Версия для печати
Четверг, 28 ноября 2019 21:51

«Божьи люди» и блатные

Автор Олег Носков
Оцените материал
(3 голосов)

«Блатной мир, - писал Варлам Шаламов, - это закрытый, хотя и не очень законспирированный орден, и посторонних для обучения и наблюдения туда не пускают. Ни с Горьким-бродягой, ни с Горьким-писателем никакой блатной по душам не разговорится, ибо Горький для него, прежде всего – фраер».

Обратите внимание: Шаламов говорит об «ордене», о закрытой организации со своей особой моралью и традицией, со своими знаками отличия и особым языком, со своей иерархией, со своими ритуалами и системой «посвящения». Блатарей, по убеждению Шаламова, ни в коем случае нельзя ставить в один ряд с обычными преступниками из числа «оступившихся». Блатарь – это не юридическая категория, а социальная и даже культурологическая. Блатной мир, по выражению писателя, ведет «вечную войну» с тем миром, который представляют «фраера».

Известный питерский археолог Лев Клейн также имел возможность, подобно Шаламову, изучать этот мир непосредственно, отбывая в начале 1980-х заключение в ленинградских «Крестах», а затем – в лагере общего режима. Он, конечно, не первый ученый, оказавшийся волей судьбы среди уголовников. Но, наверное, в нашей стране он единственный, кто решился откровенно поделиться с широкой аудиторией своими наблюдениями и размышлениями о профессиональной преступной среде. Для нас важно, что это были не эмоциональные писательские рефлексии, а незамутненный взгляд представителя академической науки. Фактически, Клейн нашел для себя в лагере предмет для исследования, в какой-то мере соответствовавший его научным компетенциям. Размышления ученого о преступном мире опубликованы в сборнике «Перевернутый мир (Археолог и культура)».

«Я решил, - пишет ученый, - рассматривать свое невольное путешествие в этот непривычный мир как очередную научно-исследовательскую экспедицию, а свое ознакомление с ним - как включенное наблюдение, временами - как включенный эксперимент». Клейн обращает внимание на институционализацию уголовной среды в лагере, на «ритуализацию всей жизни в нем, на самостоятельные структуры сообщества уголовников». В нашей стране, считает он, лагеря создали совершенно особый вид уголовного сообщества, которого нет нигде в мире. Это сообщество разделено на три касты («масти»). В лагере, где отбывал срок ученый, они назывались так: «воры», «мужики» и «чушкИ». «Ворами» называли всё тех же блатных. Так обозначали не только людей, осужденных за кражу, но вообще всех уголовников «крупного пошиба», включая бандитов, грабителей и убийц. Как пишет Клейн, они составляли от одной десятой до одной шестой от всего лагерного контингента, но при этом заправляли всеми. Они же являются и блюстителями так называемого «воровского закона» - особой уголовной морали, навязываемой всему арестантскому сообществу.

«Мужики» составляли среднюю касту. Это те, которые работают и за себя, и за воров. В лагере они составляют большинство, хотя при этом они ничего не решают. Как правило, сюда попадают люди «оступившиеся», ставшие преступниками случайно. Во времена Шаламова именно их называли фраерами. Блатные живут в лагере как раз за их счет.

Наконец, третья каста представляет собой изгоев, отверженных, парий, «обиженных». Их подвергают всяческим унижениям или используют как рабов. «Чушок должен быть покорным и незаметным - как дух, как тень. Чушок всегда в синяках, бледный, с ужасом в глазах. Как чушки выносят подобную жизнь, мне непонятно. Их примерно столько же, сколько воров, т.е. одна десятая или чуть меньше», - пишет Клейн.

Еще одно принципиально важное замечание ученого: «Касты различаются по униформе, поведению, нравам, экономическому и бытовому положению. Всеми правдами и неправдами воры стремятся перекрасить выданную администрацией униформу в черный цвет, ушивают ее по фигуре и щеголяют в отутюженных брючках и начищенных сапогах на увеличенных каблуках. Мужики носят мешковатые синие робы, а чушки донашивают обноски - утратившую цвет серую рвань. По лагерю воры ходят с гордой осанкой, держат себя развязно, нагло, везде (в столовой, поликлинике, лавке) проходят без очереди. Мужики ведут себя скромно, большей частью помалкивают или разговаривают тихонько, они всегда усталы и голодны. Чушок вечно прячется в закоулках, стоит позади строя, полусогнутый, со втянутой в плечи головой, запуганный и дрожащий».

Каста воров неоднородна и имеет свою иерархию: «На вершине пирамиды - главвор, или авторитет (прежний титул - пахан). Пост этот достается не обязательно самому сильному физически, а одному из наиболее решительных и искушенных, властных и опытных, тому, кто сумеет заручиться наиболее широкой поддержкой воров. Ниже располагаются угловые (занимающие в каждом бараке или казарменном помещении угловую нижнюю койку), бугры (бригадиры), далее в иерархии следуют бойцы (дружинники главвора), и уж затем - прочие воры и еще одна категория - подворики (новички в касте, шестерки - те, кто в подручных, на побегушках у влиятельных воров)».

Эту уголовную иерархию Клейн не считал простым слепком с нашего общества (что совершенно верно). Историку и этнографу сразу же бросается в глаза поразительное сходство лагерной среды с так называемыми традиционными обществами: «И тут и там, - пишет ученый, - трехкастовая структура, а также выделение вождей с их боевыми дружинами. Первобытное общество на стадии разложения всегда распадалось на верхний слой (дифференцированную знать, включающую аристократов, жрецов и купцов), средний (крестьян-общинников) и низший (рабов, изгоев)».

Указанное сходство прослеживается и на уровне заведенных у арестантов ритуалов. «Архаическим (первобытным) обрядам инициации соответствует прописка в камерах и лагерях с жестоким ритуалом и азартными избиениями, с каверзными вопросами и стандартными ответами на них, которые нужно заранее знать», - отмечает Клейн. Сюда же относятся различные табу. Вот некоторый перечень:

«Нельзя носить что-либо красного цвета (там иная символика: это цвет педерастии). Нельзя использовать уроненную на пол или на землю ложку или миску (даже если ее помыть!). Но пидорку (лагерную шапку) поднять можно, только ее следует отстирать. Лишний хлеб нельзя бросать в толчок, а только в мусорное ведро или коробку. Воду в толчке нельзя спускать рукой - только ногой. Заподло пить прямо из крана (с горбатого) - по-видимому, от слишком близкой аналогии с орально-генитальным сношением. Заподло говорить “спасибо” (нужно: “благодарю”). Заподло называть цирика (надзирателя) по имени. Не подобает в драке бить кого-либо ногами... нет, не вообще, а лишь опираясь руками о шконку (койку), а без опоры - можно».

Параллелей с первобытными культурами достаточно много. Можно еще привести татуировки, изменение формы и размера полового члена разными подкожными включениями, любовь уголовников к разным блестящим украшениям, склонность к суевериям и, наконец, бедность и убогость блатного жаргона, когда сотни понятий и оттенков выражаются каким-нибудь одним словечком (что сближает блатной жаргон с языком дикарей).

Объяснить такие совпадения только лишь ссылкой на криминальную психологию не получается. Клейн искал причину сходств в биологической природе человека как такового. Дескать, эта природа так и осталась в первобытном состоянии, всё остальное – лишь культурные наслоения. В лагерной же среде, куда проникают личности «с дефицитом культуры» (по выражению Клейна), это первобытное начало, ничем не сдерживаемое, порождает формы и структуры, соответствующие первобытному укладу.

Мне такое объяснение кажется несколько натянутым. Точнее, это даже не объяснение, а констатация факта. Если уголовник сам по себе (как человек с «дефицитом культуры») отражает психологию дикаря, то и организация такого сообщества, надо полагать, будет соответствующей. Для нас принципиален другой момент. Весь этот «первобытный» лагерный уклад ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО НАВЯЗЫВАЕТСЯ кастой воров (блатных), которые, по словам Клейна, составляют всего 10-15% от общего состава арестантов. Именно их и Клейн, и Шаламов объявляют хранителями так называемого «воровского закона».

А если следовать Шаламову, то среди блатных на страже воровской традиции стоит относительно немногочисленная верхушка «избранных» - высшая масть блатного мира. Писатель относит их к категории «потомственных воров». Это те, «у которых старшие родственники - отцы, деды или хотя бы дяди, старшие братья были уркаганами; те, которые выросли с раннего детства в блатных традициях, в блатном ожесточении ко всему миру; те, которые не могут променять своего положения на другое по понятным причинам; те, чья "жульническая кровь" не вызывает сомнения в своей чистоте».

Именно потомственные воры, утверждает Шаламов, и составляют «правящее ядро уголовного мира, именно им принадлежит решающий голос во всех суждениях "правилок", этих "судов чести" блатарей, составляющих необходимое, крайне важное условие этой подземной жизни». Они же хранят важные воровские секреты, связанные с выработкой упомянутых «воровских законов» и блатной фени. Для нас всё это чем-то напоминает пародию на христианских святых отцов, принимавших участие в выработке богословских догматов и ритуальных практик, и точно так же стоящих на страже церковных канонов. Однако на самом деле высшая масть блатного мира, как мы покажем, вырастает из более древней религиозной традиции.

Прежде всего, бросается в глаза некоторое сходство между воровской верхушкой и индийской кастой брахманов. Именно это сходство способно дать нам ключ к пониманию истинного генезиса блатного мира. С одной стороны, и те и другие стоят на страже традиции. С другой стороны, здесь всплывает такой важный аспект, как происхождение. Согласно «Законам Ману» брахманом может стать только потомок брахмана. Я не утверждаю, что такой порядок в древнеиндийском обществе был установлен изначально. Не исключено, что на более раннем этапе духовные лидеры (назовем их так) выходили из среды господствующего сословия подобно философам-правителям в идеальном государстве Платона. Лишь позже эти мудрецы обособились в отдельную касту.

Скорее всего, то же самое когда-то происходило и с высшим рангом блатарей. То есть первоначально это были самые авторитетные личности, коим доверялась такая функция, как выработка языка и закона (как в случае с христианскими святыми отцами, не имевшими жен). Возможно, на самых ранних этапах происхождение и родственные узы не играли особой роли (или вообще никакой). Принципиальное значение «жульническая кровь» приобрела впоследствии. Наверное, в силу объективных обстоятельств – на фоне общего упадка и усиленного давления извне.

Как бы то ни было, мы не можем исключать эволюции блатного мира с самого момента его возникновения. Примечательная деталь: классики русской литературы (на что обращает внимание Шаламов) не дали нам описаний тех ужасов арестантского уклада, о котором стали говорить в советские времена и, особенно – в наши дни. Шаламов полагает, что ни Достоевский, ни Толстой, ни Чехов не имели представлений о блатном мире. Возможно, они даже не встречались с настоящими блатарями, а может, не стали уделять им внимания. Другие же авторы (вроде Горького) просто легкомысленно их романтизировали.

Тем не менее, факт остается фактом – за неполные сто лет нравственная атмосфера арестантского уклада резко поменялась в сторону усиления насильственной, поистине садистической составляющей, переходящей в систематический кровавый террор в отношении определенной части заключенных. Скажем, в дореволюционной уголовной среде не было разгула «беспредельщиков». По крайней мере, подобные типы, склонные к неадекватной и показной жестокости, не оказывали решающего влияния на арестантский уклад.

«Беспредельщики» - явление советского периода. Возможно, не без их нашествия уголовная среда подверглась серьезным нравственным трансформациям, когда власть блатных поддерживалась уже не столько психологически, сколько физически, то есть посредством прямого насилия. Клейн, например, пишет о регулярных «замесах» - демонстративном избиении ворами «мужиков» и «чушканов» в целях острастки и послушания (наподобие избиения илотов спартанцами). Такое было не везде – прежде всего там, где масть держали как раз «беспредельщики».

Кстати, уже Шаламов отмечал огрубление, брутализацию нравов среди блатных: «Старики блатари говорят, что в дни их молодости, в двадцатые годы, воры не ругали друг друга так грязно и похабно, как сейчас за карточной игрой. Седые "паханы" качают головами и шепчут: "О времена! О нравы!" Повадки блатарей портятся год от году». В 1990-е годы в уголовном мире вообще произошел невиданный перелом, которому почему-то до сих пор не уделяют серьезного внимания. Те, кого мы сегодня называем криминальными авторитетами, иной раз вообще никак не вписываются в каноны старых «воровских законов». Слыханное ли дело, когда преступным авторитетом становится бывший офицер внутренних войск или человек, имевший судимость за изнасилование! В постсоветскую эпоху «беспредельщики» вышли на криминальную авансцену в облике главарей и членов многочисленных ОПГ. Фактически, гангстеры отодвинули «законников», держащихся старых воровских традиций. Такая вот откровенная вестернизация российского преступного мира.

Впрочем, трансформация воровской касты уже вовсю шла в советские времена. Александр Гуров в книге «Профессиональная преступность» обращает внимание на то, что в 1980-е годы психология «воров в законе» существенно изменилась в сравнении с их предшественниками из 1950-х годов. Так, при изучении личности 73 «законников» оказалось, что 11 из них вообще не имели судимости. «Столь грубое отступление от воровских традиций, - пишет автор, - было связано с тем, что прием осуществлялся за деньги». За деньги! Подобные случаи приема в воровское сообщество «за взятку», отмечает Гуров, стали распространенными и способствовали разделению профессиональных преступников на «новых» и «старых». Причем, между теми и другими на момент написания книги (то есть в конце 1980-х) происходила ожесточенная борьба за влияние в преступном мире.

Показательно еще и то, что «законники» новой формации могут вообще не участвовать в преступлениях, подряжая для этих целей «пехоту». Обычно они отходят от участия в кражах, сосредотачиваясь на организации криминальной деятельности и попутно выстраивая нужные связи с представителями власти для «крышевания» своей группировки (кстати, в 1950-е годы за такую связь вора с властями воровской сходняк мог запросто приговорить его к смерти). Поэтому, заключает Гуров, в наше время понятие «вор в законе» сильно трансформировалось и приобрело новую криминальную окраску. Полагаю, что появление в 1990-х годах вооруженных «братков» сделало процесс радикальной трансформации необратимым.

Я не случайно отметил здесь эволюцию представителей воровской элиты. Если изменение облика «законников» так хорошо просматривается на отрезке в каких-то пятьдесят лет, то что мы обнаружим, заглянув еще дальше вглубь, к самым истокам зарождения воровской традиции? Помните, как в криминальном боевике «Антикиллер» герой Сергея Шакурова, верный старому «воровскому закону», с презрением смотрит на роскошный особняк одного из авторитетов (героя Михаила Ульянова) и менторски произносит: «Вор так жить не должен!».

Нужно понимать, что наши представления об авторитетах преступного мира большей частью навеяны обликом лидеров современных ОПГ, использующих криминальную деятельность как средство быстрого обогащения и стремящихся во что бы то ни стало социализироваться и даже войти в систему власти. По аналогии с ними мы воображаем и авторитетных блатарей, приписывая им те же мотивации и черты характера – жажду наживы, гедонизм, любовь к роскоши, склонность к насильственным действиям и жестокость. Короче, всё то, что никак нельзя связать с каким-либо духовным авторитетом. Ведь слишком выпукло тут выражена материалистическая сторона.

Однако согласитесь: когда вы смотрите на утопающих в роскоши архиереев, у вас вряд ли возникнут ассоциации со святыми отцами, стоявшими у истоков церковных канонов. Полагаю, что и Свято-Данилов монастырь в наши дни тоже мало похож на старинную обитель православных анахоретов. Наверное, любой подвижник, глядя на роскошную резиденцию какого-нибудь церковного иерарха, также готов воскликнуть: «Архипастырь так жить не должен!».

Короче говоря, элита преступного мира за сотню лет проделала отчетливый дрейф в сторону «обмирщения». Сегодня авторитетный преступник неизменно ассоциируется с жестоким бандитом и убийцей. Но интересно то, что еще во времена Шаламова воровской авторитет покоился на иных основаниях. Как отмечает сам Шаламов, блатных, «ходивших "по мокрому", тех, у кого рука "дерзкая", было не так много в преступном мире». Основную массу авторитетных уркаганов составляли «домушники», «скокари», «фармазоны» и даже «карманники».

Показательно, что до революции к уголовной элите относились мошенники. Гуров характеризует их как высшую уголовную «аристократию» того времени. Особенно выделялось карточное мошенничество. Карточные шулера, например, по своей «кастовости и материальному положению выделялись не только из общей массы профессиональных преступников, но и из среды мошенников». Отличаясь незаурядным интеллектом, обладая широченными связями, они могли планировать «целевые операции по обыгрыванию миллионеров». Как подчеркивает Гуров, шулера в России имели многовековые традиции. Известно, что карточная игра была одним из атрибутов воровской жизни, а «законникам» она предписывалась по статусу. Считается, что первые «воры в законе» происходили как раз из карточных шулеров. Их влияние в лагерной среде было когда-то настолько высоким, что они держали общую воровскую кассу и окружали себя охранниками из числа профессиональных грабителей (так называемых «иванов»).

Таким образом, в дореволюционной России уголовную элиту представляли преступники, которых невозможно поставить в один ряд с современными гангстерами из «мафиозных» ОПГ. И даже с обычными разбойниками и бандитами. В данном случае я клоню к тому, что авторитет блатарей, стоявших на страже «воровского закона», изначально утверждался не путем насильственных действий, не через демонстрацию жестокости и железных мускулов. Судя по отдельным высказываниям Шаламова, в идеале расчет делался на внушение, на силу авторитета блатного. И лишь по мере утраты этой способности (то есть способности внушать и манипулировать), приходилось все чаще и чаще прибегать к угрозам физической расправы.

Похоже, деградация блатного мира в сторону «обмирщения» развивалась именно в таком ключе - ослабление гипноза компенсировалось ножом и кастетом. Соответственно, на этом фоне постепенно возрастал авторитет тех, кто обладал «дерзкой» рукой и был способен на «мокруху». Похоже, Шаламов застал блатной мир уже на этой стадии трансформации. Мне придется здесь еще раз провести параллель с христианскими святыми отцами, которым, как мы знаем, не требовалось для завоевания авторитета (как это было с представителями рыцарского сословия) демонстрировать физическую силу и способность прорубить кому-то череп во время поединка. Тем не менее, авторитетом они обладали, и очень серьезным. Это, разумеется, относится не только к христианам, но и вообще ко всем представителям так называемого духовного сословия, а также к лидерам многочисленных религиозных сект и целой армии «божьих людей», когда-то скитавшихся по просторам Руси и всей Европы. Некоторые из них слыли великими магами и предсказателями. Нередко – живыми богами. Естественно, подобная репутация недвусмысленно отражала как раз силу внушения и способность к манипулированию сознанием своей паствы. «Живые боги» вполне могли внушать страх, но это был страх другого рода – страх мистический, рассчитанный, в первую очередь, на людей суеверных и мнительных.

Выше я уже отмечал сходство между так называемыми потомственными ворами - главными хранителями (и даже составителями) «воровского закона» - и индийскими брахманами. Шаламов, со своей стороны, сравнивает верхушку блатарей с талмудистами. Все они - хранители традиций, чьи истоки имеют священную, религиозную природу. Здесь, конечно, у нас могут возникнуть вопросы. С брахманами и талмудистами всё понятно – их деятельность напрямую связана с религией. Но как быть с блатными? Неужели хранимая ими воровская традиция также имеет «священные» истоки? Если так, то о чем идет речь?

Криминологи, исследующие уголовную субкультуру России, обычно не могут «копнуть» дальше XVII века. Известно, что уже в это время существовали сообщества профессиональных преступников, однако этот факт не проливает света на саму традицию. Воровская традиция к тому времени вроде бы существовала, поскольку были воровские шайки (банальное умозаключение, не правда ли?). История знаменитого карманника Ваньки Каина, жившего в первой половине XVIII столетия, гласит, что он прошел в Москве обряд посвящения в общество воров. «Церемония, - пишет Гуров, - состояла из двух частей: денежного взноса (пая) в воровскую шайку и произнесения одним из воров спича на воровском жаргоне».

Таким образом, блатной мир со своими обрядами и «феней» существовал уже в то время. Но его генезис до сих пор не имеет однозначного ответа. По сути, криминологи и историки, за неимением лучшего, выводят уголовную субкультуру из самого факта существования ее физических носителей. Точнее, рассматривают ее как «идеологическую надстройку» к воровскому «базису». Однако на вопрос: откуда взялась ИМЕННО ТАКАЯ идеология? - ответа мы не получаем.

В самом деле, мы полностью игнорируем особенности и специфику воровской традиции – со всеми ее обрядами, понятиями и предписаниями – когда рассматриваем ее лишь как производную от самой преступной среды. Но ведь преступная среда существовала практически всегда. Те же грабители и разбойники многие столетия промышляли на больших дорогах. Если бы эта «масть» диктовала все условия и определяла особенности преступной среды, то в этом случае наш преступный мир мало бы чем отличался от того, что сложилось на Западе.

Когда авторитет уголовников держится исключительно на грубой силе, трудно понять, куда поместить все эти нелепые табу и предписания, смысл которых не понимают уже даже самые прожженные воры. Главное, на каких основаниях в нашем воровском мире держится вот этот упрек: «Вор так жить не должен!»? Нет, не в том смысле, что ему необходимо соблюдать конспирацию и потому нельзя щеголять богатством у всех на виду, дабы не вызывать лишних вопросов у правоохранителей. А в том, что ему ПО СТАТУСУ предписан иной образ жизни. Предписан он самой традицией, которую в наш век меркантилизма и показной роскоши стали грубо нарушать.

Напомню, что старый «воровской закон» предписывал блатарю после удачной воровской «ходки» часть краденого передавать в общак, а на остальное – гулять, кутить, играть в карты. Гулянки, как правило, продолжались до очередной «посадки» в тюрьму. Примерно так старался жить любой «правильный» вор. Семейный быт, труд на производстве, карьера, служба в армии, участие в политической жизни, систематическое накопление для себя и своих потомков всякого добра, тщательное обустройство «родового гнездышка» в перечень приоритетов не входили, а «законникам» просто воспрещались. Настоящие воры слыли людьми вольными, излишняя привязанность к мирскому (как у фраеров) считалась для них тяжкой обузой.

Для меня особо показательно то, что упомянутая выше эволюция «законников» и «обмирщение» уголовной среды четко повторяют логику деградации религиозных сект. Вначале – религиозная одержимость, презрение к миру и мирским соблазнам, молитвы и аскеза, отказ от удовольствий, от богатства и роскоши, устремленность к «духовному». Затем требования смягчаются. И в итоге наступает полное перерождение верхушки, которая целиком сосредотачивается на материальном достатке, зачастую используя ради собственного благополучия и наживы энтузиазм простых верующих. Если в самом начале лидер секты выступает для своей паствы «живым богом» (причем, буквально), то его более приземленные преемники, спустя два-три поколения, превращаются в обычных земных «начальников».

Поскольку блатной мир, как подметил Шаламов, и в самом деле является «орденом» (то есть всё той же сектой), то применив указанную аналогию с эволюцией религиозных сект, мы в состоянии выстроит цепочку преемственности в обратном порядке – от нынешних предельно «обмирщенных» воровских авторитетов – к их далеким и более «одухотворенным» предшественникам. Возможно, эти гипотетические персоны изначально выступали для своих обожателей как раз в роли «живых богов».

В культурно-историческом плане здесь нет никаких натяжек. Напомню, что брахманы в рамках ведической традиции считались именно «живыми богами». Еще раз подчеркиваю: я рассматриваю пример с брахманами только КАК КЛЮЧ к пониманию генезиса нашего блатного мира. Никакой генетической связи между ними и российскими блатарями нет совершенно. В то же время перечень предписаний для брахманов (о чем мы осведомлены в деталях) проливает свет на происхождение хранителей старого «воровского закона» в России.

Поразительно, что кастовое деление древнего индийского общества сильнее всего напоминает лагерно-тюремную иерархию российских заключенных. Сходство особенно усиливается обилием всевозможных, зачастую нелепых, ритуальных запретов. Больше всего поражает щепетильность в вопросах соблюдения некой особой ритуальной «чистоты». Соблюдающий дхарму индиец постоянно опасается прикоснуться к каким-либо «нечистым» предметам. В случае неумышленного (а тем более – умышленного) соприкосновения с таким предметом приходилось прибегать к соответствующей процедуре «очищения». Например, брахманом запрещалось есть грибы, лук и чеснок. Если этот запрет по каким-то причинам нарушался, то необходимо было «искупить вину» особыми обетами и покаяниями (куда включались, в частности, посты).

Отбывающий срок уркаган аналогичным образом рискует вляпаться во что-либо «нечистое», нечаянно нарушив какой-нибудь запрет. Так, «нечистым» считается любой предмет, поднятый с пола. Правда, в некоторых случаях – когда есть острая необходимость – авторитетный блатарь может исправить ситуацию «магической» фразой: «упало на бумажку!» (допустим, если речь идет о случайно оброненной игральной карте). Однако в целом подобные суеверия, предписанные традицией, в обоих случаях имеют схожий источник.

Особенно поражает наличие «нечистых», неприкасаемых (буквально) каст: в Индии - чандалы, в российских тюрьмах и лагерях – «опущенные». В Индии чандалам запрещалось пить воду из источников – дабы не осквернить их (воду они пили из углублений, оставленных в земле скотом). До чандалы нельзя было дотрагиваться, нельзя было даже касаться предметов, бывших у него в употреблении. Точно такое же отношение к «опущенным» наблюдается и в уголовной среде (исключение делаются только для актов гомосексуального совокупления – то есть табу действуют откровенно «избирательно»).

Больше всего нас интересует то обстоятельство, что у всех этих нелепых предписаний и запретов были свои авторы. В случае Индии это - брахманы, в случае российской уголовной среды – упомянутые выше блатари из числа потомственных воров. Понятно, что предписания подобного рода, рассчитанные на суеверные страхи и навязчивые ассоциации, служили (и продолжают служить до сих пор) только одной цели – укреплению «священной» власти. Потому-то блатари так тщательно блюли воровскую традицию со всеми ее нелепостями, что именно на ней и держалось их господствующее положение среди преступников. Если сегодня кто-то из заключенных начнет чихать на установленные табу, то завтра точно так же начнут чихать и на авторитет блатарей, включая сюда и «законников». Соответственно, признавая неписаные кодексы зоны, вы тем самым автоматически признаете власть блатных.

Полагаю, что власть блатарей утверждалась по той же схеме, что и власть индийских брахманов – исключительно через силу внушения, когда сам источник власти воспринимался как существо не от мира сего. Такими существами, как я уже отмечал, объявляли себя брахманы. Согласно «Законам Ману», брахманы считались истинными владыками этого мира. «Ведь брахман, - читаем мы, - рождаясь для охранения сокровищницы дхармы, занимает высшее место на земле как владыка всех существ. Всё, что существует в мире, это собственность (sva) брахмана; вследствие превосходства рождения именно брахман имеет право на всё это. Брахман ест только своё, носит — своё и дает — своё; ведь другие люди существуют по милости брахмана» (Законы Ману, I, 99-101).

Подобно блатарю, брахман не обязан заниматься физическим трудом. Материальную поддержку ему должны оказывать представители нижестоящих каст. Собственно, тому есть серьезное идеологическое обоснование, поскольку в этом мире брахману и так «всё принадлежит». Ему даже не зазорно быть бродягой и жить на подаяния. Зазорно – работать на земле и добывать хлеб своим трудом.

Вот это нескрываемое презрение к «мужицкому» труду, совмещенное с претензией на статус абсолютного владыки, принципиально важно для нашей темы. Ведь блатарь (особенно из числа «законников») также избегает работы, считая себя намного выше тех, кто вынужден таким путем искать себе пропитание (тех же мужиков-фраеров). Что касается практики присвоения чужого добра, то она, скорее всего, изначально как раз вытекала из идеологического постулата относительно статуса «владыки всех существ». Кто мог на Руси претендовать на такой статус? Конечно же – представители многочисленной рати «божьих людей», на которых суеверные обыватели долгое время смотрели как на живых богов.

Россию иногда поэтично называют «Северной Индией». Надо полагать, далеко неспроста. В Индии до сих пор полным-полно всяких святых, отрешенных от мира аскетов, мистически одержимых бродяг и странствующих проповедников. В России до революции наблюдалось что-то похожее. И особенно – до раскола. Об этой «Святой Руси» с ее мистицизмом и странствующими «божьими людьми» до сих пор любят с придыханием вспоминать наши почвенники. До раскола, как известно, даже монахи свободно слонялись от монастыря к монастырю, и никому из церковных иерархов не приходило в голову задаться вопросом: какое, собственно, «православие» эти скитальцы исповедуют на самом деле?

Скитающийся по городам и весям «божий человек», нередко привечаемый в лучших домах, является, пожалуй, самым ярким символом давно ушедшей эпохи. Подобно странствующему индийскому брахману, он легко находил себе у мирян пищу и кров. Как и для брахмана, отказать такому «святому» в гостеприимстве или чем-то его не уважить считалось большим грехом. И уж тем более страшным прегрешением было намеренное оскорбление «божьего человека». О насилии или убийстве и говорить нечего – здесь возмездие свыше предполагалось неминуемым.

Мы не будем в рамках нашей темы устанавливать, каковы истоки этой религиозной традиции в России. Главное, что она на самом деле существовала, и, скорее всего, существовала еще до крещения. Возможно, она столь же древняя, как и ведические гимны. Для нас важнее сейчас подробнее разобрать статус «божьего человека». Следуя духу дохристианских времен, в глазах этих «живых богов» готовность обывателей оказывать им всяческую поддержку не рассматривалась как проявление обычного христианского милосердия и человеческого сострадания. Ничего подобного! Похоже, «божий человек» в этом случае брал исключительно «своё».

Вспомним еще раз: «Брахман ест только своё, носит — своё и дает — своё; ведь другие люди существуют по милости брахмана». Иначе говоря, подношения и гостеприимство со стороны мирян воспринимались как ДОЛЖНОЕ. Именно так: для обычного человека материальная поддержка «живого бога» была равнозначна исполнению РЕЛИГИОЗНОГО ДОЛГА. Соответственно, игнорирование этих обязательств приравнивалось к греху. Ну а грех, понятное дело, влек за собой расплату.

Конечно же, в идеале миряне должны были добровольно, исключительно по зову души делиться с «божьими людьми» своим добром. А расплата за грех, естественно, шла свыше. Так, подчеркиваю, должно быть в идеале. Но на практике всё происходило не столь уж гладко, а с определенных пор сознание людей вообще стало освобождаться от представлений об указанном священном долге. Подобные обстоятельства, безусловно, не могли не сказаться на формате отношений между мирянами и «божьими людьми». Чем сильнее увеличивалась дистанция между ними, тем сильнее росло взаимное неприятие.

Что делать «живому богу», «владыке всех существ», когда ему отказывают в пожертвовании? Ответ, думаю, понятен: «владыка» отнимает добро без спроса. Причем, будучи при этом уверенным, что он поступает так по праву своего священного статуса. Он берет «своё»! Если мирянин не согласен на отъем части имущества, то это – его проблема. Неуважительное отношение к «божьему человеку», как мы отметили, считалось грехом. А расплата за грех не отменялась от того, что кто-то из мирян перестал уважать старую традицию. В случае же насильственных действий в отношении «живого бога» грешника ждало особо суровое наказание.

В идеале, опять же, наказание должно исходить от высших сил. Но если случилось так, что «небеса» долго не давали о себе знать? Что тогда? Думаю, в такой ситуации санкция могла запросто последовать прямо со стороны «живых богов». В конце концов, разве они не представляли эти самые высшие силы, будучи существами не от мира сего?

Полагаю, на определенном историческом этапе, когда шло стремительное «обмирщение» всего быта «Святой Руси», когда менялось отношение к самому священному долгу, определенная часть (именно так – часть) странствующих «божьих людей» заложила подобную сакраментальную философию в основу своей воровской этики. Точнее, на этой философии как раз и выросла их воровская этика, постулирующая «священное право» вора присваивать себе имущество «фраеров», невзирая на волю и настроения последних. Так, в общих чертах, на Руси и зародился блатной мир, намеренно отделяющий себя от мира обычных людей и враждебно настроенный в отношении властных институтов. Полагаю, мощным стимулом к генезису воровской традиции оказался раскол и идущее за ним государственное преследование всей этой армии самозваных святых.

По большому счету, блатари грубо натурализовали некоторые сугубо мистические аспекты, связанные с жизнью «божьих людей». Известно, что фраер не может безнаказанно трогать блатного, не может что-то от него требовать и применять к нему физическую силу. За такую дерзость с него обязательно взыщут. Особенно строго караются покушения на жизнь, здоровье и имущество «законников». Без санкции сходняка убийство законника обязательно карается смертью, даже если такой «грех» совершил уважаемый в преступной среде уголовник. Натурализация здесь состоит в том, что неизбежная в таких случаях расплата за прегрешение осуществляется не на метафизическом, а на земном, материальном уровне – руками самих же блатарей или нанятых ими «пехотинцев». Это примерно то же самое, как если бы христианские святые отцы не стали дожидаться Страшного суда и сами начали поджаривать грешников на натуральных железных сковородках.

Впрочем, дохристианские религиозные традиции могли подразумевать воздаяние и в этом, физическом мире, где мирское всегда тесно соприкасалось со священным. Главное, что «воровской закон» требует ответных мер категорично, словно это - запрограммированная неизбежность невидимого бытия, которую нужно реализовать во чтобы то ни стало. Поэтому блатари, словно злобные духи, являются тайком ради кары к своим обидчикам или мстят фраерам за других блатарей. По сути, они и символизируют таких духов в человеческой плоти – постоянные скитальцы не от мира сего, неуспокоенные души (если смотреть на них сквозь призму христианской метафизики).

Любопытно, что на Западе, где католическая церковь методично истребляла «живых богов» еще со времен Альбигойских войн, зарытое братство блатных с его особой субкультурой (в известном нам варианте) в современную эпоху фактически никак не представлено. Как пишет Гуров, тамошний преступный мир не знает такого явления, как «вор в законе». По большому счету, там нет создателей и хранителей специфической (и откровенно архаичной) воровской традиции со всеми ее нелепыми табу и предписаниями. Быть может, когда-то у них такое и было, но вряд ли мы найдем сейчас что-либо подобное. И на воле, и в местах заключения борьбу за влияние ведут хорошо организованные преступные группировки и даже целые криминальные синдикаты с четко выстроенной структурой, для которых преступная деятельность есть некая разновидность незаконного бизнеса.

То есть, это деятельность, направленная на систематическое обогащение, предполагающее регулярную «отмывку» преступно нажитых капиталов. Затем уже, как правило, идет попытка полной легализации. Постоянное же воспроизводство воровской жизни в каждом поколении, постоянное чередование тюремных камер и воровских малин – не самый привлекательный идеал для рационально мыслящих представителей современной организованной преступности.

Тем не менее, как я уже говорил выше, с появление вооруженных «братков» в российском преступном мире начались серьезные трансформации как раз по западному образцу. Лидеры преступных организаций, возникших на волне рыночных преобразований, совсем не настроены на то, чтобы их потомки воспроизводили такой же преступный быт, рискуя попасть в тюрьму или получить пулю во время разборок. Наоборот, они всеми силами пытаются обеспечить им безоблачное будущее, поместив на высшие ступени социальной пирамиды под видом новоявленной аристократии или успешных бизнесменов. Преступная деятельность для этих новых авторитетов – лишь «диалектический» момент в их бурной биографии. Своим потомкам они предрекают совсем другую судьбу.

Как мы понимаем, такая жизненная стратегия плохо вписывается в родовую преемственность потомственных воров старой формации, от которых потомок перенимает, прежде всего, образ жизни и воровские понятия. Собственно, именно полное усвоение «воровского закона» - главная добродетель самых авторитетных блатарей (подобно знанию Вед для брахманов). Наши новоявленные «мафиози» осуществили в этом плане революционный переворот, сделав ставку на культ грубой силы и чистогана. Происходящие сейчас в преступном мире трансформации неизбежно превратят старую воровскую традицию в пережиток прошлого. Возможно, это произойдет через пару-тройку поколений. Уже сейчас статус «вора в законе» покупается ради «понтов», настоящие же «законники» становятся анахронизмом. С ними отмирает и сама воровская традиция, а блатной мир превращается в волнующую экзотику для подростков.

Так на наших глазах уходит в небытие одно из самых странных и противоречивых наследий «Святой Руси».

Прочитано 5340 раз

Похожие материалы (по тегу)