Сегодня в соцсетях распространяют фотки начала 1970-х годов, на которых запечатлена вполне себе «европейская» молодежь того же Афганистана или Ирана. Глядя на эти снимки, многие из нас недоумевают: «Как же так случилось? Почему история в этих странах так резко повернула вспять?». Не хочу показаться пессимистом, но впереди нас ожидают еще более впечатляющие исторические виражи, способные затронуть не только Азию, но также западные страны. Совсем не исключено, что спустя 20-30 лет кто-то вот так же будет разглядывать снимки нынешних европейских и американских городов, восклицая с досадой: «Чёрт, до чего же они довели великую цивилизацию!».
Не хотелось бы, конечно, сгущать краски в отношении Запада, однако сегодня только ленивый не говорит о всплеске агрессивной левизны, готовой разрушить сами основы западной цивилизации. Кто-то до сих пор надеется на правый реванш, на пресечение левацкого тренда, на возврат подлинно европейских ценностей. Загадывать на этот счет пока ничего не будем, ибо перед нами как раз тот случай, когда надежда умирает последней. Но и успокаивать себя бесплодными надеждами на чудесный исход также не стоит. Какими бы оптимистами ни были нынешние правые, на сегодняшний день социальные прогнозы применительно к западной цивилизации будут для них неутешительны. Реальный тренд, который мы сегодня наблюдаем воочию, возник отнюдь не на пустом месте. Но самое главное: на общественно-политическом горизонте пока что не просматривается никакой реальной силы, способной переломить эту тенденцию. Нынешние правые (о чем я говорил неоднократно) такой силы не представляют. Не представляют по существу, в принципе, качественно. Вот с этим нам как раз и предстоит разобраться, для чего необходимо понять, почему в социальном противостоянии одни побеждают, а другие проигрывают. Нет ли здесь скрытой логики, в силу которой будущий победитель уже понятен изначально?
Почему я так уверен в том, что у нынешних правых нет шансов выйти победителями в схватке с леваками? Здесь всё достаточно просто. Когда мы говорим: «левизна наступает», акцент необходимо делать на последнем слове - «наступает». Именно так мы и оцениваем ситуацию. Левые на самом деле находятся в состоянии наступления. И как нам неоднократно показывала история, в социальном противостоянии победу всегда одерживает только наступающая сторона. Тот, кто обороняется и реагирует, обречен на поражение, которое на относительно коротком историческом промежутке является лишь вопросом времени, а не вопросом удачливости противника. Поэтому, наблюдая такую схватку, мы в состоянии с самого начала выявить будущего победителя.
Почему так происходит, почему оборона (какой бы сильной она ни была) никогда не сможет гарантировать вам победы? Объяснение этому простое. Всё определяется характером вашего восприятия противника и оценкой своего места в конфликте. Если вы смотрите на противника как на агрессора и завоевателя, значит, вы с самого начала полагаете себя его ПОТЕНЦИАЛЬНОЙ ЖЕРТВОЙ. Полагая себя потенциальной жертвой, вы начинаете действовать так, как может действовать только потенциальная жертва. Так задается характерный именно для жертвы СТИЛЬ БОРЬБЫ с противником. И в конечном итоге вы этой жертвой и оказываетесь. Говоря философски, какой образ вы самим себе задаете при оценке своего места в социальном конфликте, такой образ вы и воплощаете в физической реальности. Всё просто и всё элементарно. Но именно эту простоту нынешние борцы с левизной упускают из виду, когда встают на защиту высших ценностей западной цивилизации.
То, о чем я сейчас говорю, является УНИВЕРСАЛЬНЫМ ПРАВИЛОМ, одинаково применимым к любому общественно-политическому движению, будь это хоть правые, хоть левые. Оно распространяется на многие стороны нашей жизни. Более того, оно совсем не ограничивается человеческим бытием. В животном мире, например, мы видим выражение этого правила во взаимоотношении хищника и его жертвы. Как вы думаете, почему хищники «держат мазу», наводя страх на многочисленные популяции травоядных? Ошибается тот, кто считает, будто всё здесь упирается в физическую силу. Это далеко не всегда так. Буйвол, например, физически превосходит льва. Бывали случаи, когда разъяренный самец подцеплял на рога голодную львицу, вспарывая ей живот. Если рассуждать абстрактно и соизмерять физические потенциалы, то стадо таких могучих копытных могло бы спокойно втоптать в грязь целый львиный прайд. Но на практике этого не происходит, поскольку мускульная сила сама по себе еще ничего не решает. Всё, в конечном итоге, упирается в образ жизни и стиль поведения.
Главное преимущество хищника перед его потенциальной жертвой заключается именно в том, что инициатива нападения исходит с его стороны. Если бы буйволы вели себя как охотники и бегали по саванне в поисках львов, то, скорее всего, для «царя зверей» наступили бы черные времена. Но такой стиль поведения для травоядных нетипичен, если не сказать – невозможен. И не потому, что они слишком трусливы для подобных наступательных инициатив. Они в принципе не способны на такие инициативы, поскольку источник пропитания находится у них прямо под ногами – достаточно просто опустить голову. Переведя эту ситуацию на язык социальной психологии, можно сказать, что травоядные непрерывно пребывают на пике своих возможностей, ибо у них нет нужды к чему-то стремиться и прилагать дополнительные усилия, связанные с постановкой каких-то специфических задач. Иными словами, всё, что им нужно для жизни, у них уже есть и без этих дополнительных усилий.
Как мы понимаем, бытие хищника не является столь размеренным. Поиск пропитания для него сродни достижению жизненно важной цели, где имеет место некое подобие планирования действий. При этом вряд ли мы можем утверждать, что охота на травоядных сопряжена с каким-то генетически врожденным бесстрашием. Когда тот же лев получает достойный отпор в виде сильного удара рогом или копытом, он спешно ретируется и убирается восвояси как испуганная домашняя кошка. Главное преимущество здесь, еще раз повторю, в образе жизни и стиле поведения. Хищник будет раз за разом совершать вылазки, пока его не навестит удача. Не врожденная смелость, а наличие БЕЗОПАСНОГО РАССТОЯНИЯ, на которое можно спокойно отойти в случае реальной угрозы здоровью, делает его столь страшным и дерзким. В свою очередь, наличие такого безопасного расстояния обусловлено характерным поведением его потенциальных жертв, неспособных прибегнуть к аналогичным охотничьим вылазкам и ответным «карательным рейдам».
При всей кажущейся банальности этого этологического этюда, он объясняет многие важные стороны жизни человеческих сообществ. Почему, например, тройке развязных хулиганов удается в течение многих лет терроризировать целый поселок? Здесь мы видим воплощение той же модели отношений между хищниками и травоядными, наблюдаемой в африканской саванне. Совокупный физический потенциал мирных жителей поселка не играет никакой роли, когда на первый план выходит инициатива крайне малочисленных, но дерзких агрессоров. Точно так же, как и в случае с хищниками, агрессивное поведение не сопрягается здесь ни с врожденным бесстрашием, ни (тем более) с какими-то особыми физическими навыками. Дерзость хулиганов не в последнюю очередь обусловлена наличием упомянутого выше безопасного расстояния, на которое можно отступить в случае неудачи. Практика показывает, что, нарвавшись на серьезное сопротивление, хулиганы без особых моральных усилий уматывают с «поля боя», нисколько не опасаясь при этом получить сокрушительную «ответку» по месту своего проживания. Их спасает как раз то, что объекты их нападений ограничиваются исключительно оборонными действиями, поскольку психологически совершенно не способны организовывать карательные акции, открывать охоту на злоумышленников и вынашивать иные планы по физическому устранению самого источника опасности. То есть – проявлять в этих вопросах инициативу. Поэтому инициатива всегда остается на стороне хулиганов, реализующих стиль поведения хищников.
Собственно, в этом заключается главная проблема так называемых законопослушных граждан, из-за своей безынициативности вынужденных искать защиту со стороны «пастухов» - правоохранительных органов. В итоге законопослушность становится сродни стадности. Может даже – синонимом стадности. И мирные обыватели, целиком доверившие свою безопасность государству, по стилю своего поведения и реакции на внешние угрозы перестают отличаться от домашних овец и коров.
Та же самая модель реализуется и на уровне общественно-политических отношений. Именно этим объясняются исторические факты, когда сплоченная группа идейных отморозков захватывает власть в целой стране и подминает под себя абсолютное большинство жителей. Именно это мы совсем недавно наблюдали в Афганистане, когда «хорошо обученная» трехсоттысячная правительственная армия практически без боя сдала позиции не особо многочисленным, но весьма агрессивным фанатикам. Еще раз подчеркиваю: ни соотношение физических данных, ни совокупные человеческие достоинства и моральные качества не имеют решающего значения, когда мы пытаемся определить будущего победителя в социальной схватке. Здесь всё задается форматом отношений, и ваша победа, в конечном итоге, будет определяться тем, какую роль вы решили исполнить в этом сценарии: роль голодного хищника или роль сытого травоядного.
Часто можно слышать сентенцию насчет того, будто революции выносят наверх людей безвестных и ничтожных. Я не совсем согласен с такой формулировкой. Скорее всего, это безвестные и ничтожные делают революцию, реализуя свой потенциал роста. Ведь когда вы – «никто», вам есть, куда расти. И если вы узрели пути роста, дарованные вам революцией, вы ставите перед собой вполне отчетливую цель. А достижение цели требует от вас инициативы. Вот вам и модель поведения хищника – будущего победителя в столкновении с травоядными. И даже если путь к победе идет через цепочку неудач, рано ли поздно - с десятой или двадцатой попытки – вы совершите, наконец, успешную охоту.
Наоборот, тот, кто почивает на лаврах или живет в достатке, не имеет таких мощных мотиваций к социальной активности, ибо его потенциал роста находится на нуле. Здесь автоматически формируется стиль поведения травоядного, поскольку всё, что нужно для сытой жизни, находится в пределах досягаемости вашей вытянутой руки. Надо ли говорить, что именно так создаются предпосылки для «травоядного» стиля поведения, несовместимого с наступательной, сугубо завоевательной стратегией на социально-политическом поприще. Кстати, не здесь ли кроется загадка психологии ненасытных «акул» большого бизнеса, вечно рыщущих в поисках непрерывного преумножения капитала и не желающих останавливаться? Мы изумляемся их ненасытности. Однако разгадка в том, что остановка автоматически переводит такого хищника в разряд потенциальных жертв. Исчерпание потенциала роста равнозначно потере мотивации к наступлению и агрессии, вслед за чем идет и утрата инициативы. Полагаю, что именно ненасытность этих «акул» дает им возможность удерживать свои наступательные позиции и сохранять власть и влияние в мире. Так что если вы хотите понять, почему крупный капитал до сих пор «рулит» и расширяет сферы влияния, а так называемый средний класс перманентно скукоживается (даже в США), оцените эту ситуацию в рамках предложенной модели.
Таким образом, источник победы в социальном столкновении необходимо искать в психологической плоскости. Физический потенциал, материальное обеспечение – лишь инструменты для реализации наступательной инициативы. Если ее нет, то вы можете хоть с головы до ног обвешаться оружием, но в исторической перспективе эта внешняя мощь не отменит вашей роли жертвы. Вы можете отбить хоть двадцать атак, но рано или поздно последует двадцать первая атака, которая окажется для вас роковой. Как я уже сказал, хищник с выгодой для себя использует возможность отхода на безопасное расстояние, но никогда не отказывается от повторения атак. Чтобы лишить его такой возможности, необходимо осуществить социально-психологическую инверсию. Проще говоря, поменять социальные роли: принудить хищника к поведению жертвы, ликвидировав саму возможность безопасного расстояния и вынудив его скрываться от преследования.
Казалось бы, я выдал сейчас слишком простую формулу. Однако в данном случае речь идет не о какой-то технической задаче – речь идет о радикальной «перенастройке» собственных мозгов, принципиальной смене оптики, смене ракурса, изменении взгляда на мир и на свое место в социуме. Вы должны не просто осуществить акт агрессии – вы должны смотреть на противника ГЛАЗАМИ ХИЩНИКА, то есть воспринимать его (а не себя!) в роли потенциальной жертвы. В противном случае инверсия невозможна, и изначальные роли сохраняются. Хищник остается хищником (стало быть, он будет повторять атаки), а травоядное – травоядным, то есть – потенциальной жертвой. Да, вы можете больно ударить злодея копытом и даже вспороть ему брюхо. Однако агрессия в стиле травоядного, еще раз повторю, - это всего лишь кратковременная реакция на угрозу, имеющая сугубо оборонительный, а потому - ограниченный характер. В ней нет элемента наступательной инициативы. И сколько бы дней и ночей вы ни держали оборону, исход всё равно предсказуем – полное поражение и сдача позиций.
Отмечу, что мы не говорим сейчас о проблеме морального выбора. Мы также не рассматриваем какие-то экзистенциальные проблемы, связанные с упомянутой социально-психологической инверсией. Мы лишь используем предложенную мною модель хищника и жертвы, чтобы лучше понимать процессы социальной динамики и тем самым вовремя избавляться от иллюзий. Скажем, чтобы оценить перспективы того или иного политического движения, нацеленного на борьбу с чем-то (или против чего-то), достаточно идентифицировать по указанным критериям стилистику его поведения и характер реакции на противника. Кто перед вами – хищник или потенциальная жертва? Реализует ли он наступательную инициативу или же держит оборону? Попробуйте применить данную модель к тому, что нам уже хорошо известно, и вы убедитесь, что она работает.
Возьмем нашу недавнюю историю. Как вы помните, в конце 1980-х годов в неформальных оппозиционных движениях выявилось два отчетливых направления, враждебно настроенных по отношению друг к другу. На одном фланге выстроились национал-патриоты, называвшие себя не иначе как «русскими патриотами». Другой фланг образовали либералы-западники. Во многом это были соперники-конкуренты в борьбе за внимание и признание со стороны основной массы общества. У нас в Новосибирске по воскресеньям в Нарымском сквере (центр города) между теми и другими проходили жаркие (чуть ли не до драки) дискуссии при огромном стечении народа. Эти сценки чем-то перекликались с «баттлами» между нацистами и красными времен Веймарской республики, хорошо описанными в «Майн кампф». К слову, многим из нас уже к концу 1989-го было понятно, что коммунистическому режиму осталось недолго. Поэтому официальных партийных агитаторов, иногда по службе заглядывавших на собрания неформалов, никто всерьез не воспринимал. В глазах активных граждан КПСС была уже «списана» с капитанского мостика. Однако вопрос о том, у кого есть реальный шанс взять в руки освободившийся штурвал, до какого-то времени оставался открытым.
Тем не менее, уже в 1990-м году, вдоволь пообщавшись с представителями национал-патриотического движения, я пришел к окончательному выводу о том, что «русским патриотам» ничего не светит. Ни о каком взятии власти, о построении «русской государственности» не могло быть и речи. Для меня была совершенно очевидна неизбежность победы либералов-западников. Думаю, после разгрома октябрьского мятежа в 1993 году на этот счет уже ни у кого не оставалось никаких иллюзий. Национал-патриотическое движение раскололось на всякие «толки и согласия», до сих пор ведущие маргинальное (и даже полуподпольное) существование.
Приходилось слышать, будто главный изъян русских национал-патриотов в том, что они недостаточно современно выглядят, зачастую апеллируют к замшелой архаике, верят в теории заговоров и иной раз так отчаянно борются за «духовные скрепы», что впадают в откровенное мракобесие. Лично я не считаю такое объяснение исчерпывающим. История показывает нам впечатляющие примеры побед носителей архаики над своим прогрессивными соперниками. Достаточно упомянуть консервативную революцию в Иране или взглянуть на нынешний Афганистан. Наши национал-патриоты оказались в списке проигравших по другой причине, куда более фундаментальной, нежели те или иные идеологические пристрастия. Столкнувшись с оппонентами в лице либералов-западников, они стремительно заняли реакционно-оборонительную позицию. Ближе к 1990-му году на них уже смотрели как на чудаковатых (и слегка сумасшедших) защитников советской государственности. И как я уже говорил, стратегия обороны – удел травоядных. А в социальном противостоянии травоядные неизбежно обрекают себя на роль жертвы.
В данном случае речь не идет о каких-то политических просчетах. «Травоядная» стилистика сама по себе не является плодом ошибки. Она целиком обусловлена образом жизни и психотипом основных участников. Наши национал-патриоты приняли позицию потенциальных жертв как раз потому, что воспринимали ситуацию ГЛАЗАМИ ПОТЕНЦИАЛЬНОЙ ЖЕРТВЫ. Все эти бесконечные вопли о «многострадальном» русском народе, об антирусской государственной политике, о заговоре темных сил против России и русских, о нашествии иммигрантов – вся эта назойливая сентиментальная риторика красноречивым образом отражает отсутствие всякого настроя на экспансию, на захват, на агрессивно-наступательные побуждения. «Русские патриоты» предпочитают РЕАГИРОВАТЬ на угрозы, нежели становиться ИСТОЧНИКОМ УГРОЗЫ для тех, кого они считают своими врагами. Типично «травоядное» поведение!
Именно отсутствие наступательной инициативы сделало национально-патриотическое движение не просто маргинальным и политически несостоятельным, но еще и идеологически ТОКСИЧНЫМ для русского общества. Включаясь в это движение и усваивая его идеологические тезисы, вы банально рискуете проникнуться этим настроем потенциальной жертвы. До сих пор в том же духе некоторые националисты продолжают разгонять тему нашествия иммигрантов и кавказцев. Почему-то считается, что когда русским людям рисуют жуткие картины инородческого засилья, то тем самым их якобы побуждают к национальному сплочению. Но это иллюзия. Тридцатипятилетняя история русского национал-патриотического движения наглядно показала, что страшные рассказы о том, как нас «угнетают», «спаивают», «травят», «унижают», «вырезают» и «вытесняют» не дают никаких положительных практических результатов. Именно поэтому мы до сих пор не получили никакого национального сплочения. Страх – совсем не то чувство, которое побуждает людей к объединению ради общей цели. Страх способен вызвать панику, но отнюдь не сплочение.
Постоянный обличительный пафос, которым обычно сопровождаются национал-патриотические воззвания к соотечественникам, лишь подчеркивает болезненную жалость к себе, вряд ли совместимую с наступательной стратегией. В итоге мы пожинаем одно лишь уныние, приводящее к расслабленности. Так что, называя вещи своими именами, мы вынуждены признать, что многолетняя национал-патриотическая пропаганда выступала в роли деморализующего фактора, навязывая русскому человеку в качестве нормы сугубо «травоядное» восприятие общественно-политических реалий.
Важно понять, что внешние формы и атрибуты не играют здесь какой-либо роли. Любовь русских патриотов к оружию и униформе еще не делает из них носителей «хищной» стилистики. А если учесть, что тридцать лет назад они вчистую проиграли волосатым пацифистам, то следует признать, что даже пацифист способен выступить в роли «хищника» на общественно-политической арене. Напоминаю еще раз, что данная роль определяется не показной воинственностью, а особым восприятием мира, в том числе – восприятием реальных или же вероятных противников. Фундаментальное отличие «хищника» от «травоядного» в том, что борьба с врагами для него является не противодействием внешней агрессии, а СПОСОБОМ САМОУТВЕРЖДЕНИЯ. Враг воспринимается им исключительно как потенциальная жертва собственной наступательной инициативы. Слово «жертва», естественно, применяется мной в широком смысле. Соответственно, когда мы говорим об агрессии и наступлении, речь идет о вторжении в ЧУЖОЕ жизненное пространство (также в широком смысле). Говоря обобщенно, «хищник» - это не тот, кто защищается и отражает, а тот, кто вторгается и вытесняет. Данный критерий нужно понимать отчетливо, особенно в том случае, когда вы пытаетесь оценить чьи-то перспективы в общественно-политическом противостоянии. Нетрудно понять, что по этим критериям наши «воинственные» национал-патриоты и националисты никак не подходят на роль «хищников» - даже тогда, когда проклинают иммигрантов или демонстрируют перед либералами и леваками свой боевой задор.
А теперь перейдем к российским либералам, точнее, к той их части, которая ныне представляет прозападную оппозицию существующему режиму. Это весьма занятный феномен радикальной трансформации вчерашних «хищников» в сегодняшних «травоядных». По сути, новейшая история российских либералов есть история превращения большого хитрого лиса в маленького пушистого кролика. Именно такова дистанция между либералом начала 1990-х и либералом времен «путинской диктатуры». Накануне крушения СССР российские либералы демонстрировали явно наступательный настрой, ничуть не скрывая своих намерений занять законные места в истеблишменте новой демократической России. И как мы прекрасно знаем, самые ушлые и пронырливые из них неплохо приподнялись на волне рыночных реформ. Во власть пришла очередная когорта безвестных и безродных, успешно реализовавших собственный потенциал роста.
Подробная структура трансформаций российского либерализма в данном случае нас не интересует. Поговорим лишь о той его части, которая представлена антипутинской оппозицией.
Вот уже как минимум полтора десятилетия наши непримиримые борцы с кремлевской «диктатурой» из всех углов разносят свои апокалиптические ужасы о скором возрождении сталинского ГУЛАГа, о грядущем усилении репрессий, о тотальном уничтожении свободы слова и о прочих ужасах тоталитаризма. Если кто-то думает, что с таким набором мрачных посланий эти деятели способны кого-то повести за собой, тот сильно ошибается. С каждым новым витком закручивания гаек из либерально-оппозиционного лагеря раздается один и тот же надрывный призыв к своим единомышленникам: «Пора валить!». То есть наши записные «борцы с диктатурой» даже не пытаются организовывать оборону, а предпочитают сразу же бежать с поля боя. Судя по общей стилистике их посланий, для этих людей вполне привычно (и даже почетно) видеть себя в роли ЖЕРТВЫ тиранического режима. В этом смысле нынешняя оппозиционная риторика столь же токсична по характеру воздействия на общественное сознание, как и риторика национал-патриотов. Не удивительно, что за указанный период часть русских националистов откровенно «спелись» с либералами. По большому счету, здесь мы видим не столько «стратегический союз» против действующей власти, сколько эмоциональное сближение «братьев по несчастью».
Каковы же перспективы этого, с позволения сказать, «союза»? Как мы понимаем, о реальных плодах совместной деятельности говорить здесь не приходится, поскольку «травоядная» психология обрекает и тех, и других, на поражение. Однако на практике судьбы отдельных представителей антипутинского движения могут выглядеть по-разному, особенно учитывая глобальный размах грядущих перемен. Будущее националистов, традиционно сохраняющих верность правому курсу, будет целиком сопряжено с трагической судьбой правого дела в мировом масштабе. Как вы уже поняли, наступление левизны – процесс перманентный, грозящий разворачиваться до полной победы левацкого тренда. Еще раз повторю: сам факт того, что левизна реализует сугубо наступательную инициативу, дает ей весомый шанс на победу. При таком развитии событий у русских националистов вырисовывается перспектива гордо и красиво уйти с политической сцены. Уйти окончательно.
А вот с представителями либеральной оппозиции не всё так однозначно. В условиях левацкого наступления некоторые из них в состоянии полностью «расшиться» и влиться в этот неокоммунистический поток. Возможно даже, что на такой шаг они пойдут без особых мук совести. Нельзя сказать, что с их стороны это будет красиво, но коль мировая история дает такой великолепный шанс «наточить зубы» и войти в славную когорту победителей, то почему бы им не воспользоваться? О левацком нутре наших либеральных оппозиционеров говорят давно (к чему они сами дают немалый повод). Так что вряд ли в ближайшее время мы с ними распрощаемся окончательно.
Вопрос лишь в том, насколько широко распространится левацкая экспансия по просторам западных стран и в каком виде она будет представлена в нашей стране в ближайшие двадцать лет? Я уже неоднократно говорил о том, что будущее России необходимо осмысливать исключительно в контексте глобальных тенденций. Сказать, будто в мире утверждается только какая-то одна тенденция, также не приходится. На ту же левацкую экспансию может найтись весомое противодействие. Но пока что отчетливее всего оно просматривается в лице радикального ислама, наступающего на ценности западной цивилизации с другого, так сказать, фланга. Вероятны и иные «скрепные» движения против левизны, однако вряд ли подобный расклад сил станет утешением для наших правых (если, конечно же, они не примут эти «скрепы» всей душой). Возможна ли, в таком случае, более цивилизованная социально-политическая инициатива, способная нейтрализовать левацкий тренд? Я этого не исключаю. И в то же время я вынужден еще раз констатировать: пока такой альтернативы мы не наблюдаем даже в теории.