Риббентроп прекрасно понимал, что Тройственный пакт приобретет смысл только при участии в нем СССР, хотя бы в силу географических причин. Еще 2 октября 1939 года Дриё ла Рошель записал в дневнике: «Вот и снова демократии ждут решений Сталина, Гитлера, Муссолини. Сформируют ли они триумвират?».
Непосредственно история несостоявшегося, но вполне вероятного политического, экономического и даже военного сотрудничества СССР с тремя державами как с единым целым начинается именно с подписания этого пакта. Официально Москва была оповещена о его подготовке лишь 26 сентября, когда германский поверенный в делах Вернер Типпельскирх (Шуленбург был в отъезде) явился к Молотову, снабженный инструкцией Риббентропа, предварявшейся словами: «Ввиду сердечных отношений, существующих между Германией и Советским Союзом, я хотел бы заранее, строго конфиденциально, информировать о следующем…».
Осень 1940 года стала смотром потенциальных союзников Третьего рейха. В глобальном масштабе Риббентроп вынашивал план континентального блока Германия–Италия–Япония–СССР, в региональном — европейского союза Германия–Италия–Франция–Испания.
Тринадцатого октября 1940 года Риббентроп написал Сталину письмо с изложением своих геополитических идей, которое было немедленно передано в Москву. 17 октября Молотов получил русский текст из рук Шуленбурга, который пояснил, что содержащееся в нем предложение о конференции четырех держав пока ни с кем не согласовано. Нарком возразил, что об этом уже открыто говорят иностранные журналисты. 16 октября информация просочилась в японскую газету «Хоти», связанную с военными кругами, но установить ее источник не удалось. 19 октября ТАСС официально опроверг сообщение.
В тот же день Молотов известил Шуленбурга, что приглашение посетить Берлин принято, а письменный ответ будет дан 21 октября.
Письмо Сталина было недвусмысленным, кратким и деловым:
«Многоуважаемый господин Риббентроп!
Ваше письмо получил. Искренне благодарю Вас за доверие, так же как за поучительный анализ последних событий, данный в Вашем письме.
Я согласен с Вами, что вполне возможно дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих отношений на длительный срок.
В.М. Молотов считает, что он у Вас в долгу и обязан дать Вам ответный визит в Берлине. Стало быть, В.М. Молотов принимает Ваше приглашение. Остается договориться о дне приезда в Берлин. В.М. Молотов считает наиболее удобным для него сроком 10–12 ноября. Если он устраивает также Германское правительство, вопрос можно считать исчерпанным.
Я приветствую выраженное Вами желание вновь посетить Москву, чтобы продолжить начатый в прошлом году обмен мнениями по вопросам, интересующим наши страны, и надеюсь, что это будет осуществлено после поездки Молотова в Берлин.
Что касается совместного обсуждения некоторых вопросов с участием представителей Японии и Италии, то, не возражая в принципе против такой идеи, мне кажется, что этот вопрос следовало бы подвергнуть предварительному обсуждению.
С глубоким уважением, готовый к услугам И. Сталин».
«Молотов добавил устно, — телеграфировал Шуленбург, — что он планирует прибыть в Берлин 10, 11 или 12 ноября».
Нарком ехал в Германию готовый к конкретному деловому разговору, о чем свидетельствуют его записи «Некоторые директивы к берлинской поездке», сделанные «для памяти» по указаниям Сталина, если не непосредственно под его диктовку. Цель поездки изложена в них следующим образом (для удобства читателя раскрываю без дополнительных обозначений сокращения, расшифровка которых не вызывает сомнений; выделенные слова подчеркнуты Молотовым):
«а) Разузнать действительные намерения Германии и всех участников Пакта 3-х (Германия, Италия, Япония) в осуществлении плана создания “Новой Европы”, а также ”Великого Восточно-Азиатского Пространства”; границы “Новой Европы” и “Восточно-Азиатского Пространства”; характер государственной структуры и отношения отдельных европейских государств в “Новой Европе” и в “Восточной Азии”; этапы и сроки осуществления этих планов и, по крайней мере, ближайшие из них; перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем.
б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Германией (а также с Италией), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и Италией на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве, куда должен приехать Риббентроп в ближайшее время».
Относительно намерений Германии и ее союзников сомнений у Сталина и Молотова не было — Советской России предлагался политический, а возможно, и военный союз. При наличии изрядно обескровленной, но полностью сохранившей колониальную империю и лояльность доминионов Великобритании и совершенно не затронутых войной Соединенных Штатов это было рискованное предложение, принимать которое стоило только при наличии значительных выгод и гарантий собственной безопасности. Далее по пунктам шли конкретные требования и вопросы, свидетельствовавшие о серьезности подхода к проблеме.
Предписывая не заключать во время визита никакого соглашения, Сталин, очевидно, решил еще раз сыграть в свою любимую игру на выжидание, но от перспектив союза не отказывался, поскольку о последующем, притом скором, визите Риббентропа в Москву говорится как о деле решенном. Историк Л.А. Безыменский резонно заметил: «Этот ход значительно облегчал задачу Молотова, поскольку любые предварительные договоренности можно было бы уточнить (или отменить) на следующем этапе, участником и хозяином которого, естественно, должен был стать сам Сталин. В своих воспоминаниях дипломат В.М. Бережков, который как переводчик присутствовал в Берлине под фамилией Богданов, счел нужным обратить особое внимание на то, что Сталин хотел увенчать своим присутствием заключительный этап оформления новой стадии советско-германских отношений».
Для того чтобы визит в любом случае показался результативным и не разочаровал хозяев, предполагалось следующее: «Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав (если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болгария, Турция и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии ее прежних колоний и немедленного предоставления Индии прав доминиона».
Молотов ехал в Берлин подготовленным к конкретному разговору, что свидетельствует о серьезности намерений Москвы. В противном случае его совершенно секретные записи, сделанные для себя и только для себя, а не для истории, были бы совершенно иными.
Диалог в Берлине оказался куда более сложным и напряженным, чем предполагали обе стороны. Сталин и Молотов думали, что Гитлер и Риббентроп хотят достичь согласия — хотя бы временного, поскольку в долгосрочное, стратегическое партнерство с рейхом не верили, — и были готовы торговаться. Настроенный на стратегическое партнерство, Риббентроп был готов к торгу, в отличие от Гитлера, не верившего в возможность партнерства с Москвой. Фюрер вообще не привык обсуждать какие-либо варианты, отличные от его собственных. Он был мил и любезен, когда с ним соглашались сразу, — так было с Муссолини или Хорти. Но он был гневен, когда с ним не соглашались, — так было с Шушнигом перед аншлюсом. Он менял гнев на милость, когда гнев производил должное впечатление, — так было с Чемберленом перед Мюнхенским соглашением. Он спокойно и величественно принимал покорность — так было со всевозможными кондукаторами и поглавниками вассальных стран. Он мог демонстрировать уважение к старшим и благородство к побежденным — так было с Петэном. И неизменно добивался своего — кроме случая с Франко. На сей раз дело обстояло по-иному. «Представители Германии и Советской России собрались в Берлине для серьезного, профессионального бокса. […] Так в моем присутствии с Гитлером не разговаривал ни один иностранец», — вспоминал Шмидт.
График переговоров был насыщенным. После краткого отдыха Молотов встретился с Риббентропом. Готовя советского гостя к беседе с фюрером, хозяин обрисовал ему стратегическую ситуацию, какой ее видели в Берлине (я использую советские записи, иногда дополняя их германскими).
«Германия уже выиграла войну… Никакое государство в мире не в состоянии изменить положения, создавшегося в результате побед Германии… Мы переживаем начало конца Британской империи. Англия разбита, и когда она признает поражение — это только вопрос времени… Англия имеет одну надежду — помощь США… Вмешательство США и какие-либо новые действия Англии заранее обречены на провал… В Англии, руководимой такими политическими и военными дилетантами, как Черчилль, царит неразбериха… Мы не раздумываем более над тем, как выиграть войну. Мы думаем о том, как скорее кончить успешно выигранную войну. Желание Германии окончить возможно скорее войну привело нас к решению искать друзей, которые хотят препятствовать расширению войны и желают мира».
Подводя итог, рейхсминистр поставил на повестку дня вопрос о «совместном рассмотрении того, каким образом державы Тройственного пакта могли достигнуть с Советским Союзом какого-либо соглашения, заявляющего о поддержке Советским Союзом целей Тройственного пакта, как-то: предотвращение эскалации войны и скорейшее установление всеобщего мира». Он также заявил, что окончательное решение всех вопросов остается за Гитлером.
Давая высказаться принимающей стороне, Молотов терпеливо дожидался, когда сможет задать интересующие его вопросы. «Разумеется, у него, Молотова, как у представителя государства, не участвовавшего в подготовке этого [Тройственного. — В.М.] пакта, имеется потребность получить ряд разъяснений по этому вопросу. Пакт говорит о новом порядке в Европе и в великом восточноазиатском пространстве. Желательно, прежде всего, знать границы этих сфер влияния. […] Что касается предположений о тех или иных акциях, в которых СССР мог бы участвовать вместе с другими державами, — то это заслуживает обсуждения и их следовало бы предварительно обсудить здесь, потом в Москве, о чем было в общей форме договорено при обмене письмами». На конкретные вопросы Риббентроп не ответил, ограничившись разъяснением, что «понятие “великое восточноазиатское пространство” не имеет ничего общего с жизненно важными сферами интересов СССР».
Беседа закончилась, и Молотов немедленно телеграфировал ее содержание Сталину. Затем нарком встретился с Гитлером, который, по свидетельству Хильгера и Шмидта, приветствовал гостя «на удивление дружелюбно». Фюрер произнес пространный монолог. Молотов периодически выражал согласие с ним (это засвидетельствовано записями обеих сторон) и ждал, когда сможет вставить слово о том, что его интересовало. Гитлер начал с глобальных перспектив, постепенно переходя к конкретике двусторонних отношений:
«Речь идет о двух больших нациях, которые от природы не должны иметь противоречий, если одна нация поймет, что другой требуется обеспечение определенных жизненных интересов, без которых невозможно ее существование. Он уверен, что сегодня в обеих странах такой режим, который не хочет вести войну и которому необходим мир для внутреннего строительства. Поэтому возможно при учете обоюдных интересов — в особенности экономических — найти такое решение, которое оставалось бы в силе на период жизни настоящих руководителей и обеспечило бы на будущее мирную совместную работу.
Тов. Молотов приветствует это заявление рейхсканцлера. […]
Германия в настоящее время находится в войне, а Советский Союз — нет. […] После этой войны не только Германия будет иметь большие успехи, но и Россия. Если сейчас оба государства трезво проверят результаты совместной работы за этот год, то они придут к убеждению, что польза была в этом для обоих. [...] Эти два народа, если будут действовать совместно, смогут достичь больших успехов. Если же они будут работать друг против друга, то от этого выиграет только кто-то третий.
Тов. Молотов считает это заявление правильным и подчеркивает, что все это подтверждает история».
Гость запасся терпением. Произносить красивые фразы, сопровождая их, смотря по ситуации, велеречивой риторикой или жестким сарказмом, он тоже умел. Но он ждал конкретного разговора, а Гитлер рассуждал о тотальном поражении Великобритании и послевоенном переустройстве мира. Молотов напомнил о соглашениях по поводу Польши и Финляндии, а затем задал главный вопрос: «Если говорить о взаимоотношениях на будущее, то нельзя не упомянуть о тройственном пакте… Молотов хотел бы знать, что этот пакт собой представляет, что он означает для Советского Союза?».
Ключевые слова были произнесены, и фюрер сразу же заявил, что «предлагает Советскому Союзу участвовать как четвертому партнеру в этом пакте».
Я цитировал советскую запись. Германская же ограничивается экивоками: «Без содействия Советской России соглашение во всех случаях не может быть достигнуто». Но Молотов явно не ослышался, потому что повторил слова «приглашает участвовать СССР в тройственном пакте в качестве четвертого партнера» в телеграмме, отправленной Сталину сразу же после встречи.
Приглашение было. Был и ответ Молотова на него. Положительный.
«Советский Союз может принять участие в широком соглашении четырех держав, но только как партнер, а не как объект (а между тем только в качестве такого объекта СССР упоминается в тройственном пакте), и готов принять участие в некоторых акциях совместно с Германией, Италией и Японией, но для этого необходимо внести ясность в некоторые вопросы» (советская запись).
«Участие России в Тройственном пакте представляется ему [Молотову. — В.М.] в принципе абсолютно приемлемым при условии, что Россия является партнером, а не объектом. В этом случае он не видит никаких сложностей в деле участия Советского Союза в общих усилиях. Но сначала должны быть более точно определены цели и значение Пакта, особенно в связи с определением великого восточно-азиатского пространства» (германская запись).
Это два варианта одних и тех же высказываний. Гитлер «явно повеселел», как сказано в записи Павлова и Бережкова. Вечером Риббентроп дал ужин в честь гостя, но фюрер на нем не присутствовал, как, впрочем, и на всех остальных светских мероприятиях. Тем временем Сталин направил Молотову целую серию телеграмм, относившихся к конкретным пунктам переговоров, примирительных по тону и выказывающих готовность к диалогу: «Во всем остальном исходи из известных тебе директив, и если результаты дальнейшей беседы покажут, что ты в основном можешь договориться с немцами, а для Москвы останутся окончание и оформление дела, — то тем лучше».
Следующая встреча с Гитлером 13 ноября опрокинула все ожидания. «Фюрер […] хочет создать всемирную коалицию заинтересованных держав, в которую войдут Испания, Франция, Италия, Германия, Советская Россия и Япония и которая охватит пространство от Северной Африки до Восточной Азии. […] В целом требования России относительно будущего ее положения в мире будут приняты во внимание» (германская запись). Но упрямый, похожий, по словам Шмидта, на школьного учителя математики, Молотов упорно продолжал гнуть свое, задавая собеседнику неприятные вопросы о Финляндии и Болгарии. «Похвастаться нечем, — подытожил он в итоговой телеграмме вождю, — но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться».
Впрочем, это был еще не конец.
«Вечером 13 ноября… переговоры должен был по поручению фюрера завершить Риббентроп, — вспоминал Бережков. — …Роскошный кабинет, правда, несколько меньший, чем у Гитлера. Старинная мебель с позолотой. На стенах — гобелены до потолка, картины в тяжелых рамах, по углам — фарфоровые и бронзовые статуэтки на высоких подставках. Первые несколько минут предоставляются фоторепортерам. Риббентроп любезно улыбается, высоко держа голову, жмет руку советскому гостю. Он полон высокомерия и достоинства… Наконец, журналисты и фотографы удаляются. Начинается беседа двух министров за небольшим круглым столом…
Начав излагать все ту же, сформулированную ранее Гитлером идею раздела после поражения Англии “бесхозного британского имущества” и сфер влияния на земном шаре, рейхсминистр так и не успевает закончить фразу. Раздается сигнал воздушной тревоги. Слышно, как поблизости рвутся бомбы, дребезжат стекла в высоких окнах министерского кабинета.
Зная о прибытии Молотова в Берлин, английское командование собрало все наличные силы, чтобы ожесточенным налетом на столицу “третьего рейха” продемонстрировать, что у Британии есть еще порох в пороховницах. Потом Сталин, шутя, пожурит за это Черчилля:
— Зачем вы бомбили моего Вячеслава?..
Но нам, разумеется, было тогда не до шуток.
— Оставаться здесь небезопасно, — произнес Риббентроп. — Давайте спустимся в бункер, там спокойнее…
Он повел нас по длинному коридору к лифту. Спустившись глубоко под землю, прошли в просторный кабинет, тоже убранный достаточно богато.
Когда Риббентроп принялся снова развивать мысль о скором крушении Англии и необходимости распорядиться ее имуществом, Молотов прервал его своей знаменитой фразой:
— Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?
Как видим, не совсем правы те, кто утверждает, что Молотов был начисто лишен чувства юмора. Он порой был очень остр на язык. Однако в присутствии Сталина больше помалкивал, чем и заслужил репутацию молчальника. Риббентроп несколько смутился, но вскоре овладел собой и безапелляционно заявил, что англичане все равно так или иначе потерпят поражение».
В проведении внешней политики и в общении с иностранными деятелями Риббентроп едва ли был самостоятельнее Молотова: один все время ссылался на фюрера, другой, более неопределенно и демократично, на правительство или «товарищей», но суть дела от этого не менялась. Рейхсминистр начал разговор в бомбоубежище с дипломатичной ремарки о том, что «хотел бы сделать некоторые дополнения и уточнения к тому, что сказал фюрер». В германской записи его позиция выглядит более независимой:
«Имперский министр иностранных дел начал беседу с заявления, что он хочет воспользоваться случаем и дополнить, а также точнее сформулировать то, что уже было обсуждено ранее. Он хочет изложить г-ну Молотову свой взгляд на перспективы ведения в будущем Германией и Советским Союзом общей политики сотрудничества и перечислить те вопросы, которые в связи с этим уместно обсудить».
Рейхсминистр перешел к самому важному, о чем по-настоящему еще не говорилось, но из-за чего затевался весь сыр-бор. Он «хотел бы изложить “сырые мысли”, как он их себе представляет, то есть мысли, которые, может быть, в будущем могли бы быть реализованы. Эти мысли заключаются в сотрудничестве между государствами — участниками пакта трех и СССР. Риббентроп думает, что сначала надо найти путь, чтобы совместно в широких чертах установить сферы интересов четырех государств, а затем особо договориться о проблеме Турции [Которую страны “оси” хотели полностью включить в свою орбиту. — В.М.]. Проблемы разграничения сфер интересов касаются четырех государств, в то время как проблема Турции затрагивает только Германию, Италию и СССР. После того, как Молотов переговорит со Сталиным и после того, как Германия и СССР договорятся по этому комплексу вопросов, министр думает, что Германия и СССР вступят в контакт с Японией и Италией с целью выяснения возможностей приведения их интересов к одной формуле. […] Если можно будет привести к одному знаменателю интересы этих стран, что Риббентроп считает не невозможным и выгодным для заинтересованных сторон, тогда можно было бы зафиксировать эти оба комплекса в доверительных документах между ними, если СССР разделяет взгляды Германии о воспрепятствовании расширению войны и стоит на точке зрения ее окончания. […] Я [Риббентроп. — В.М.] представляю себе, что конечной целью. […] должно быть заключение соглашения между участниками пакта трех с одной стороны и СССР — с другой стороны о сотрудничестве четырех держав в этом смысле. Чтобы рассмотреть эти дела более конкретно, он набросал несколько пунктов, из которых, по его мнению, должно состоять это соглашение. Он хотел бы подчеркнуть, что в такой конкретной форме он, Риббентроп, не говорил ни с Японией, ни с Италией. Он думал, что эти мысли должны быть в первую очередь выяснены между СССР и Германией. Разумеется, в общих чертах он обсудил эти мысли с Японией [Когда, где и с кем? — В.М.] и с Италией. […] Он просит переговорить со Сталиным о возможности такого соглашения. Следующим этапом должны быть переговоры с Италией и Японией. Все это будет иметь смысл тогда, когда будет достигнута ясность в этих вопросах».
Риббентроп хотел договориться с Москвой, потому что видел в этом наилучший геополитический вариант для Германии и возможность грандиозного триумфа для себя лично. Не стоит сбрасывать со счетов его честолюбие — именно поэтому он хотел сначала разрешить все проблемы с Москвой и лишь затем привлечь к переговорам Италию и Японию. С Молотовым он еще мог поделиться лаврами — но никак не с Чиано, которого не любил, и не с Мацуока, которого попросту не знал.
Но почему самоуверенный и честолюбивый Риббентроп самоуничижительно называет тщательно проработанные предложения «сырыми мыслями»? И почему их делает он, а не фюрер? Забегая вперед, скажу, что Гитлер в это время уже принял стратегическое и был готов к принятию политического решения о нападении на СССР, о чем его министр иностранных дел пока не знал. Полагаю, логика Риббентропа была примерной такой: если предложения будут приняты и соглашение достигнуто, то результатом станет дипломатический и геополитический триумф, который Гитлер примет, пусть хотя бы на время. Если же предложения будут отклонены, то исходили они не от Гитлера, который на эту тему ничего конкретного вообще не говорил. Сам же Риббентроп спасал лицо оговоркой, что это — всего лишь наброски, наметки…
Итак:
Проект
Соглашение между государствами Тройственного пакта:
Германией, Италией и Японией, с одной стороны,
и Советским Союзом — с другой стороны
Правительства государств Тройственного пакта: Германии, Италии и Японии, с одной стороны, и Правительство СССР — с другой стороны, руководствуясь желанием установить в своих естественных сферах интересов в Европе, Азии и Африке новый, содействующий благосостоянию всех заинтересованных народов порядок и создать твердую и прочную основу для их сотрудничества, направленного на достижение этой цели, согласились в следующем:
Статья 1. Согласно пакту трех держав, Германия, Япония и Италия пришли к соглашению, что нужно воспрепятствовать расширению войны в мировой конфликт и что необходимо совместно работать для установления мира. Они объявили о своем желании привлечь к сотрудничеству с ними другие народы в других частях мира, поскольку эти народы согласны дать своим стремлениям то же направление. СССР заявляет о своей солидарности с этими целеустремлениями и решил со своей стороны политически сотрудничать с участниками пакта трех.
Статья 2. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются уважать сферы своих взаимных интересов. Постольку поскольку сферы этих интересов соприкасаются, они будут в дружественном духе договариваться по всем возникающим из этого факта вопросам. Германия, Италия и Япония со своей стороны заявляют, что они признают настоящие границы Советского Союза и что они будут их уважать.
Статья 3. Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязуются не присоединяться ни к каким группировкам государств и не поддерживать группировок, направленных против одной из них. Четыре державы будут всячески поддерживать друг друга в экономическом отношении и будут дополнять и расширять существующие между ними соглашения.
Статья 4. Это Соглашение вступает в силу с момента подписания и действует в течение 10 лет. Правительства четырех держав заблаговременно, до истечения этого срока, договорятся по вопросу продления этого Соглашения.
Учинено в четырех оригиналах на немецком, итальянском, японском и русском языках.
Москва … 1940 г.
Проект
Секретный протокол № 1
В связи с подписанием сегодня Соглашения, заключенного между ними, представители Германии, Италии, Японии и Советского Союза констатируют следующее:
1) Германия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Средней Африке.
2) Италия заявляет, что без учета тех территориальных ревизий, которые произойдут в Европе при заключении мира, центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в Северной и Северо-Восточной Африке.
3) Япония заявляет, что центр тяжести ее территориальных аспираций лежит в восточно-азиатском пространстве к югу от Японских островов.
4) Советский Союз заявляет, что центр тяжести его территориальных аспираций лежит к югу от территории Советского Союза в направлении Индийского океана.
Четыре державы заявляют, что, сохраняя за собой право регулировать отдельные вопросы, они будут взаимно уважать территориальные аспирации друг друга и не будут создавать препятствий к их осуществлению.
Москва … 1940 г.
Проект
Секретный протокол № 2
для подписания между
Германией, Италией и Советским Союзом
По случаю подписания сегодня Соглашения между Германией, Италией, Японией и Советским Союзом представители Германии, Италии и Советского Союза констатируют следующее:
1) Германия, Италия и Советский Союз согласились во взглядах, что в их общих интересах освободить Турцию от взятых ею ранее международных обязательств и постепенно привлечь ее к политическому сотрудничеству с ними. Они заявляют, что будут совместно преследовать эту цель путем тесных контактов в соответствии с общим планом действий, который будет определен в будущем.
2) Германия, Италия и Советский Союз заявляют о своем согласии совместно в надлежащее время заключить с Турцией соглашение, в котором три державы признают границы Турции.
3) Германия, Италия и Советский Союз будут совместно работать над заменой ныне действующего статута Монтрё о проливах другим статутом. По этому статуту Советскому Союзу будут предоставлены права неограниченного прохода в любое время его военного флота через проливы, в то время как все другие державы, за исключением черноморских, Германии и Италии, должны в основном отказаться от права прохода своих военных судов через проливы. При этом само собой разумеется, что проход через проливы остается свободным для всех торговых судов.
Москва… 1940 г.
Текст «сырых мыслей» Риббентроп Молотову не передал, но продиктовал его переводчику, — возможно, желая подчеркнуть их неофициальность. Затем начался диалог, который с Гитлером так и не получился.
Молотов посетовал на неуступчивость Японии, исключительно от которой, дескать, зависит прогресс советско-японских отношений. Перейдя к вопросу о Босфоре и Дарданеллах, он заметил: «Германия не является черноморской державой» и «для нее проливы имеют не второе [Как сказал Риббентроп. — В.М.], а, пожалуй, десятое значение». Далее разговор перешел к Болгарии, которую в Москве хотели видеть исключительно советской сферой влияния и которую собирались «гарантировать» (вплоть до ввода войск), подобно тому, как Гитлер поступил с Румынией. Основной узел противоречий обозначился именно здесь. Гитлера особенно насторожили возможные посягательства на румынскую нефть.
Риббентроп не хотел углубляться в мелочи, подвергая опасности красивый, но хрупкий «хрустальный дворец», над возведением которого столько трудился. «Он хотел бы свести сегодняшний разговор к более крупным вопросам, он хотел бы поставить вопрос, готов ли СССР сотрудничать с ними». «По другим вопросам мы можем всегда договориться, если мы на основе наших прошлогодних соглашений расширим наши отношения, — говорит министр. Где лежат интересы Германии и СССР? — это подлежит решению. Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга, а совместно добивались осуществления своих интересов, чтобы они путем совместной работы реализовали свои стремления, не противореча друг другу. Риббентроп хотел бы получить ответ, готов ли СССР изучить этот вопрос и сотрудничать с тремя державами. Из писем Сталина он вынес впечатление, что СССР склонен к этому. Вопросы, которые касаются Германии и СССР, всегда можно решить, важно, чтобы и Германия, и СССР имели общие линии в крупных чертах». Поэтому вопрос о Финляндии он отнес к второстепенным, а о перспективе ориентации территориальных аспираций Москвы в сторону Индийского океана — к первоочередным.
От Молотова ждали конкретного ответа. И Вячеслав Михайлович дал его с максимальной конкретностью, какую только ему позволял строгий поводок сталинской дипломатии: «Теперь к вопросу о совместной работе СССР, Японии, Германии и Италии. Он отвечает на этот вопрос положительно, но надо по этому вопросу договориться. Правильны ли предположения Германии по вопросу о разграничении сфер интересов? Трудно конкретно уже сегодня ответить на этот вопрос, ибо этот вопрос до сих пор Германия не ставила перед СССР, и он является для советского правительства новым. Он пока не знает мнения И.В. Сталина и других советских руководителей на этот счет, но ответ СССР вытекает из того, что им уже говорилось. Эти большие вопросы завтрашнего дня, с его точки зрения, не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня. И если их правильно увязать, то будет найдено нужное решение. То, что ему пришлось иметь ряд бесед с министром и с рейхсканцлером, — это большой шаг вперед в деле выяснения важных вопросов. Как дальше пойти по этому пути, Молотов предоставляет решать Риббентропу. Риббентроп уже говорил, чтобы наши послы граф фон дер Шуленбург и т. Шкварцев продолжили в дипломатическом порядке обсуждение этих вопросов. Если сейчас нет необходимости в других методах, то это предложение приемлемо». Таким образом, о скором визите рейхсминистра в Москву речь уже не шла.
Германская запись заканчивается ремаркой, отсутствующей в советском варианте: «Вслед за тем г-н Молотов сердечно попрощался с Имперским Министром иностранных дел, подчеркивая, что не сожалеет о воздушном налете, так как благодаря ему он имел такую исчерпывающую беседу с Имперским Министром иностранных дел».
В итоговой телеграмме Сталину Молотов сделал вывод, что «обе беседы не дали желательных результатов». В отношении Гитлера он был прав, а вот в отношении Риббентропа — нет, видимо, не осознав важности его предложений (суть их изложена очень смазано). Утром нарком отбыл в Москву. Из официальных лиц высшего ранга на вокзале его провожал только Риббентроп, что было не лучшим знаком.
Краткое коммюнике по итогам визита, предложенное Сталиным, было принято германской стороной дословно. В нем скупо, но выразительно говорилось: «Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию». О существовавших разногласиях не должны были догадываться ни друзья, ни враги. В том же духе была выдержана одобренная Риббентропом телеграмма Вайцзеккера, направленная в германские дипломатические миссии: «Беседы между германским и советским правительствами по случаю нахождения в Берлине Молотова велись на базе договоров, заключенных в прошлом году, и завершились окончательным согласием обеих стран твердо и решительно продолжать в будущем политику, начало которой положили эти договоры. Кроме того, беседы послужили целям координации политики Советского Союза и стран Тройственного пакта. Как уже отмечалось в заключительном коммюнике о визите Молотова, обмен мнениями происходил в атмосфере взаимной доверительности и имел своим результатом согласование мнений обеих сторон по всем важнейшим вопросам, интересующим Германию и Советский Союз. Это ясно доказывает, что все предположения относительно мнимого германо-русского конфликта являются плодами фантазии и что все спекуляции врагов об ухудшении доверительных и дружественных германо-русских отношений основаны на самообмане. Дружественный визит Молотова в Берлин вновь продемонстрировал это». Последнюю фразу Риббентроп вписал собственноручно.
Какова была реакция Сталина на предложения Берлина? Заглянем в ответ, исходивший непосредственно от него, который Молотов передал Шуленбургу вечером 25 ноября:
«СССР согласен принять в основном проект пакта четырех держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи, изложенный г-ном Риббентропом в его беседе с В. М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 года и состоящий из 4-х пунктов при следующих условиях:
- Если германские войска будут теперь же выведены из Финляндии, представляющей сферу влияния СССР, согласно советско-германскому соглашению 1939 года, причем СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией, а также экономические интересы Германии в Финляндии (вывоз леса, никеля).
- Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в Проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды.
- Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батума [Ныне Батуми. — В.М.] и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.
- Если Япония откажется от своих концессионных прав по углю и нефти на Северном Сахалине на условиях справедливой компенсации.
Сообразно с изложенным должен быть изменен проект протокола к Договору 4-х держав, представленный г-ном Риббентропом, о разграничении сфер влияния в духе определения центра тяжести аспираций СССР на юге от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.
Точно так же должен быть изменен изложенный г-ном Риббентропом проект протокола — Соглашения между Германией, Италией и СССР о Турции в духе обеспечения военной и военно-морской базы СССР у Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды с гарантией 3-х держав независимости и территории Турции в случае, если Турция согласится присоединиться к четырем державам.
В этом протоколе должно быть предусмотрено, что в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР договариваются выработать и провести в жизнь необходимые военные и дипломатические меры, о чем должно быть заключено специальное соглашение.
Равным образом должны быть приняты: третий секретный протокол между СССР и Германией о Финляндии; четвертый секретный протокол между СССР и Японией об отказе Японии от угольной и нефтяной концессий на Северном Сахалине; пятый секретный протокол между СССР, Германией и Италией с признанием того, что Болгария, ввиду ее географического положения, находится в сфере безопасности черноморских границ СССР, в связи с чем считается политически необходимым заключение пакта о взаимопомощи между СССР и Болгарией, что ни в какой мере не должно затрагивать ни внутреннего режима Болгарии, ни ее суверенитета и независимости».
«Мы надеемся на скорый ответ германского правительства», — так запомнились заключительные слова Молотова переводившему беседу Бережкову. Советская сторона отреагировала оперативно и по существу. Можно гадать, о чем «на самом деле» думал Сталин, но действовал он как настоящий представитель Realpolitik — предлагал продуманные и аргументированные условия (впрочем, насчет баз в проливах он явно перегнул палку!) и если не надеялся на их полное и немедленное принятие, то, несомненно, рассчитывал на продолжение диалога, в ходе которого мог бы чем-то поступиться. Так что версию об отказе Сталина от предложения присоединиться к Тройственному пакту можно считать окончательно опровергнутой.
«Об этих русских желаниях и условиях у меня в декабре 1940 года состоялся подробный обмен мнениями с Адольфом Гитлером, — вспоминал Риббентроп. — Я самым настойчивым образом рекомендовал ему пойти навстречу Советскому Союзу и на согласие с ним примерно на требуемой Сталиным основе. […] Надо предпринять попытку сделать из Пакта трех держав пакт четырех с участием России. Если нам это удастся мы приобретем благоприятную позицию: при такой расстановке сил США остались бы нейтральными, а Англия оказалась бы изолированной и испытывающей угрозу на Ближнем Востоке. […] Однако, для этого надо было пойти на жертвы в пользу России. […] Шуленбург неоднократно сообщал из Москвы, что без решающих уступок заключения пакта четырех не добиться».
По обоюдному согласию содержание переговоров сохранялось в глубокой тайне (в книге «Несостоявшаяся ось Берлин–Москва–Токио» я показал, как Молотов дезинформировал Лондон через полпреда Майского). Впервые о них стало известно из радиообращения Гитлера 22 июня 1941 года, в котором он объяснил рейху и миру причины нападения на Советский Союз. Фюрер сообщил, что Молотов поставил перед ним четыре вопроса. Первый: «Были ли германские гарантии Румынии направлены также против Советской России, в случае если бы Советская Россия напала на Румынию»? Ответ: «Немецкая гарантия универсальна», но «я не думал, что у России могут внезапно возникнуть какие-либо далеко идущие намерения по отношению к Румынии». Второй: «Россия чувствует угрозу со стороны Финляндии… Готова ли Германия не оказывать никакой помощи Финляндии»? Ответ: «Германия не имеет никаких политических интересов в Финляндии… [но] не потерпит новой войны России против маленького финского народа». Третий: «Согласна ли Германия, если Россия даст гарантии Болгарии и пошлет [туда] войска»? Ответ: «Болгария — суверенная страна, и я не располагаю сведениями, что Болгария когда-либо просила Советскую Россию о гарантиях, как Румыния просила гарантий от Германии». Последний вопрос: «Советской России в любом случае необходим свободный проход через Дарданеллы… и требуется оккупация множества важных баз на Дарданеллах и на Босфоре. Согласна Германия с этим или нет»? Ответ: «Не согласна».
Сравнивая это заявление с записями переговоров, можно сделать вывод, что Гитлер в целом говорил правду, но далеко не всю. Он сознательно обошел вниманием главный геополитический сюжет — предложение присоединиться к Тройственному пакту и в целом положительный ответ Москвы на него. Не соответствовали истине и его слова о том, что «антигерманский сербский путч» (военный переворот в Белграде 26 марта 1941 года) «был инспирирован не столько британцами, сколько Советской Россией» и что он «советовал японскому министру иностранных дел Мацуока ослабить напряженность в отношениях с Россией чтобы послужить таким образом делу мира». Молотов и Сталин в своих радиообращениях 22 июня и 3 июля тоже не сказали об этом ни слова.
Восемнадцатого декабря 1940 года фюрер утвердил Директиву № 21 (план «Барбаросса») — план кампании против СССР, поскольку не верил в то, что Сталин удовлетворится разделом сфер влияния и откажется от глобальных планов, в какие бы идеологические или геополитические одежды они ни рядились. Для Гитлера мир с Россией, тем более большевистской, был всего лишь короткой тактической передышкой. Встревоженный посягательствами Москвы на финский никель и румынскую нефть, количественными показателями роста Красной армии и непрекращавшейся коминтерновской агитацией на территории германской сферы влияния, диктатор решил нанести удар первым, оправдывая свои действия ссылкой на якобы готовящийся Сталиным поход в Европу.
Не все в нацистской верхушке думали так же, как он, но спорить не решались. Для соблюдения консенсуса Гитлер проинформировал потенциальных оппонентов, включая имперского министра иностранных дел, о принятом решении со значительным запозданием. «О существовании твердого намерения напасть на Россию я впервые узнал только после югославской кампании, начавшейся 6 апреля 1941 года» — утверждал тот в Нюрнберге.
Так ли это? С. Дембски пишет: «О приказе начать подготовку к нападению на СССР не был поначалу проинформирован даже Риббентроп. Это также легко объяснимо. Гитлер наверняка понимал, что министр иностранных дел Рейха считал договор, подписанный в Москве 23 августа 1939 года, а вернее его результаты, своим жизненным успехом. Поэтому, скрывая от него свое решение, фюрер избавил себя от необходимости выслушивать доводы Риббентропа, который наверняка попытался бы убедить Гитлера отказаться от войны с СССР. Глава германской дипломатии знал об этой идее с августа 1940 г., но ему казалось, что еще осенью ему удалось отговорить Гитлера от нее, когда тот согласился на включение Советского Союза в антибританский континентальный блок. Министр пребывал в такой убежденности даже тогда, когда в Берлине уже получили меморандум советского правительства от 25 ноября. Во всяком случае, к началу декабря после беседы с Гитлером, посвященной как раз советскому ответу на германское предложение, у Риббентропа сложилось впечатление, что рейхсканцлер еще не принял окончательного решения. Во время этой встречи фюрер наверняка понял, как именно Риббентроп видит перспективу развития советско-германских отношений, и, вероятно, поэтому пришел к выводу, что нет смысла информировать его о “Директиве № 21”. Отсутствие официальной информации о планах Гитлера в отношении России тем не менее не означало, что по неофициальным каналам сигналы в германский МИД не поступали... Следовательно, Риббентроп узнал о планах агрессии против Советского Союза в конце декабря 1940 года или в начале января 1941 года, самое позднее 9 января, в Бергхофе, когда Гитлер произнес свою знаменитую речь о целях предстоящей войны с Советским Союзом».
В мемуарах бывший рейхсминистр дал такую ретроспективу событий: «Визит [Молотова в Берлин. — В.М.] закончился охлаждением отношений, и Адольф Гитлер своих соображений мне больше не высказывал. Его сдержанность в русском вопросе бросалась в глаза. Кое-какие признаки говорили за то, что к этому делу приложили свою руку те влиятельные силы, которые стремились к принятию решения против России. […] В течение зимы и весны 1941 года при всех моих докладах по русскому вопросу Адольф Гитлер постоянно занимал все более отрицательную позицию. […] У меня уже тогда было такое чувство, что в своей русской политике я одинок».