Были и заявления о непонимании подвига Бориса и Глеба… но впрочем, вопрос не в заявлениях президента РФ, а в реакции высшего клира РПЦ МП на них. В последнем случае официальный представитель патриархата высказался в том ключе, что если появятся новые исторические изыскания, опровергающие зафиксированную в житии святого историю, то мол, теоретически оно и пересмотрено может быть. Эта давняя традиция «чего изволите» совсем не безальтернативна, как многим кажется. В отношениях церкви и государства возможны очень разные варианты. И очень разные типы власти могут видеться представителями церкви как предпочтительные.
Теория об «оцерковлении» самого государства, которую Достоевский вкладывает в уста старцам Зосиме и Паисию, конечно, не есть фантазия писателя. И пусть реальные старцы того времени не приняли ее в подобном экзальтированном изложении, но невозможно отрицать, что у подобных воззрений были вполне реальные, а не только книжные сторонники.
В своей книге «Воссоздание Святой Руси», уже находясь многие годы в эмиграции, профессор, историк церкви и богослов Антон Карташев, который, к тому же был последним обер-прокурором Святейшего правительствующего синода, министром исповеданий Временного правительства и одним из организаторов Поместного собора (то есть, фигура весьма знаковая) все равно, несмотря на уже состоявшееся рождение богоборческого новообразования, мечтает о «государственной» версии Святой Руси.
Он апеллирует к историческому византийско-российскому опыту: «Император Юстиниан, римский юрист и византийский богослов, окрестил синтез «двух даров Божиих» человечеству, «священства и царства», т. е. церкви и государства «симфонией». Этот термин был только транспозицией христологической Халкидонской формулы в область каноническую. Но осуществлять в истории эту симфонию церкви и государства, как мы видели, самой древле-благочестивой Византии далеко не удавалось. А в новую эпоху это красивое видение и совсем исчезло с горизонта эмансипировавшихся от религии государств и их народов. Ослабевшая теократическая сила церквей соблазнила их пассивно примириться с своим изгнанием с территории строительства видимого «града Божия» на земле. Церкви забиты агрессивным лаицизмом в границы почти одного личного, духовного делания, загнаны подневольно на позицию далеко не ортодоксальную, не халкидонскую… Церковь, оторванная от государства непредвиденным и неодолимым идейным поворотом истории, утратила почти совсем надежду на восстановление симфонии с ним. Но, как мы видели, наша стратегия не должна приходить в отчаяние. Неудавшаяся пока симфония с государством должна быть, во имя догматического и практического торжества православия, перенесена на занятие церковью позиций и на укрепление их через верующий народ, через организованных в братства верных сынов, на всем широком поле национальной, всероссийской жизни, через влияния изнутри на мысль, на чувства, на волю нации: от столицы до деревни, от правительства до пастуха и стрелочника ж. д. полустанка. Повторяем, актуальная задача нового времени есть воссоздание той же симфонии, но не с государством, а с живым обществом, с верующим народом».
Заключительная мысль кажется вполне здравой, несмотря на апелляции к невозможной по причине греховности человека (что в царской порфире, что в патриаршем облачении) «симфонии». Но мы видим удивительное для богослова смешение понятий. Юстиниан говорил о симфонии священства и царства, а Карташев тут же ставит знак равенства между этими понятиями с одной стороны, и церковью и государством, с другой. И дальше из текста мы видим, что церковь он и в самом деле отождествляет со священством. Что миряне для него как будто и не церковь, а некий к ней придаток. То есть, сам финальный посыл есть очевидный абсурд: «верующий народ» - это и есть церковь. Какая с ним может быть симфония? Кто ее второй участник – клир?
Далее Карташев, впрочем, спорит уже как раз с одним из видных клириков, отнюдь не разделявшим его «симфонического» энтузиазма. И так излагает позицию оппонента:
«И в Нов. Завете и в первохристианском предании еп. Кассиан советует не упускать из вида самой существенной и характерной черты: – «отчуждения» Царства Божия от царства кесаря. «Отчуждения» и при самом утверждении положительной и благословенной службы царства кесаря царству Божию. Полезная служба, но низшая, лишь вспомогательная. Без претензий на уравнение и тем более на превознесение. Царство кесаря по модной терминологии просто сосуществует с Царством Божиим. Но в идеале не нужно последнему. Царство Божие есть совершенство и полнота. А царство кесаря нужно и полезно только в этом, низшем, дефективном, греховном и временном мире. Первородный грех царства кесаря в том, что оно вырождается в самодовлеющий тоталитаризм, не хочет знать своей меры, своего места, требует себе абсолютного послушания, т. е. претендует, чтобы ему воздавали не «кесарево» только, но и «Божие». Самоочевидно, что отсюда вытекал и всегда будет вытекать неизбывный конфликт для совести христианина. «Божьего» ни в целом ни по частям христианин не имеет права предавать в распоряжение «кесаря».
Но на самом деле, православные именно отдали кесарю Богово – созидание Царства Божия на земле. Однако оно никак не может быть создано не только собственно человеческими усилиями, но и в синергии человеческого и Божественного. Нигде и никак об этом не сказано в Священном Писании. Царство Божие явится как отмена всего человеческого и тотальное преображение мира. Как сообщает нам апостол Павел: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его». Здесь нет места соучастию человека, кроме как в форме исповедания Истины и любви к ближнему...
Церковь – это сообщество спасающихся. Недаром ее символ издревле – корабль. И его «родная гавань» в Небе. И только там. А на земле он пристает к тому или иному берегу, но никоим образом не может его команда верить, что этот берег даже в теории может уподобиться Царству Небесному.
Карл Барт, самый значимый протестантский богослов прошлого века, в отличие от Карташева, ничуть не противоречит епископу Кассиану, когда говорит: «Христианская община (церковь – Д.Т.), взяв на себя ответственность за гражданскую общину (государство – Д.Т.), не должна предлагать различным политическим образованиям и реальностям некую необходимо ей присущую теорию. Она не в состоянии выставлять некое учение как христианское учение о справедливом государстве. Она также не в состоянии ссылаться на уже проведенное осуществление совершенного государства или проектировать создание такового. Существует только одно тело Бога, рожденное из воспринятого в вере слова Божьего. Таким образом, не существует некоего соответствующего христианской Церкви христианского государства, никакого дубликата Церкви в политическом пространстве».
Но и сама Церковь не должна заслонять Бога. Барт указывает: «Христианская община не является самоцелью. Она служит Богу и именно потому вместе с тем людям».
И тут же напрямую спорит с Достоевским: «Это действительно правда, что глубочайший, конечный божественный смысл гражданской общины состоит в создании пространства, чтобы провозглашать и внимать Слову, и в этом смысле, соответственно, пространства для существования христианской общины. Но путем, на котором гражданская община, согласно Провидению и предписанию Бога, делает и может это сделать, является природный, мировой, мирской путь установления права, обеспечения свободы и мира в пределах человеческого благоразумия и человеческих возможностей. Таким образом, согласно божественному смыслу гражданской общины речь идет вовсе не о том, чтобы она постепенно более или менее превращалась в Церковь. Так, политическая цель христианской общины состоит не в том, чтобы постепенно сделать государство Церковью, т.е. в наибольшей степени поставить его на службу своим собственным задачам. Если государство обеспечивает ей в какой-либо из возможных здесь форм свободу, признание и особые права (государственно-правовая гарантия Церкви того или иного рода, доступ в школу и на радио, защита воскресенья, финансовые поблажки и поддержку и прочее), то она даже не начнет думать о церковном государстве. Она будет благодарна за это как за дары, в которых она видит действие Божественного провидения и предписания: и прежде всего для того, чтобы она в таких расширенных границах являлась тем более верною, тем более ревностной Церковью, и чтобы она также зримо оправдывала направленные на нее со стороны гражданской общины ожидания. Однако она не станет делать такой дар требованием, который она должна отстаивать у гражданской общины. Если гражданская община отказывает ей в таком даре, то она будет сначала искать ошибку не у той, а у себя самой. Здесь действует: "Не противься злу!" В этом случае христианская община задаст вопрос, привела ли она уже гражданской общине доказательство духа и силы, представила ли и провозгласила ли она уже в мире Иисуса Христа так, что она со своей стороны может уже ждать соответствующего внимания к себе, как важному, интересному и благотворному фактору общественной жизни. Она спросит себя, например, действительно ли следует ей говорить нечто с ее точки зрения значительное, что должно было быть услышанным и сказанным в школе».
Таков ли путь РПЦ? Нет, она в карикатурном виде реализует старую идею симфонии властей. В отсутствие императора, подойдет и любая другая. Даже большевистская вполне могла рассматриваться как соработница… Но в чем?
Весьма характерно, что митрополит Никодим Ротов, обвинявшийся, кстати, в содомском грехе, лелеял мечту, что коммунистическая власть однажды воспоет псалмы. Его соратник протопресвитер Виталий Боровой признавал: «Владыка стремился к установлению постоянных связей, контактов и взаимных обменов в необходимом Церкви объеме, чтобы выжить внутри советского организма, а не вне его, так, чтобы Церковь смогла сыграть активную роль в обществе тогда, когда государство осознает ее необходимость».
И ближайший ученик Никодима Кирилл Гундяев проникся этими идеями, продолжив «симфоническую» политику в новых условиях, доведя ее до мрачной пародии на изначальную идею. Но такое постыдное вырождение последней, как раз и свидетельствует о том, что сама она была изначально ложной…
Но является ли «симфонический» идеал единственным, «вытекающим» из православной доктрины, как считают многие верующие, которым протестант Карл Барт, конечно не указ?
Недавно в США (на русском языке издана в этом году в Украине) вышла книга православного теолога Аристотеля Папаниколау «Мистическое как политическое. Демократия и не-радикальная ортодоксия». В ней предлагается весьма неожиданный взгляд, причем строго обоснованный аскетической традицией.
Папаниколау начинает с констатации: «быть сотворенным для общения с Богом – значит быть призванным учиться любить». А значит, христианин и даже аскет не может быть вне политики, поскольку сфера политического должна рассматриваться, не как «антитезис пустыне», но это «одна из многих пустынь, в которых христиане должны вести бой с демонами, пытающимися помешать учиться любить». И демоны эти никак не безбожники, как может решить какой-нибудь «православный» байкер. Это именно, собственно, то зло внутри тебя и вовне, которое мешает тебе, если и не возлюбить, то принять ближнего, каким бы дальним он ни казался.
Из этого тезиса теолог делает шокирующий многих вывод, что для упражнения в подобной любви либеральная демократия оптимальна.
Конечно, эта книга уже вызвала бурную полемику. Но бесспорно то, что митрополит Филипп тоже не был «вне политики», к чему его, кстати, всячески призывал Грозный. И что бы ни «обнаружили историки», именно за любовь к ближним, за то, что пытался защитить их от неистовства носителя власти, возомнившего себя карающей рукой Божьей, он и пострадал…