.е. круги городской интеллигенции, креативного класса и студенчества, не являются экономическими интересантами в узком смысле, в отличие от, например, тех же крупных предпринимателей («олигархов»). В этом смысле в основе нынешней московской борьбы за политическое представительство также лежит скорее моральный пафос отстаивания человеческого достоинства и гражданских прав, а не «материальная констелляция», говоря веберовским языком. И ее шансы на успех, соответственно, зависят от «решительного стремления нации не допустить, чтобы ею управляли как стадом баранов».

Самое обидное здесь для каждого русского патриота то, что 100 лет назад наша страна все это уже проходила. Одним словом, ожидания новой демократизации России исторически и социально-теоретически вполне обоснованы. Вопрос лишь в ее цене для всех нас – как мы помним, две предшествующие попытки в начале и конце 20 века закончились крушением исторической российской государственности. Очень не хотелось бы повторить в начале 21 века эту драму «запоздавшей свободы» (Вебер)…

Этнография протеста: свободные люди в несвободной стране

Несмотря на то, что я являюсь социологом-теоретиком и занимаюсь прежде всего фундаментальными проблемами социальной теории, не смог 27 июля и 3 августа остаться дома – было крайне любопытно своими глазами взглянуть на происходящие изменения в общественных настроениях и реагирующей на них полицейской практике.

У меня был опыт участия в массовых мероприятиях 2011-2012 годов, так что в целом все прошло в рамках примерно ожидаемого, хотя могло принять и более экстремальные формы. К счастью, моя скромная персона не заинтересовала "бойцов правопорядка", они же "цепные псы кровавого режима". При этом для меня остались совершенно непонятны критерии, по которым задерживали людей – это явно не были особо активные или громкие. Даже возникало впечатление, что сотрудники полиции и Росгвардии действуют рандомно. Чем-то это напоминало лотерею – кого возьмут на сей раз. При этом особого страха у людей не было, скорее своеобразный азарт. Один задержанный и вовсе вел репортаж по телефону:

- О, меня приняли. Ведут в автозак...

При этом бросался в глаза резкий разрыв в антропологии противостоящих друг другу сил: с одной стороны, абсолютно модерные горожане во всем жизненно-стилевом и телесно-практическом многообразии современного мегаполиса, носители соответствующих социально-профессиональных компетенций и получатели значимых для наших широт символических и материальных прибылей. Такие идеальные субъекты модерна, и при этом русские! Подумал даже, что это просто готовые обитатели "Прекрасной России будущего". Среди протестующих было много известных лиц. Так, на Тверском бульваре 27 июля я столкнулся лицом к лицу со знаменитым в прошлом спортсменом, с которым чуть не поздоровался от удивления.

С другой стороны в недавних "днях непослушания" участвовали одетые в различного вида униформу и спецснаряжение представители совсем другой России, причем «другой» в смысле аналитики известного социального географа Натальи Зубаревич – России бедной, необразованной, выморочной. Часть из них явно пригнали из регионов, поскольку даже офицеры не ориентировались в топологии Москвы: когда я в качестве аргумента показал паспорт с регистрацией в Тверском районе столицы, они просто не поняли, куда мне нужно пройти.

Встреча этих двух социальных миров иногда вызывала комичные эффекты: стоявший в оцеплении лейтенант с азиатской внешностью долго извинялся перед московским нобилем еврейской наружности за то, что не может пропустить его в желаемое место.

При этом было бы ошибкой считать задействование властью такого масштабного полицейского ресурса чистой архаикой, некой домодерной техникой господства путем открытого насилия. Скорее здесь имеет место эффект одновременности различных по исторической генеалогии инструментариев господства: прямая пропаганда, отвлечение внимания фестивалями и концертами, запугивание, прямое физическое принуждение. Так что мир до- и пост-модерна еще не раз встретятся вам на пути, если вы летом 2019 года решите прогуляться до мэрии Москвы...

Как всегда, "включенное наблюдение" позволяет сделать ряд социологически релевантных заключений не только о "силах зла", но и о самих участниках протестов, среди которых значительную долю составляла "учащаяся молодежь". В целом, иногда возникало впечатление, что власти Москвы и поддержавшие их федеральные силовики стремятся во что бы то ни стало компенсировать отсутствующие у нашей столицы несколько сот лет европейской истории и помочь гетерогенным московским сообществам выработать общегородское самосознание. Стратификационно вышедшие на протесты горожане в основной своей массе ожидаемо являли собой "чистую публику", хотя я зафиксировал и редкие голоса окраин:

- Наконец-то потусили в Городе, а не как обычно – у себя на раёне...

Трудно сказать, каков сейчас протестный потенциал у жителей городских окраин, но немного удивило, что даже представители социальных низов выражали готовность откликнуться на «центровой кипиш».

Сделанный мною политико-антропологический вывод напоминает проблематизацию тождества и репрезентации у Карла Шмитта: центр Москвы в местах протестных акций мгновенно превращается в этнокультурно гомогенную зону производства русской политической нации! Ведь при выходе демонстрантов на улицы столицы из городского пространства внезапно исчезает вся заклинаемая властями россиянская многонационалия, все поддерживаемые режимом "666 национальностей РФ", если использовать известный националистический мем. Так, в городском ландшафте сразу не наблюдаются обычно многочисленные "гости столицы" из Средней Азии и Кавказа. В этом смысле было даже забавно наблюдать за группой вестиментарно выделявшихся мусульманок, которые по телефону пытались описать своим респондентам происходящее на Бульварном кольце.

Столь же комично выглядела попытка компании русских туристов понять, что там происходит: один предположил, что это люди идут на митинг, второй – что с митинга, но никто из них не понял, что это "митинг" и есть. Сама же фрондирующая публика вела себя дискурсивно довольно суверенно, интонационно – ироничнои при этом политически обреченно. Видимо, участники протестов прекрасно понимают текущий баланс сил, точнее насилия…

Операторы насилия

Ко времени прогулки по московским бульварам в субботу 3 августа уже сложилось впечатление, что в центре столицы действует чрезвычайное положение, по крайней мере de facto. Как удачно сформулировал "певец революции" проф. В. Соловей: если власть не может решить политическую проблему (вроде спокойного проведения выборов в столичный парламент) политическими средствами – это и есть политический кризис. Причем, в данном случае речь уже идет о кризисе не регионального, а национального уровня. В результате великий русский мегаполис оказался наводнен различного рода карательными подразделениями разного уровня людоедскости: что характерно, все они демонстративно держали свои резиновые палки в руках, а не носили на поясе, как обычно! Хотя, по общим оценкам, пока более прилично ведут себя собственно московские полицейские – как правило, именно они помогают гражданам с навигацией в "оккупированном вражескими войсками городе", не применяют избыточное насилие и т.д.

Несколько нелепо на этом фестивале организованного Кремлем насилия выглядят набранные в провинции "дзержинцы" и прочие призывники Росгвардии: когда один из них объявил мне, что я должен немедленно очистить бульвар, продемонстрировав на всякий случай свой резиновый "демократизатор" в руке, то в ответ на мой вопрос: "Парень, ты уже бил сегодня этой штукой людей?", он не нашел ничего лучшего, как потупить глаза...

В контексте наблюдаемого перехода к новому качеству взаимоотношений правящего режима с нелояльными группами городских слоев самый главный вопрос, который возникает применительно к задействованным властью специалистам в области насилия – выполнят ли сотрудники различных силовых органов "преступный приказ". Тот самый, что будет чреват необратимыми последствиями в виде массовых жертв среди протестующей публики, т.е. приказ стрелять в демонстрантов на поражение. По наблюдению коллег из образовательных учреждений системы МВД, в массовом правосознании российских полицейских, росгвардейцев, прокуроров и сотрудников Следственного комитета, не говоря уже о ФСБ, просто нет соответствующих правовых представлений. Эксперты говорят, что те просто не в курсе дебатов о праве народа на сопротивление или тем более на восстание, ведущихся в рамках политической философии на протяжении нескольких веков...

В отличие, от той же Германии, где в свете трагического исторического опыта в правовую конструкцию всего силового аппарата встроены подобные дискурсивные ограничители, блокирующие саму возможность для немецких властей рассматривать подобную опцию. Более того, большинством силовиков ФРГ разделяется самоопределение как "гражданин в униформе", ментально не позволяющее противопоставить себя населению как враждебной стороне в остром политическом конфликте. Стоит ли говорить, что это сильно отличается от самопозиционирования высших слоев органов государственного насилия в РФ.

При этом уместен более дифференцированный взгляд на носителей организованного силового ресурса в современной России. Так, из общей массы силовиков следует сразу выделить 1) полицию, ближе всего находящую к "земле", что резко повышает ее чувствительность к чаяньям все более недовольных сограждан. Более того, полицейские низшего и среднего уровня также ощутили на себе резкое падение доходов в посткрымский период, поскольку их денежное содержание также не индексировалось уже несколько лет. Так что даже мобилизованные властью сотрудники МВД скорее всего откажутся стрелять в своих соседей. И не столько из-за высокого правосознания, а чисто из-за отсутствия мотивации. Так что открыть огонь по восставшему народу их может вынудить разве что непосредственная угроза жизни, т.е. в качестве самозащиты.

Совсем другое дело – 2) подчиненные ведомства В. Золотова, специально выделенного в независимую «Федеральную службу войск национальной гвардии», но почему-то именуемые "рос-", а не «нацгвардейцами». По многим свидетельствам, они являются объектом специальной индоктринации, структурно выступают в качестве высокооплачиваемой опоры режима и открыто выражают готовность выполнить приказ любой степени кровожадности. При этом речь идет не о представителях социальных низов, призванных в бывшие внутренние войска вроде дивизии Дзержинского, а именно о специалистах по подавлению "городских беспорядков". Как говорят эксперты, это такие профессионалы в области организованного насилия "по ту сторону права и морали".

Что касается сотрудников 3) прокуратуры и ФСБ, то они прямо идентифицируют себя с режимом В. Путина и не нуждаются в дополнительной индоктринации, так как уже на уровне личных материальных и символических интересов непосредственно связаны с действующей властью.

Таким образом, по оценке знатоков данной среды, в случае наступление момента "Ч" властная элиты вполне обоснованно может рассчитывать на лояльность своего силового аппарата. Другими словами, наиболее вероятным сценарием для нас является пекинская Тяньаньмэнь, а не "бархатные революции" Восточной Европы – если рассматривать наличные опции через призму 1989 года. Другой и не менее важный вопрос: насколько подобная перспектива привлекательна для самих правящих групп российских элит? В любом случае, проблема легитимности легального насилия на наших глазах перестает быть темой семинаров по социальной теории, превращаясь в экзистенциальную проблему, чреватую довольно неприятными последствиями для каждого политически активного русского.

Борьба за идентичность

По результатам "включенного наблюдения" за событиями 27 июля и 3 августа у меня состоялся интенсивный обмен мнения с коллегами, также пытающимися анализировать происходящее на улицах Москвы из перспективы социальной теории. Обсуждая зафиксированный мною довольно уникальный для политической практики модерна эффект делегитимации правящегося режима через его само-делегализацию, один из них обратил внимание еще и на идентитарный аспект разворачивающегося на наших глазах самоубийства путинского авторитаризма, еще недавно воспринимавшегося многими в качестве некой альтернативы неолиберальному глобализму. Процитирую его реплику целиком:

«Весьма примечателен способ, которым была достигнута упомянутая "делегализация", а именно через отказ в праве на подпись. Тем самым властями были поставлены под вопрос не просто политические завоевания современности в виде "прав и свобод" – этим уже никого не удивишь – но и один из базовых постулатов социальной онтологии модерна в виде представления об индивиде как носителе и обладателе собственной уникальной идентичности, чьей неотъемлемой составной частью выступает как раз подпись. То есть, явочным порядком предпринята попытка откатиться не то, что в 1905 год, а во времена Николая I. Это весьма наглядно отражает представления нынешнего правящего класса об окружающем мире. Но где ресурсы для подобной антимодерной дерзости? В любом случае это очень интересно и может иметь весьма далеко идущие последствия».

Напомню, что упомянутый моим коллегой русский император-самодур был младшим современником великого немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, постулировавшего "свободу субъективности" не много не мало "принципом нового мира", т.е. мира модерна. В этом смысле покушение авантюристов из московской мэрии и политически прикрывающей их президентской администрации на основу современной социальности в виде самотождества граждан, удостоверяемого их подписями, вызывают невольное восхищение!

Однако столь дерзкий вызов целой эпохе, всему ее понятийному аппарату и конституционно предписанному политико-правовому дизайну выглядит не так эффектно при конкретизации оптики применительно к основным акторам текущей московской битвы за представительство, напомню, сильно напоминающей раннебуржуазные революции Нового времени.

Так, одна лишь гражданская инициатива по деанонимизации садистов из Росгвардии, столь увлеченно избивавших москвичей, вызвала настоящую панику как среди самих "космонавтов", так и у их начальства, срочно потребовавшего от подчиненных менять аккаунты в соцсетях. Оказалось, что всем им уже сейчас грозит «ответка» асимметричного свойства – онибольше не смогут вести виртуальную жизнь нормального интернет-пользователя в привычных уже "Одноклассниках" или "ВКонтакте" и при этом безнаказанно поколачивать сограждан по первому приказу начальства. Не говоря уже о том, что эта публичность чревата последующей расплатой за выполнение преступных приказов – конечно, после смены режима, "в прекрасной России будущего", как говорит А. Навальный. Парадоксальным образом, уже сейчас не участники "несанкционированных митингов", а обладатели формально все еще легального права на насилие вынуждены скрывать свою идентичность за масками и фальшивыми аккаунтами в соцсетях.

Второй представляющий интерес кейс – это провластные пропагандисты, освещающие протесты строго по темникам АП: оказалось, что многие из них уже сейчас подверглись виртуальной "гражданской казни", когда их страницы в соцсетях не обновляются, функции нормальной коммуникации отключены. По сути, они уже сейчас обречены на жизнь в интернет-подполье!

Не менее примечательна судьба электоральных штрейкбрехеров, по каким-то причинам согласившихся участвовать вмосковском выборном позоре в качестве "самомедвеженцев" – как отныне называют персонажей, выдвинутых властью, но скрывающих это. Оказалось, что перспектива быть напрямую ассоциированным с "партией жуликов и воров" (А. Навальный) не улыбается даже самым упоротым и алчным из них. Меня особенно тронули настоящие "открытые товарищеские суды", разворачивающиеся на фб-страницах этих "самовыдвиженцев от "Единой России". Уверен, что для многих из них уже сейчас случившиеся репутационные издержки превышают все потенциальные прибыли.

Забавны попытки коллаборационистов апеллировать к своим прежним идентичностям "приличного члена общества" – пользователи немедленно требуют покаяния, причем деятельного. Не менее впечатляет и то, что публика тщательно фиксирует тех лоялистов, кто самоотверженно пытается в соцсетях риторически спасти кандидатов от непопулярной власти. Стоит ли говорить, что все это – феноменология холодной гражданской войны, зачем-то развязанной московской мэрией и Кремлем.

И, наконец, следует перейти на высший уровень ответственных за бойню – руководители города и силовых органов, казалось бы, выступившие солидарно в качестве "коллективного Путина", пока сам фронтмен режима опускался на дно. В русской политической истории есть известный кейс такого рода – общественное расследование конечного источника приказа о расстреле рабочей демонстрации 9 января 1905 года. Тогда официальные пропагандисты потратили много сил на доказательства непричастности государя, который был в Царском Селе и "не в курсе". Историкам известны те, кто навеки опозорил свои имена "Кровавым воскресеньем" – речь идет о Главнокомандующем войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великом князе Владимире Александровиче и командире I-го Гвардейского корпуса генерал-адъютанте князе С.И. Васильчикове. Сегодня нам не нужно так долго ждать, чтобы выяснить имя руководителя карательной спецоперации – по сливам из самих силовых источников, якобы ею командовал лично секретарь Совета безопасности Н. Патрушев, оставшийся "первым боярином на Москве" и добавивший к свои многочисленным регалиям сомнительный титул "победителя хипстеров".

Сейчас трудно предсказать, какая судьба ему уготована после транзита власти, но – как бы предвосхищая неизбежное – следует постоянно напоминать сотрудникам силовых органов РФ об "эффекте 2 марта 1917 года": тогда во всей Российской империи вдруг не оказалось ни одного полицейского или жандарма. А те, что не смогли скрыться, были вынуждены искать защиты у общественных авторитетов, прося их подтвердить исключительно легальный характер своей деятельности именно в качестве офицеров правоохранительных, а не карательных органов...

Что выбирают русские: националисты и московские протесты

Как показывают социальные сети, среди националистов в настоящий момент идет полноценная дискуссия об отношении русского движения к московскому кризису, давно уже переросшему уровень выборов в парламент российской столицы. При этом среди лидеров общественного мнения в националистическом сегменте российского политического спектра явно доминируют "абсентеистские" тенденции с некоторым трендом в охранительство. Вот наиболее частые формулы, применяемые этими ЛОМами в качестве аргументов против участия в столичных протестах:

- это разборка либералов с чекистами;

- вышедшие на демонстрации московские хипстеры-мажоры социально чужды русскому народу "за МКАДом";

- политические цели протестующих не совпадают с русскими национальными интересами;

- либералы борются за демократию только для себя – как это уже было в 90-х;

- нельзя превращаться в массовку для наших врагов;

- эти протесты организовали евреи, желающие уничтожить Россию;

- или (за)украинцы, стремящиеся устроить в Москве очередной Майдан;

- или даже: это репетиция свержения Путина.

Самая сочная метафора, встреченная мною в рамках этих обсуждений среди националистов: «не наша свадьба».

Не буду отдельно разбирать каждый из данных пунктов аргументации русских публичных деятелей за отказ от собственного участия в важнейшем процессе актуальной российской политики, ограничусь лишь собственным воспоминанием о структурно схожих событиях 2011-2012 годов. Как известно, тогда русские националисты приняли активное участие в общегражданском протесте против массовых фальсификаций, даже несмотря на то, что и тогда организационно в нем лидировали те же либералы. Я сам ходил тогда на все митинги и шествия, что называется, как на работу. И всегда в дружной компании демократических националистов (национал-демократов). Так вот, одной из кричалок колонны Национал-демократической партии был вопрос, вынесенный в заглавие поста:

- Что выбирают русские?

Правильный ответ звучал так:

- Русские выбирают свободу!

Помню, как однажды один персонаж из идущей перед нами группы «демшизы» обернулся к нам и крикнул:

- И евреи тоже!

Вполне прозрачны мотивы, по которым лидеры русской публичной сцены сегодня отказываются солидаризироваться с разворачивающейся на наших глазах борьбе московских городских средних и высших слоев за политическое представительство – их лидеры и многие участники в момент «Русской весны» действительно оказались политическими украинцами, прямо идентифицировав себя с антирусским политическим проектом. Более того, даже во время "прогулки" по бульварам 3 августа я слышал, как группа активистов обсуждала рассказ своей товарки о ее борьбе с собственной мамой, оказавшейся "Крым-нашистской"…

Увы, все это так. И на этот случай у меня есть еще одно воспоминание о "лучших практиках" – опятьже семилетней давности. На одном из шествий 2012 года построение колонн было организованно политико-топологически: националисты заняли правую часть Страстного бульвара, ведущего к проспекту Сахарова, левые – соответственно левую, а либералы расположились прямо на бульваре. Как я потом неоднократно обсуждал со знакомыми левыми и либералами, в этот момент для многих из нас произошла визуализация теоретически и так очевидного – для успешной борьбы с антинациональным по интересам и архаичным по стилистике режимом мы нуждаемся друг в друге! В этом смысле это был своеобразный момент взаимного признания в качестве политически конкурирующих, но тем не менее легитимных участников русского будущего, которым и предстоит в ситуации "после Путина" разделить ответственность за судьбу страны.

Ведь всем было очевидно, что в условиях первых же свободных выборов в Государственной Думе неизбежно появятся крупные фракции этих сил и именно они будут претендовать на власть в какой-то конфигурации. Содержательно также было очевидно, что в этой "прекрасной России будущего" безграничный эмансипаторно-рыночный импульс либералов будут сдерживать левые, настаивающие на социальной справедливости, и все это будет обрамлять рамка русских национальных интересов, на страже которых будут стоять как раз националисты.

Увы, всей этой "милленаристской утопии" тогда не было суждено реализоваться и цели общегражданского протеста до сих пор не достигнуты. А после событий «Русской весны» произошла поразительная "самоукраинизация" всего политического дискурса РФ – причем не только официальная пропаганда до сих пор самоотверженно борется с Майданом, не только либералы чуть ли не поголовно записались в украинцы, но и вся политическая оптика русского движения определяется событиями в Киеве, Одессе и на Донбассе. Стоит ли говорить, что в условиях подобной колонизации всей российской политики украинским сюжетом о совместной борьбе за политическую модернизацию РФ можно просто забыть.

Я не знаю подробностей нынешней дискуссии внутри левых – видимо, там тоже идет процесс самоопределения и выработки собственной тактики дальнейшей борьбы. Но примечательно, что сигналы о "структурной необходимости" поддержки со стороны националистов и левых уже звучат от самих либералов: и ряд их статусных спикеров, и простые демонстранты прямо говорят о том, что без них протест "не тот, что был в 2011-2012". Хотя я уверен, что многие националисты – как и левые – также выходят на протесты в индивидуальном качестве «рассерженных граждан». При этом понятно, что солидарное участие и тех, и других не только радикально расширит социальную базу протестного движения, но и отчасти сместит его содержательные приоритеты.

Напротив, в текущей политической практике лета 2019 года отказ русского национального движения от активного участия в московском предвыборном кейсе выглядит как добровольная отдача на откуп либералам важной темы русского будущего. Тем самым, что воспринимаются им как антинациональные силы, пытающиеся лишь выторговать у правящей клики часть ресурсного "пирога". Более того, некоторые из националистических ЛОМов, включая лично ставших жертвами внеправовых репрессий со стороны нынешнего режима, выражают неожиданную солидарность с ним в части разгона "незаконных митингов оппов"! Внешне это выглядит даже не как нейтралитет, а скорее как открытая враждебность по отношению к «неправильным» протестующим.

Довольно странная стилизация частью националистов разворачивающейся в великом русском городе борьбы за базовые гражданские права в качестве "чужой свадьбы" наводит на мысль, что у них в голове есть свой особый мир: какая-то другая русская столица, какие-то другие сограждане и другая русская политически активная молодежь, отличная от тех, кто вышел на московские улицы. Что они понимают политику не как искусство возможного в принципиально неоптимальных условиях, а надеются дождаться политически подходящего момента, когда будут незапятнаны их высокие принципы и т.д. И наоборот: что часть из них наивно надеется сама договориться с режимом в рамках так называемого консервативного поворота. Наиболее откровенные публицисты прямо требуют от власти бюджетов "на патриотизм" в духе сурковской модели коррумпирования части русского движения.

В целом политическое самоустранение (лидеров) русского движения из текущей борьбы за русское будущее означает то, что его параметры будут обсуждать совсем другие политические силы. Исторические примеры из недавнего прошлого (крах СССР) лишь подтверждают всю реалистичность сценария такого рода.

Прочитано 2176 раз

Похожие материалы (по тегу)