Версия для печати
Четверг, 06 мая 2021 10:11

Культ «Великой Победы» как новая гражданская религия

Автор Олег Кильдюшов
Оцените материал
(0 голосов)

Классик политической теории модерна Жан-Жак Руссо в одноименной главе своего знаменитого сочинения «Об общественном договоре, или Принципы политического права» (1762 г.) ввел довольно странное на первый взгляд понятие "гражданская религия". Его аргумент звучит следующим образом: "...для государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности; но догматы этой религии интересуют государство и его членов лишь постольку, поскольку эти догматы относятся к морали и обязанностям, которые тот, кто ее исповедуют, обязан исполнять по отношению к другим. <...> Существует, следовательно, исповедание веры чисто гражданское, статьи которого надлежит устанавливать суверену; и не в качестве догматов религии, но как правило общежития, без которых невозможно быть ни добрым гражданином, ни верным подданным".

Эта идея Руссо имела далеко идущие последствия для политической теории и практики модерна. Уже во времена Французской революции быстро выяснилось, что государство современного типа является своеобразным оператором коллективного спасения для своих граждан. Естественно, речь идет уже о посюстороннем спасении – например, в форме «вечного существования» в пантеоне национальной культуры или в форме официального культа героев.В этом смысле современное политическое тесно связано с сотериологическими компетенциями. Не случайно другой классик модерной мысли, Томас Гоббс, даже называл государство «смертным богом». Это определение очень удачно в том смысле, что в Новое время именно государство требует почитания и поклонения себе, именно оно определяет круг тех, на кого распространяется его «спасение», именно в его интересах интеллектуалы создают специфический дискурс, который выдающийся немецкий юрист Карл Шмитт назвал «политической теологией». Очень часто объединяющей нацию формой гражданской или политической религии выступает культ великих предков, как правило, всех победивших или все создавших.

Крупнейший исследователь модерного национализма Бенедикт Андерсон в своей главной работе "Воображаемые сообщества" показал значимость социального воображения для конституирования политических наций на примере многочисленных монументов Неизвестному солдату: "У современной культуры национализма нет более захватывающих символов, чем монументы и могилы Неизвестного солдата. Публичное церемониальное благоговение, с каким относятся к этим памятникам именно в силу того, что либо они намеренно оставляются пустыми, либо никто не знает, кто в них лежит, поистине не имеет прецедентов в прежней истории. <…> Однако несмотря на то, что в этих пустых могилах нет ни поддающихся идентификации смертных останков, ни бессмертных душ, они прямо-таки наполнены призраками национального воображения» (глава 2). При этом Андерсон предлагает читателю смелый мысленный эксперимент: представить себе вместо подобного места национальной памяти, скажем, Могилу неизвестного марксиста или Памятник павшим либералам. Понятно, что это так же нелепо, как Обелиск консерваторам или Стелла анонимной феминистке.

Исходя из этой теоретической перспективы попытаемся взглянуть на дискурсивный феномен «Великой Победы», превратившийся при позднем В. Путине в настоящую государственную религию со своим культом, ритуалами и догматами.

К семантике Дня Победы

В последнее время наблюдаются заметные изменения в смысловой и эмоциональной окраске 9 мая: еще недавно понятия "победа над нацизмом", "подвиг советского народа" и т.д. воспринимались как советские анахронизмы, сам День Победы – в лучшем случае как традиционная красная дата календаря, а гвардейская ленточка – как пример бессодержательности нашистских акций.

Сейчас же этот праздник на глазах избавляется от нафталина позднесоветского нарратива Победы, приобретая совершенно актуальные политические коннотации: из дня памяти о подвиге и жертвах давней войны он превращается в маркер текущей политической идентификации по линии «свой-чужой» или даже «друг-враг». Персоналистский режим В. Путина – подобно многим известным диктаторам 20 века – выстраивает свою политическую идентичность, опираясь на события Второй мировой войны и особенно Великую Отечественную войну как на собственное «учредительное событие» и собственный легитимирующий миф.

Несмотря на сохранение старых ритуалов празднования, сегодня этот государственный праздник получил новое смысловое содержание – символического акта самоопределения в нынешней политической борьбе. Хотя ни сам нынешний хозяин Кремля, ни его окружение не имеют никакого личного отношения к трагическим событиям середины 20 века, именно культ чужой Победы стал для них удобным инструментом для легитимации собственного господства – как бы от имени участников великой истории. Таким образом, если советская диктатура вела свое летоисчисление от учредительного для истории СССР события «Октябрьская революция», то постсоветская диктатура 2.0 избрала в качестве базового для себя нарратива культ «Великой Победы». С этим связано и позиционирование РФ как блюстителя "исторической правды о Победе". Благодаря подобной исторической легитимации правящая группировка и ее лидер предстают в качестве символических победителей фашизма.

Стоит ли говорить, что в таких политических условиях невозможно создать общенациональный нарратив, адекватный масштабам военной катастрофы 1941-1945 годов. В этом смысле над Восточной Европой висит какое-то "дискурсивное проклятие": если на нынешней Украине захватившие там власть националистические предприниматели пытаются осуществить странный эксперимент по оживлению украинского нацизма (бандеровщины) образца 1930-1940-х годов в качестве государственной идеологии европейской страны 21 века, то в Российской Федерации официоз пытается говорить языком сталинского агитпропа. Понятно, что оба эти политические нарратива не позволяют артикулировать катастрофический русский опыт 20 века.

В рамках новых идеологических приоритетов Кремля тут же возникла целая индустрия «Великой Победы» с участием известных патриотов госбюджета. Достаточно посмотреть на текущий кинопроцесс: в РФ просто на поток поставлено производство убийственно слабых фильмов, буквально разваливающихся на нелепые фразы и действия картонных персонажей. Как правило, в этих картинах актеры, обычно изображающие в помойных НТВ-шных сериалах майоров ФСБ, здесь озвучивают набор несвязных фраз, довольно нелепых для памяти нашего народа, имеющего такую огромную традицию антропологии войны.

Понятно, что культура не может не реагировать художественными средствами на прямой заказ со стороны государства. В этом смысле абсолютно нормально, что творцы пытаются перевести трагический опыт войны на современный эстетический язык, включая киноязык, и по-новому разрабатывать темы, важнейшие для культурной памяти нашего народа. Великая Отечественная – одна из таких тем, и без этой модернизации эстетического нарратива все время будет получаться советский фильм "Два бойца" (1943). В то же время очевидны попытки в рамках сегодняшнего поиска нарратива для описания военной катастрофы середины 20 века обратиться к успешному позднесоветскому эстетическому опыту, ставшему для многих современников источником образов и объясняющих метафор. А вот сегодня с этим пока не слишком получается – несмотря на гигантские бюджеты, реальных творческих удач здесь очень мало…

Пока имеющие доступ к распределению государственных средств патриоты осваивают многомиллиардные суммы на «патриотическое воспитание», а депутаты Госдумы вводят очередной запрет на свободное обсуждение проблемных моментов отечественной истории, «коллективный Гозман» нашел для гражданской религии позднего путинизма свое собственное название: победобесие. Критикуя официальный нарратив Победы вовсе не обязательно использовать язык местной демшизы, но некоторые практики государственного культа РФ действительно принимают клинические формы.

Георгиевская ленточка на Кремлевской елке

Начиная с третьего президентского срока В. Путина практически все официальные праздники в нашей стране превратились в своеобразный филиал 9 мая: 

- первым пало 23 февраля;

- затем слова благодарности ветеранам стали звучать и 12 июня;

- 4 ноября также стало на глазах набираться семантики от 9 мая...

Последними незатронутыми путинскими апелляциями к Великой Победе праздниками оставались 8 марта и Новый год.

Но теперь и в новогодний праздник можно наблюдать "семантический" аттракцион: как именно тронувшийся на чужой победе диктатор в своей поздравительной речи увяжет Великую Отечественную войну с Новым годом. Два последних раза это выглядело так:

2019:

"Эти ценности нам передали наши предки — героическое, несгибаемое поколение победителей. В наступающем году мы будем отмечать 75 лет Победы в Великой Отечественной войне. От всей души поздравляю с новогодними праздниками фронтовиков и тружеников тыла, людей старшего поколения, всех, кто прошел через тяжелейшие испытания ради нас с вами, ради будущего нашей Родины. Низкий вам поклон!"

2020:

"Этот год мы прошли вместе, с достоинством, как и подобает единому народу, который почитает традиции своих предков. Это ценности мужества, отзывчивости, милосердия в наших сердцах, в нашем характере и поступках. Мы равняемся на наших дорогих ветеранов, на доблестное поколение, победившее заразу нацизма. Несмотря ни на что, мы исполнили наш священный сыновний долг, с благодарностью и признательностью отметили 75-летие Великой Победы."

Таким образом, теперь гражданам путинской РФ грозит бесконечный День Победы на протяжение всего года. Можно лишь гадать, как президентские спичрайтеры приплетут далекую войну к новогоднему поздравлению в 2021 году! Или «бункерный затворник» под елочкой объявит о начале подготовки к 80-летию Победы?

В результате столь бесцеремонного вторжения официоза в календарь стало довольно сложно отметить 9 мая по-человечески – и как общенациональный день памяти, и как день чествования своих семейных героев. В публичном пространстве практически невозможно избежать всех этих начальственных рож, присвоивших себе право выступать операторами исторической политики нашей нации. 

Победа vs. свобода

В этих дискурсивных условиях каждый календарный День Победы неизбежно превращается в повод для "замещающих дебатов", когда дата конкретного исторического события, в данном случае – окончания Второй мировой на европейском театре военных действий, на- и перегружается проблематикой, семантически и структурно относящейся скорее к базовым дилеммам модерна. Ведь всякий раз в этих дискуссиях в СМИ и социальных сетях речь идет именно о свободе, политической лояльности и культурной памяти. Несмотря на попытки путинского режима посредством Уголовного кодекса наложить табу на ряд острых проблем исторической политики, конфликты постоянно вспыхивают вокруг разных регистров памяти – уже не у самих участников тех далеких событий, а у их наследников и интерпретаторов.

Так, одним из популярных в определенных кругах мемов стало обвинение в адрес СССР/советского солдата/русского народа в том, что вместо обещанного освобождения он принес народам Европы новую тиранию. Если не следовать здесь выработанному за долгие годы рефлексу контрпропаганды, а попытаться структурировать смешанную в кучу топику войны и свободы по предметным семантических полям, то можно прояснить кое-что и для самих себя относительно статуса солдата-победителя как агента модерна.

Начать здесь нужно именно с качества агентности бойцов Красной Армии, оказавшихся в Центральной и Восточной Европе вовсе не в результате суверенного решения некого кантовского морального субъекта или некого позыва со стороны врожденного русского империализма. Скорее, в результате военно-политического банкротства летом-осенью 1941 года красного Левиафана, вынужденного напрямую апеллировать к витальной силе русского народа и его историческому опыту выживания, Красная армия из вооруженного отряда русофобской коммунистической диктатуры на глазах национализировалась, превратившись к маю 1945 в своеобразное народное ополчение, масштабы которого не снились ни Кузьме Минину, ни графу Ростопчину. В этом смысле, наши героические предки, вынужденно оказавшиеся спасителями Европы от нацизма, сами были жертвами людоедской диктатуры и по определению не могли быть носителями модерных прав и свобод даже на уровне кодекса Наполеона 1804 года.

Но значит ли это, что их подвиг и их жертва исторически незначимы только из-за того, что Польша или Латвия, оказались под пятой кремлевского тирана? Думаю, переживания по этому поводу лучше всего оставить самим полякам и прибалтам. Вместе с поводом задуматься о реальном статусе их политий, все время оказывающихся под катастрофическим воздействием геополитически более успешных соседей.

Самих же современных русских людей в контексте сталинского "освобождения Европы" должен волновать совсем другой вопрос – как оправдать неисчислимые русские жертвы в Восточной Европе, составляющие примерно население средней страны данного региона? Другой не менее значимый вопрос связан с т.н. эффектом декабристов – что происходило в головах офицеров и бойцов уже Советской армии по мере ее продвижения на Запад? Как они сами категоризировали увиденное ими в Европе по сравнению с привычным им опытом «банального сталинизма»? И как это новое знание о мире – вполне в кантовском духе – могло повлиять на их ожидания на изменения собственного положения в послевоенном мире? Здесь нетрудно заметить выпадение второго знаменитого кантовского вопроса, который должен был встать перед миллионами наших предков в военной форме образца 1945 года: какие опции для меня лично открываются в свете опыта победоносной войны?

Мы сейчас знаем о зафиксированных советской тайной полицией ожиданиях фронтовиков, но ничего не знаем о массовых антисоветских выступлениях сразу после войны. В этом смысле красная диктатура успешно канализировала витальную силу нашего народа в своих интересах, сохранив советский морок еще на несколько десятилетий. Но должен ли из того очевидного факта, что наши предки-победители не смогли после победы добиться свободы даже для себя, следовать отказ от признания их военного героизма и экзистенциально-поколенческого подвига?

Честный ответ на все эти неприятные вопросы мог бы выглядеть примерно так: да, советские солдаты не были "солдатами свободы" из агиток советской пропаганды, но они были "солдатами жизни"! Так что мы как великая культурная нация имеем все основания почитать подвиги и жертвы своих предков уже потому, что они являются условием возможности нас. А вопрос свободы придется решать нам самим…

Вместо заключения: память частная или память общая?

В моих дискуссия с друзьям и коллегами по поводу непостыдных для нашего народа форм поминовения своих героев постоянно возникает дилемма: как совместить частно-семейную память с памятью коллективной, объединяющий в одну культурную нацию совершенно разных, не связанных друг с другом людей – как в пространстве, так и во времени. Ведь очевидно, что 9 мая – день национальной памяти, но то конкретное содержание, которым власти РФ наполнили памятную дату за все последние году, сделало официальный формат все более неприемлемым для очень многих русских. Один из моих собеседников в поиске внеофициозных изводов празднования даже предложил соотнести Победу как праздник народного единения с Пасхой. Понятно, что с точки зрения богословия — это довольно сильное сравнение, но очень понятное по своей наглядности…

Очевидно, что различные инициативы низовой общественности в связи с Днем Победы явно направлены не на глорификацию, а именно на меморизацию советской военной катастрофы середины 20 века. Что касается российских властей, то они в рамках новой гражданской религии готовы присвоить себе и победу над печенегами. По мере ухода непосредственно причастных к той катастрофе, глорификация чужой победы как PR-технология, применяемая путинским режимом в промышленных масштабах все последние годы, как минимум неприемлема для всех вменяемых русских людей.

Стоит ли говорить, что в контексте государственного культа Дня Победы стали практически неизбежными обвинения в русофобии в адрес всех тех, кто не готов участвовать в официозной инсценировке преемственности власти нынешнего режима от поколения советских воинов-победителей во Второй мировой. Причем в русофобии обвиняют не только местную демшизу, отрицающую русскость на онтологическом уровне, но и тех, кто ставит под вопрос доведенный до абсурда новый казенный патриотизм, лишь усиливающий позицию тех же русофобов.

Хочется надеяться, что в свободной России станет невозможной и просто ненужной такая неприличная инструментализация прошлого в политических целях нелегитимного удержания власти/собственности. Давно пора оставить семантику победы тем, кто имел к ней отношение, т.е. уходящим фронтовикам, бюджетный же патриотизм только дискредитирует подвиг нашего народа. Остальным же поколениям в рамках личной, семейной и общей политики памяти нужно думать о модели русского прошлого, с одной стороны учитывающей катастрофический исторический опыт середины 1940-х, а сдругой – не порождающей несчастное сознание в общенациональных масштабах. Но это задача реализуема лишь в рамках свободного дискурсивного процесса, так что и здесь без структурной демократизации не обойтись. Пока же приемлемая для всех рамка памяти так и не найдена, а она крайне необходима для формирования адекватного нарративадля описания трагического опыта русской нации.

Прочитано 1275 раз

Похожие материалы (по тегу)