Все констатируют количественное сокращение паствы в Западной Европе, то есть в странах, которые веками были ядром Christendom. Сама Европейская цивилизация со всеми своими правами и институтами есть порождение христианства, и вот - отречение.

Россия, утверждая и «кодифицируя» традиционные ценности, вроде бы идет против течения. Но только вроде бы. Хотя бы потому, что сама попытка утвердить некие абстрактные «традиционные», а не христианские, исламские, буддистские ценности абсурдна. Ведь они, разумеется, не тождественны.

Даже возьмем «институт семьи», который гос-«традиционалисты» (сами часто сексуально-альтернативные) отстаивают. Очевидно, что отношение к нему в разных религиях разное. А если брать именно традиционное, что крестьянское, что аристократическое отношение к семье (при всех отличиях), то оба, разумеется, в современном мире совершенно неактуальны.

Вообще, в мире, где по определению, ценится все «передовое» и «прогрессивное», утверждать ценность традиционного - полная бессмыслица. И разумеется, насаждение этих «ценностей» государственными усилиями приведет лишь к ускоренному отторжению их новыми поколениями.

Но собственно, с христианской точки зрения, и не жалко, поскольку сами по себе, без Христа эти «ценности» не имеют никакой цены.

Однако есть весьма заметное интеллектуальное течение именно на Западе, в этом «Вавилоне», которое ратует за возврат к священному и отрицает секулярное целиком и полностью – это Радикальная ортодоксия (РО). Лидер движения Джон Милбанк, теолог и философ, англиканин по конфессиональной принадлежности. Но РО давно стала надконфессиональным объединением – в него входят и католические, и даже православные интеллектуалы.

Милбанк «радикально» утверждает: «Было время, когда никакого «светского» (секулярного) не существовало. И светское не было чем-то латентным, ждущим своего часа, чтобы в тот момент, когда сакральное ослабило свою хватку, заполнить все больше пространства паром «чисто человеческого». Вместо этого существовало единое пространство христианского мира с его двойным измерением: sacerdotium (священство) и regnum (царство)».

Милбанк и его сподвижники подробно разбирают этапы исторического грехопадения – «конструирования» секулярного, которое стало возможно, по их мнению, благодаря победе номиналистов над реалистами в знаменитом средневековом богословском споре. Не буду утомлять читателей аргументацией адептов РО, замечу лишь, что они претендуют на по-настоящему радикальное переосмысление всего нас окружающего и возвращение в мир сакральности во всей полноте. В том числе, разумеется, не игнорируется и социально-политическая сфера. Милбанк проповедует новый вариант христианского социализма.

Впрочем, разворачивая свою антисекулярную аргументацию он оговаривается: «Одна из общепринятых истин социологии — интерпретация христианства как одной из действующих сил секуляризации. Однако этот тезис всецело связан с односторонней негативностью понятия десакрализации, с метафорой устранения чрезмерного и излишнего, в результате которого остается человеческое, естественное и самодостаточное».

Милбанк убежден, что этого отдельного и «чисто человеческого» изначально не существовало. Что теория, утверждающая христианское происхождение самой секулярности, «интерпретирует теологическую трансформацию, произошедшую на заре становления современности, как подлинную «реформацию», которая осуществила назначение христианства: сделать духовное духовным, не вмешивающимся в публичные дела, а публичное — светским, не имеющим предубеждений против частного. Однако такая интерпретация абсурдна, ибо подразумевает, что эта новая теология просто вернула христианство к его истинной сути, сняв некоторые досадные и неуместные сакрально-церковные ограничения на функционирование свободного рынка светского, тогда как на самом деле она учредила совершенно иную экономию власти и знания и была вынуждена изобрести «политическое» и «государство», точно так же, как и «частную религию».

Между тем, задолго до рождения Christendom (возвращения которого в новом обличье чает Милбанк) мир был воистину тотально сакрален – и Египет фараонов, и Вавилон, и Рим цезарей – это сакральные царства, и эта сакральность начинает рушиться именно, когда Христос говорит: «Отдавайте кесарю кесарево, а Богу Богово». И священная империя начинает распадаться как концепт, когда христиане отказываются приносить жертвы статуям императоров. И даже, в принципе, идти на какие-либо компромиссы именно в части признания их «священности».

Исследователь Алексей Пантелеев в своей работе, специально посвященной реакциям христиан на императорский культ, приводит множество соответствующих данных из агиографических источников. И, например, такие: «в «Мученичестве Поликарпа» (Смирна, 156 г.) иринарх Ирод и его отец Никита предложили Поликарпу: «Ведь что плохого сказать «Владыка Цезарь» (Κύριος Καῖσαρ) и принести жертвы, и то, что за этим следует, и спастись?», на что Поликарп ответил: «Не собираюсь делать то, что вы советуете мне» (Mart. Pol. 8), а когда проконсул во время суда призвал его поклясться фортуной Цезаря (῎Ομοσον τὴν Καίσαρος τύχην), Поликарп отказался и исповедовал себя христианином…

…Самый яркий пример использования императорского культа в антихристианском процессе и отказ его исполнять — «Мученичество Дасия», описывающее события, произошедшие в мезийском Дуросторуме (Доростоле) во время гонений Диоклетиана в 304 г. Легат Басс, обращаясь к воину Дасию, сказал: «Тебе нужно почтить изваяния господ наших императоров, поддерживающих мир, дарующих нам пропитание и обо всем необходимом для нас ежедневно заботящихся», — и позже добавил: «Дасий, проси защиты у священных изваяний наших императоров, которых даже варварские народы почитают и которым повинуются». Дасий четырежды отверг требования легата и в конце концов заявил: «Я уже показал тебе, что решил, сказав: “Делай, что пожелаешь, поскольку я — христианин”. Да плевал я на твоих императоров и их славу и презираю ее».

Исследователь специально подчеркивает, что христиан казнили не за отказ почтить именно императора (то есть, не за политику), но за неприятие в целом языческой «сакральности»:

«Требование поклясться гением императора или принести ему жертву в подавляющем большинстве случаев не выделяется отдельно, а являются частью более общего призыва почтить языческих богов; иногда его можно рассматривать как попытку компромисса, возникшую из-за непонимания сути христианской религии».

То есть, некоторые гуманные римские администраторы полагали, что почтить императора, то есть человека, которого, конечно и они сами богом не считали, будет более приемлемо для христиан, как простое выполнение формальности, которая свидетельствует об их лояльности не политической фигуре, но ее священному статусу.

Но христиане отказывались и шли на смерть, тем самым взрывая эту самую тотальную сакральность, которая (в чем нельзя не согласиться с Милбанком) действительно имела место. Но в чем с ним нельзя согласиться, так в отрицании роли самого Христа в ее разрушении.

Ведь уже в «Деяниях апостолов» иудеи говорят о Павле и Силе: «Все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса» (17:7). И опять же, это было не политическое отрицание. Политически христиане императорскую власть вполне признавали, но десакрализовывали ее.

Так что же, возвращение сакральности невозможно? Вполне возможно. Только, это будет явно не христианская сакральность.

Заметим, что сама идея Священной христианской империи фактически и стала компромиссом, которого требовали римские чиновники от первых христиан. Правда, шаг навстречу сделал сам Кесарь. Поэтому не принять его христиане и не могли. И именно этот компромисс и породил современный мир со всем, что в нем есть божественного и человеческого, звериного и демонического. Империя в лице Константина ради сохранения тотальной сакральности «принимает» Христа. А христиане соглашаются поклониться Кесарю уже не как богу, но как его образу, иконе и начинают созидать Christendom. Но в нем изначально было заложено глубинное противоречие – провозглашаемое единство. А ведь Христос говорит: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение» (от Луки 12:51).

Его Царство не от мира. Мир не сакрален. И Он не ставит задачу его сакрализовать. С Его приходом, чтобы войти в Царство Небесное не было необходимости физически отгораживаться от мира, пока империя не стала «христианской». То есть, пока христиане жили в языческом окружении, они бежали в пустыню, лишь спасаясь от прямых гонений. А когда началась реализация «преображения мира» силами «христиан», христианам пришлось уходить в пустыню и создавать монашество

Наших предков соблазнила византийская идея «праведного Царства». Но земное царство не может быть праведным. Социальный порядок по определению не сакрален. Церковь ни в коем случае не общественный институт. И уж тем более не государственный…

Она иноприродна всему. Это - здесь присутствующее Небо, Царство Божие здесь и сейчас - дверь спасения. А если она всем этим не является, значит – это не она. А если она таким образом не воспринимается теми, кто Царство ищет, значит в ней заправляют фарисеи.

Ярче и четче всех мысль о разделении выразил Августин в своей доктрине «двух градов» - Божьего и земного. Он так их характеризует:

«Итак, мы находим в земном граде две части: одна представляет саму действительность этого града, а другая служит посредством этой действительности для предызображения града небесного. Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, а граждан града небесного рождает благодать, освобождающая природу от греха; поэтому первые называются сосудами гнева Божия, а последние – сосудами милосердия (Рим. IX, 22–23)».

Разделение происходит уже в самом начале и предопределяет всю историю человечества:

«Итак, о Каине написано, что «построил он город» (Быт. IV, 17); Авель же, как странник, города не построил. Ибо град святых есть град вышний, хотя он и здесь рождает своих граждан, в лице которых странствует, пока не наступит время его царства, когда соберет он всех воскресших с их телами и когда последним дано будет обетованное Царство, в котором они будут со своим Главою и Царем царствовать вовеки».

То есть, никакого слияния, никакой сакрализации Града земного Градом Божьим не происходит. Происходит иное:

«Пользуется, таким образом, и небесный град в этом земном странствовании своим миром земных, и в предметах, относящихся к смертной человеческой природе, насколько это совместимо с благочестием и религией, сохраняет и поддерживает единство образа человеческих мыслей и желаний и направляет этот земной мир к миру небесному».

Раннехристианский текст, известный как «Послание к Диогнету», в свою очередь, объясняет, как происходит это «направление к небесному»:

«Что в теле душа, то в мире христиане. Душа распространена по всем членам тела, и христиане по всем городам мира. Душа, хотя обитает в теле, но не телесна, и христиане живут в мире, но не суть от мира (см. Ин. 17, 11; 14;16). Душа, будучи невидима, помещается в видимом теле; так и христиане, находясь в мире, видимы, но богопочтение их остается невидимо. Плоть ненавидит душу и воюет против нее, ничем не будучи обижена, потому, что душа запрещает ей предаваться удовольствиями так и мир ненавидит христиан, от которых он не терпит никакой обиды, — за то, что они вооружаются против его удовольствий. Душа любит плоть свою и члены, несмотря на то, что они ненавидят ее, и христиане любят тех, которые их ненавидят. Душа заключена в теле, но сама содержит тело; так и христиане, заключенные в мир, как бы в темнице, сами сохраняют мир. Бессмертная душа обитает в смертном жилище; так и христиане обитают, как пришельцы, в тленном мир, ожидая нетления на небесах. Душа, претерпевая голод и жажду, становится лучшею, и христиане, будучи наказываемы, каждый день более умножаются. Так славно их положение, в которое Бог определил их и от которого им отказаться нельзя».

Сегодня мир утверждает телесность тотально. И об этом свидетельствует социология. Нет, не индексами потребительской активности. Это лишь следствие. Причина вот:

«Менее четверти россиян часто думают о смерти и менее трети испытывают перед ней страх». Таковы результаты Всероссийского репрезентативного опроса, проведенного Службой СРЕДА десять лет назад (полевые работы: ФОМ-Пента, выборка 1500 человек). Проводят подобные опросы, прямо скажем, не часто, собственно, именно в связи со слабым интересом общества к предмету. Но данные вряд ли изменились за истекшие годы в сторону большей озабоченности концом существования.

Казалось бы, Россия «православная страна». Если проект новой сакрализации имеет шансы, так, прежде всего, в ней с ее «суповым набором» «традиционных ценностей», в отличие от Западной Европы, где большая часть населения честно признается в атеизме.

Но социологи СРЕДЫ отмечают: «Как и в среднем по России, всего лишь четверть от числа православных христиан часто вспоминают о смерти. Остальные, возможно, не часто обращают внимания на слова молитвы «Господи, даждь ми память смертную».

Комментарий абсолютно точный и справедливый – без памяти смертной не понятно во что именно и зачем эти «православные» верят….

Но дело обстоит еще интересней:

«Большинство жителей России (62 %) не хотят жить вечно. Об этом свидетельствуют результаты опроса россиян, проведенного социологами «Левада-центра» в середине ноября 2013 года. По сравнению с данными 2007 года, число людей, мечтающих о бессмертии, не изменилось. Зато за шесть лет на 17 % сократилось число тех, кто надеется на Бога, а доля тех, кто надеется на свои силы, увеличилась на 14 %».

Конечно, можно сказать, что часть опрашиваемых не поняли, какое бессмертие имеется ввиду и прочее. Но это ничего не меняет. Все равно, данные свидетельствуют, что важнейший вопрос (единственно, на самом деле, значимая проблема) большинство не интересует.

Наталья Зоркая, ведущий научный сотрудник отдела социально-политических исследований Левада-центра, комментируя опрос отметила: «Все наши наблюдения показывают, что по сравнению с опросами конца 80-х доля людей, которые считают себя православными, возросла многократно. Если в конце 80-х православными называли себя 13%, то в настоящее время это около 70%. В своих опросах мы хотим также понять, в какой мере за этим отнесением себя к православию стоит реальная религиозность человека.

Вопрос о вечной жизни был направлен на то, чтобы определить, верят ли россияне в бессмертие души. Он был задан целенаправленно всем гражданам России, а не только православным. На данный момент число православных уже практически сравнялось с численностью русских, и в случае проведение этого опроса исключительно среди православных, результат вряд ли бы сильно отличался.

Получается, что среди православных лишь 15 % ходят в церковь хотя бы раз в месяц (а на самом деле, скорее всего, реже). Причастие же раз в месяц принимает не более 3-4 % от тех, кто называет себя православным».

Действительно, в случае с православными такое отношение к вопросу о бессмертии анекдотично. Ведь апостол Павел говорит: «По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем». То есть, один из первоверховных апостолов прямо утверждает, что только перспектива бессмертия делает веру оправданной, а равно и вытекающие из ее принятия, ограничения.

Сергей Ениколопов, кандидат психологических наук, доцент кафедры нейро- и патопсихологии МГУ, комментируя данные одного из опросов, справедливо отмечает: «В современной психологии есть целая концепция, построенная на том, что человек – единственное существо, которое понимает, что оно – смертно». И как тут не вспомнить, разумеется, Хайдеггера, определявшего человеческое существование, как «бытие к смерти». И осознание этой ситуации, собственно и делает человека подлинно человеком.

Но у многих проблемы с главным «видовым признаком». Такие люди зачастую сами себя определяют, как высокоорганизованных животных, чьи действия и мысли полностью обусловлены биохимическими процессами. И этика у них завелась эволюционно и прочее. Но в прежние века и тысячелетия было не так.

Человек был существом перед лицом Вечности. Этому более чем достаточно конкретно материальных подтверждений (всё, как и любит современный человек) – например, готические соборы. В этих сооружениях, требующих колоссальных затрат всех видов, нет никакого практического смысла.

То есть, это говорит о том, что в течение веков для Человека было Главным то, что сейчас вообще большинству не интересно. То есть, вполне оправдан вопрос: а одно и то же ли существо мы имеем в виду, когда употребляем слово «человек»?

Можно сказать, что всё это было изощрённым способом держать в повиновении массы. А еще - что жизнь была тяжела и безрадостна, отсюда и «память смертная». Однако степень безрадостности жизни в минувших веках очень сильно мифологизирована, дабы оправдать нынешний «прекрасный мир». В любом случае, это все тезисы дискуссионные.

Но мы имеем право допустить простой и довольно очевидный вывод: вечность уходит из поля зрения людей, когда центром и смыслом становятся потребности массового человека.

Ортега-и-Гассет писал: «В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой – задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, – убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не «массой».

Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно ...во-первых, сегодня массы достигли жизненного уровня, подобного тому, который прежде казался предназначенным лишь для немногих; во-вторых, массы вышли из повиновения, не подчиняются никакому меньшинству, не следуют за ним и не только не считаются с ним, но и вытесняют его и сами его замещают».

Философ писал эти строки без малого сто лет назад. Тогда этот процесс был уже вполне очевиден. Но сегодня, по прошествии века, массовость стала окончательно диагнозом «цивилизации». И хотя в толпы сегодня собираются главным образом в виртуальном пространстве, это только усугубляет ситуацию.

В прежние века потребность в вечности навязывали (или пробуждали – это тоже дискуссионно) сверху. А сейчас залог благосостояния тех, кто наверху (не менее массовых по своему типу) зависит от потребительской активности тех, кто внизу. И именно в этом порок капитализма. А вовсе не в эксплуатации человека человеком.

Из этого всего вытекает и снижение агрессивности в «цивилизованных странах». Массовый человек может конфликтовать только из-за материальных ресурсов. И, кстати, этот смысл он задним числом, совершенно неоправданно привносит в конфликты прошлого...

Но сейчас уровень материального благосостояния таков (пока), что массовый человек не видит смысла конфликтовать - дешевле договориться. А раз так, единственным злом становится насилие. Помимо насилия ничего злом считаться не может.

И тут проявляется одна из граней неразрешимого конфликта человека «вечностного» с человеком современно-массовым. Для первого, например, LGBT - зло и нечестие, как явный и яростный вызов нормативам, «спущенным» сверху - из вечности, вызов, манифестирующий самое нижнее в человеке. А для второго - ну, ничего такого... А верх и низ - это о чем, вообще?

В Откровении Иоанна о последних пророках сказано:

«И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их, и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят.

И многие из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их три дня с половиною, и не позволят положить трупы их во гробы.

И живущие на земле будут радоваться сему и веселиться, и пошлют дары друг другу, потому что два пророка сии мучили живущих на земле».

То есть, они мучили людей (массовых). А антихрист мучить не будет. Он принесёт мир и покой. И… «новую сакральность»…

Зачем не боящимся смерти, не желающим вечности людям Христос? Он ведь Спаситель. Христос пришёл именно решить проблему смерти – «смертью смерть попрать». Он Спаситель именно от смерти. Все остальное просто «вам приложится», если вы, веруя в Него, стремитесь ее решить. А «традиционные ценности», «социальные служения», «этика и эстетика» - это производные. Они не могут быть мотивом подлинного обращения. Но часто именно они таковыми и бывают. И именно неудовлетворенность этими аспектами и отводит потом от веры.

Но это тоже отражено в Евангелии. Иисус говорит: «Но есть из вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие и кто предаст Его. И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего. С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти. Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго».

То есть, вполне очевидно, что кому нужно что-то кроме «глаголов вечной жизни» отойдут. Это и происходит. И должно происходить.

Массовый отход от христианства – это не кризис. Это – шанс на возрождение его в той самой форме, которую описывает Послание к Диогнету. И оно будет, как и проект Милбанка, в надконфессиональной форме.

Замечательный современный пастырь отец Владимир Зелинский однажды сказал: «Разве христианству когда-либо предназначалось стать Западом? Страной? Империей? Цивилизацией? Нет, то, что сейчас происходит, ему во благо, оно уменьшается, сужается, и этот процесс будет продолжаться. Мы вернемся к апостольским общинам, окруженным в лучшем случае недружелюбным миром. Даже к катакомбам. Когда разделения между нами станут абсурдными».

То есть разделения между христианами разных конфессий и народов сгладятся. А между ними и их «ближними» по крови превратятся в пропасти…

Кое в чем с Милбанком нельзя не согласиться. В одном недавнем интервью он сказал: «Я убежден — в конце концов секулярное государство не станет терпеть религию. Сугубо частная религия — это миф, поэтому религиозные формы отношения к миру очень быстро будут объявлены вне закона. Ричард Докинз уже более-менее открыто призывает именно к этому».

Но это нормально. Именно об этом Христос и говорит. И тем, кого такая перспектива не устраивает, Он и скажет: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня».

Стратегия Милбанка могла бы быть удачной, только при условии неких глобальных катаклизмов, которые вызовут трансформации массового сознания и вновь позволят привить ему «страх смертный». Никак иначе. Но должен ли этого желать христианин? Должен ли он жаждать возвращения Christendom?

«Христианство только начинается», - эту фразу Александра Меня приводят довольно часто. Надо думать, что, когда он ее произносил, он верил в покаяние народа, в массовое обращение. Но смысл христианства совсем не в этом, не в этом его цель. В мире торжества массового человека у христианства нет никаких массовых перспектив. И это новая реальность – «новая нормальность». Но это ровно то, о чем и говорил Иисус. И христианство, действительно, только начинается…