Отсталый Советский Союз, как считали на Западе, задал планку в самой высокотехнологичной сфере того времени. Событие казалось невероятным: страна, где даже не было цветных телевизоров, где многие жители не знали канализации и где автомобиль считался роскошью, утерла нос «капиталистическому миру». Прямо фантастика.

В самом деле, для критиков коммунизма этот космический прорыв до сих пор кажется какой-то аномалией. Страна Советов, подобно нынешнему Китаю, старательно поспешала за техническими достижениями передовых стран практически во всех областях деятельности. И тут как гром среди ясного неба – вывод спутника на орбиту Земли! Через два года советский автоматический аппарат делает облет Луны, а еще через два года Советы отправляют в космос первого человека. Фантастика стала явью.

Почему же именно космос стал той стезей, на которой Советский Союз продемонстрировал столь ошеломляющий результат, вынудив Америку «догонять и перегонять»? Какова была слагаемая нашего «звездного часа» и повторится ли он еще раз?

Плечи гигантов

Принципиальная ошибка, которую нередко допускают историки, – слишком тесно увязывать успехи страны на каком-либо поприще с политической системой и официальными программами. Скажем, если Советы первыми вырвались в космос, то это все произошло-де благодаря правильно выбранному курсу и стратегическому мышлению вождей, сумевших направить людскую энергию в предметное русло. Здесь, на мой взгляд, в большей степени дают о себе знать идеологические клише, нежели анализ реальных фактов. У нас почему-то считается, будто инициатива в таких делах всегда идет сверху вниз. Тем более, если речь идет о такой капиталоемкой области, как ракетостроение и космонавтика. Здесь без государственной инициативы, считаем мы, дело никогда бы не сдвинулось с мертвой точки.

Следуя этой логике, получается, что тему космических запусков и межпланетных перелетов также двигали сверху вниз. В высоких кабинетах, дескать, поставили своей целью покорить просторы космоса, после чего началась мобилизация нужных людей под этот грандиозный проект. В советской идеологической литературе все именно так и изображается. По большому счету, американские пропагандисты пытаются донести ту же мысль, будто «космическая инициатива» шла у них со стороны мудрых президентов. Если смотреть на современную «космическую гонку», то также может сложиться впечатление, будто все наши устремления в заоблачные дали являются исключительно инициативой политиков, объявляющих эпохальные программы по покорению других планет.

Но только достаточно ли будет здесь пресловутой политической воли? Может, былым успехам космонавтики способствовало кое-что еще, на что сейчас не принято ссылаться? Если взглянуть в прошлое и рассмотреть предысторию захватывающей космической эпопеи полувековой давности, то неожиданно обнаружится, что космическая инициатива имела совсем другие истоки. Я даже рискну предположить, что это не государство использовало людей для своих грандиозных целей. Скорее, наоборот, - это фанатики космических полетов попытались использовать государственную систему для реализации своей заветной (и совершенно безумной) мечты.

К сожалению, мы - по укоренившейся привычке - рассматриваем научно-техническое развитие как непрерывное развертывание определенной инициативы, безоговорочно поддерживаемой государственной властью на всех этапах. Мало того, у многих из нас возникает впечатление, что именно государственная власть изначально направляет этот процесс, является его локомотивом. На самом деле это не более чем сознательно культивируемый идеологический миф. Государство преследует здесь свои цели, но оно не является инициатором. В этом нас убеждает история становления современной науки и история развития технической мысли.

Кем были первые естествоиспытатели в глазах сильных мира сего, когда обсуждали свои передовые идеи о природе и ставили опыты? Забавными чудиками, говорившими о чем-то непонятном. Карл II, при котором в Англии было учреждено Королевское общество естествоиспытателей, в шутку называл этих людей (которым современное естествознание обязано своим появлением) «моими дурачками». А как иначе, ведь эти чудики на своих заседаниях всерьез говорили, например, о весе воздуха! Для важных особ, ничего не смысливших в принципах новой физики, рассуждения естествоиспытателей были чистейшей абракадаброй, вызывавшей ироничные комментарии. К слову, общество являлось «королевским» лишь формально. Оно было свободным во многих отношениях, в том числе – свободным от казенной пайки. «Королевский» статус нужен был ему, выражаясь по-современному, исключительно «для имиджа». По факту оно не получало на свои исследования из государственной казны ни копейки. Да и никому из государевых мужей тогда не приходило в голову финансировать всякие «глупости». Финансовая поддержка научных исследований со стороны государства – явление относительно позднее. Даже при жизни знаменитого экспериментатора Фарадея ученые могли об этом только мечтать.

В том же положении на первых порах оказались энтузиасты ракетостроения, мечтавшие о межпланетных перелетах. В начале XX века они были такими же непонятным и забавными чудиками, какими были европейские естествоиспытатели во времена Карла II. В глазах «рассудительных» и практичных людей все их фантазии и эксперименты были баловством и ребячеством. Любой вменяемый государственный деятель поддержал бы такую оценку. Тем не менее, мировая космонавтика – как будет показано ниже – как раз и начиналась с этого «ребячества». Люди, грезившие тогда о межпланетных перелетах, воспринимались не иначе, как безумцы. Иногда – просто как сумасшедшие. Не имея ни денег, ни производственных мощностей, ни каких-либо иных ресурсов, они всё же умудрились добиться признания и внимания со стороны государевых особ. Лишь задним числом мы убеждаемся в том, что ни одно государство мира (!) не устремлялось по своей инициативе ни в какие космические дали, а все глубокомысленные рассуждения на этот счет поначалу воспринимало – ни больше, ни меньше – как научную фантастику. Именно фантастику. Но произошло так, что однажды лед тронулся, и началась космическая гонка. «Фантасты» вышли на передний край науки и техники.

Солдаты Вселенной

Разговоры о космических полетах с помощью ракет начались задолго до того, как первые ракеты взмыли в воздух. Как мы знаем, растение, посаженное в почву, плоды дает не сразу, а спустя определенное время. Выход человека в космос – это и есть плоды, но они связаны невидимыми нитями с огромным «деревом», выраставшим не одно десятилетие.

Как-то так получилось, что с начала XX века в разных странах начали объявляться чудики, решившие разработать средство для космических полетов. Такие энтузиасты-экспериментаторы появились в Германии, во Франции, в Италии, в США и, конечно же, в России. Причем в России их концентрация оказалось на удивление высокой. Сегодня в среде гуманитариев как-то не принято вспоминать, что так называемая «русская идея» имела свое ярко выраженное ракетно-космическое «приложение». В принципе, философское направление, именуемое «русским космизмом», так или иначе, вело к теме межпланетных перелетов, а стало быть, к работе над ракетной техникой. Данный тренд (как принято теперь выражаться) была недвусмысленно заложен Николаем Федоровым, «разбудившим» не одно поколение «оригинальных» русских мыслителей. Образно говоря, с тех времен началась своеобразная интеллектуальная эстафета, сделавшая мечту о покорении космоса неотъемлемой частью нашей национальной «духовной скрепы».

Как всегда, вначале было слово… Николай Федоров не имел лабораторий, не занимался ракетами. Это был экстравагантный мыслитель, своего рода «провидец, указавший путь». В наш прагматичный век его грандиозный проект «общего дела», когда человечество уподобляется ангелам, преодолевая тяжесть Земли и добиваясь победы над смертью (буквально), кажется совершенно безумным, если не сказать – шизофреническим. Однако надо понимать, что в XIX веке предложенный им синтез точных наук и религиозной философии для многих русских интеллигентов звучал как откровение.

Георгий Флоровский полагал, будто Федоров позаимствовал идею своего проекта у позитивиста Огюста Конта. Но это не принципиально, ибо идея носилась в воздухе. И суть ее заключалась в том, чтобы озадачить точную науку «по максимуму». То есть поставить перед наукой не просто грандиозные, а запредельно грандиозные цели - чтобы получить от нее инструмент для покорения космического пространства. Вселенский масштаб научно-технического творчества – тот уровень, который обозначили для человечества первые космические мечтатели. Цели были откровенно религиозные. Во всяком случае, так было изначально. И только после перехода к практике, когда идея стала выражаться через ракетные технологии, этот «духовный» аспект отошел на задний план.

Сейчас нет никакого смысла определять, в какой стране раньше всех перешли от теории к «железу». Как я уже сказал, идея носилась в воздухе. Для нас принципиально то, что в России ее принимали «на ура» и очень близко к сердцу. Идея оказалась той искрой, из которой и зародилось пламя отечественной космонавтики. Федоров выразил уверенность в том, что выход человека за пределы Земли должен стать неизбежным результатом его дальнейшего развития. Фактически то, о чем сегодня вещают знаменитые физики-теоретики вроде Стивена Хокинга (перед смертью призывавшего людей готовиться к перелетам на другие планеты), было в отчетливой и недвусмысленной форме произнесено чудаковатым русским мыслителем более ста лет тому назад.

Стоит ли в этом случае удивляться, что именно в России появилось такое количество фанатичных адептов учения о межпланетных перелетах, решивших подтвердить свою веру на практике? Я скажу больше: из всего корпуса федоровских сочинений именно идея освоения других миров дала целому поколению мечтателей мощнейший импульс к творческим исканиям (чего не скажешь о его моральной философии и философской антропологии). И самое интересное то, что именно на российском примере можно лучше всего проследить буквальную материализацию этой идеи – своего рода процесс эманации отвлеченной «духовной субстанции» до состояния конкретного «железа», воплотившегося в космических ракетах и кораблях.

Отмечу, что космические полеты стали ассоциировать с ракетами только в XX веке. Во времена Федорова это было еще не так очевидно. Кто-то в ту пору планировал добраться до околоземной орбиты на воздушном шаре, кто-то размышлял о полете на Луну с помощью огромного артиллерийского орудия (как в известном произведении Жюля Верна). Сами принципы реактивного движения были не до конца понятны. Высказывались предположения, будто ракета движется оттого, что реактивная струя «отталкивается» от воздуха. Отсюда делался вывод, что в безвоздушном пространстве космоса от ракетного двигателя толку будет не больше, чем от пропеллера.

Мы не можем сказать, что именно Федоров надоумил российских мечтателей обратиться к ракетам, но факт остается фактом: в России «ракетная тема» обрела ярых сторонников и первооткрывателей. В 1903 году вышла знаменательная статья Константина Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами», где он теоретически доказал способность осуществить космический полет с помощью ракеты. Интересно, что Циолковскому еще в молодости довелось познакомиться с Федоровым, когда он самостоятельно изучал науки в Чертковской публичной библиотеке (где как раз работал Федоров). Примечательно, что в характере этих людей имелось немало общих черт. Оба были самоучками, аскетами в быту и страстными фанатиками идеи. Считается, что идею покорения космоса Циолковский воспринял через федоровские труды. Разумеется, космонавтика – не единственная тема, которая занимала ум калужского затворника. Немалое место в его научных размышлениях занимала аэродинамика и создание дирижаблей. Но показательно то, что для Циолковского воздухоплавание были лишь некой начальной ступенью для космонавтики. Авиация в его глазах - только промежуточный этап на пути в Небо, за пределы Земли. Основная задача человека – вырваться в космос. И здесь, в этом тезисе, чувствуется неоспоримое влияние Федорова.

Весьма характерно, насколько сильно занимала космическая тема умы русских образованных людей той поры. Задолго до появления первых космических ракет общественное сознание уже вовсю будоражили сюжеты межпланетных перелетов. Причем, поражает небывалая уверенность в том, что подобные перелеты возможны и должны состояться уже в ближайшей перспективе! То есть, люди только-только начали совершать отрыв от земли на первых неуклюжих аэропланах, а в это время в кругах интеллигенции на полном серьезе обсуждались полеты на Луну и на Марс. Да, космических ракет еще не было, но уверенность в их создании была колоссальной!

Вот вам впечатляющий пример. В 1915 году выходит книжка знаменитого популяризатора науки Якова Перельмана «Межпланетные путешествия», которая в течение последующих двадцати лет выдержала десять изданий! По замечанию Циолковского: «Это сочинение явилось первой в ми- ре серьезной, хотя и вполне общепонятной книгой, рассматривающей проблему межпланетных перелетов и распространяющей правильные сведения о космической ракете». Сам автор исполнен оптимизма: «Но сейчас нет уже сомнений, - пишет он, - что подобно тому, как авиация из красивой мечты превратилась в повседневную действительность, в недалеком будущем осуществится и мысль о космических путешествиях».

Как ни странно, в те времена космос казался очень близким. В психологическом смысле, разумеется. То есть гипотетический полет на Марс (к примеру) не воспринимался еще в тех шокирующих подробностях, о которых принято говорить в наше время. О Луне и говорить нечего – полет к ней мыслился легкой прогулкой. Мало того, об этом не просто мечтали, но даже составлялись списки желающих полететь на наш спутник! Таков был уровень «космического» энтузиазма тех лет. Как заметил по этому поводу один из историков советской космонавтики, если бы однажды партия стала искать добровольцев для полета на Марс (да хоть на Юпитер), то на призыв выстроилась бы многокилометровая очередь. Довоенная студенческая молодежь просто грезила космическими полетами.

В 1928 году в Москве состоялась выставка, посвященная «межпланетным аппаратам и механизмам». Одна витрина изображала лунный пейзаж, созданный фантазией одного молодого художника. Примечательной деталью этой композиции был человек в скафандре, стоявший рядом с ракетой. Понятно, что никаких «механизмов» для межпланетных полетов в реальности еще не было. Но, как я уже сказал, задача не считалась нерешаемой. С какой бы иронией мы ни относились сейчас к подобным настроениям, необходимо понимать, что только в такой атмосфере и могли появиться увлечения космическими ракетами. Реальные трудности дадут о себе знать позже. Но здесь важен сам творческий порыв. Тот, кто с воодушевлением принимался за решение этой задачи, в любом случае шел до конца.

Как раз в такой атмосфере сформировалась целая плеяда изобретателей, устремленных в космос. В 1929 году выходит книга Юрия Кондратюка с красноречивым названием: «Завоевание межпланетных пространств». Как он сам указывает в предисловии, в своих основных частях эта работа была написана им еще в 1916 году, причем, независимо от трудов Циолковского, с которыми Кондратюк познакомился позже. Среди исследователей существует мнение, что Кондратюк являлся неким «резервным» вариантом развития нашего ракетостроения. То есть в случае, если бы с Циолковским произошло что-либо непредвиденное, эта утрата все равно была бы кем-нибудь восполнена. Иными словами, духовная атмосфера в России благоприятствовала появлению творческих людей, готовых ставить перед собой задачи космического масштаба. Напомню, что Юрий Кондратюк получил мировую известность благодаря расчету оптимальной траектории полета к Луне, чем впоследствии воспользовались специалисты NASA, готовя свои лунные миссии. Известно, что Кондратюка пытался привлечь к работе над ракетами Сергей Королев, однако тот в то время был сосредоточен на работе в области ветроэнергетики и предложения не принял.

Особое место в плеяде наших космических энтузиастов занимает Фридрих Цандер – один из соратников Сергея Королева. Это был такой же типичный изобретатель-чудик, как и Циолковский. Правда, в отличие от последнего, он уже непосредственно работал с «железом». Цандер являлся душой сообщества исследователей, создавших в Москве знаменитую ГИРД («Группа изучения реактивного движения»), возглавляемую Сергеем Королевым. Принято считать, что именно Цандер «заразил» Королева мечтой о полете к другим планетам.

Как рассказывает Ярослав Голованов в книге «Королев: факты и мифы», на Цандера частенько смотрели как на сумасшедшего. Его интересовало только то, что можно было связать с межпланетными перелетами. Он даже ставил на себе эксперименты, моделируя, так сказать, условия космического путешествия. Надо ли говорить, что своему делу этот изобретатель предавался с подвижническим пылом, сгорая на работе без остатка. Голованов пишет о нем: «Сидя со своей древней пишущей машинкой или с большой полуметровой логарифмической линейкой в руках, он умел совершенно отключаться от всего окружающего, ничего не видел, не слышал голосов, полностью терял представления о времени. Многим казалось, что в часы работы бледное лицо этого человека как бы светилось…».

Размышлять над устройством космических кораблей Цандер, как и Циолковский, начал еще до революции. Именно он стал прототипом инженера Мстислава Лося в романе «Аэлита» Алексея Толстого. По словам Антона Первушина, Цандер «был широко известен в кругах московской интеллигенции как активнейший популяризатор идеи межпланетных полетов, а его лозунг «Вперед, на Марс!» употреблялся к месту и не к месту». Если верить самому Цандеру, ему удалось вызвать интерес к этой теме у самого товарища Ленина, с которым он якобы пообщался в декабре 1920 года.

Как видим, для организации космических лабораторий в нашей стране была уже готовая среда. Специально обращаю внимание на этот момент: энтузиасты, готовые жертвовать собой во имя космических перелетов, появились еще до того, как государство создало соответствующие структуры и обеспечило необходимый финансовый ресурс. Факты говорят о том, что представителей власти приходилось как следует «расшевелить», прежде чем те решались на принятие соответствующих программ. Вся космическая инициатива – с самых первых шагов – шла исключительно «снизу». Это справедливо не только для российской, но и для мировой космонавтики. Государство, скажем так, собирало плоды с уже удобренной грядки. Удобренной не им.

Движущая сила звездоплавания

У нас в стране циркулируют два противоположных и при этом одинаково упрощенных взгляда на отечественную космонавтику. Одни все заслуги приписывают руководящей и направляющей роли партии, с самого начала поставившей-де в качестве приоритетной задачи завоевание космоса. Другие пытаются убедить себя в том, что все передовые ракетные технологии мы тупо «слямзили» у немцев (имеются в виду разработки Вернера фон Брауна, «творчески» использованные после войны).

Для начала рассмотрим руководящую роль партии. Мы не можем сказать, насколько искренне верили советские вожди в возможность межпланетных перелетов. Однако факт остается фактом: творчество первых ракетчиков, по-настоящему и фанатично веривших в освоение Марса, долгое время держалось на чистом энтузиазме. Упомянутая выше ГИРД появилась как стопроцентная общественная инициатива. Первостепенная задача - как ее видел тогда молодой инженер-конструктор Сергей Королев - заключалась в том, чтобы получить ощутимые практические результаты и представить их кому-нибудь из руководителей в расчете на государственную поддержку. Расчет удался: ГИРД официально вошел в состав ОСОАВИАХИМА.

Но даже в таком статусе у энтузиастов катастрофически не хватало ресурсов ни на проведение полноценных исследований, ни на нормальные условия труда. Всё, подчеркиваю, держалось на чистом энтузиазме и безумной вере «в идею». Иначе говоря, советских вождей все эти исследования по «реактивному движению» на деле не особо-то и волновали. А что касается полетов на Марс, то эта тема вообще была «эзотерической». Создание ракет имело для государственных руководителей прозаический смысл: использование для военных целей. Космические полеты в списке приоритетов в ту пору не значились совершенно.

Подчеркиваю, советская космонавтика состоялась только благодаря подвижническому рвению упомянутых чудиков. Институты появились в дальнейшем только потому, чтобы были люди, готовые самозабвенно трудиться на этом поприще. Именно они и подталкивали руководство страны к принятию их идей и разработок. И на первых порах, как мы знаем, дела в этом направлении шли со скрипом. Сталинские репрессии стали для энтузиастов дополнительным испытанием. Королев имел реальный шанс сгинуть на Колыме или умереть во время допроса. Его спасло только то, что государству нужны были инженеры и конструкторы, а он был очень талантливым конструктором. Поэтому Колыму ему заменили шарашкой. В противном случае с космонавтикой в нашей стране могло произойти то же самое, что произошло с генетикой. Генетику советскую руководители не понимали совершенно и никаких практических результатов от нее не видели и не ожидали. Это и определило страшную участь Николая Вавилова. Королеву в этом смысле повезло.

Послевоенное развитие советской космонавтики уже происходило в условиях технологической гонки с американцами, когда баллистические ракеты стали рассматриваться как возможное средство доставки ядерных зарядов (немецкий опыт запуска ракет по Лондону был наглядным примером использования данного оружия в стратегических целях). С другой стороны, вывод на орбиту аппаратов и человека дал возможность советским руководителям продемонстрировать всему миру технологическое лидерство СССР. Образно говоря, политическое руководство использовало космонавтику в сугубо земных, прозаических целях – для международного влияния, для укрепления власти и для чистого «пиара».

Энтузиасты-разработчики же были всецело преданы своей «вселенской мечте» - межпланетным перелетам, ради чего, собственно, они включались в работу, даже не помышляя о достойном материальном вознаграждении. Вывод человека на орбиту в их глазах – лишь одна из ступенек в грандиозном проекте покорения космоса. И по большому счету, в своих безумных устремлениях они отнюдь не размышляли в унисон с куда более приземленными государственными руководителями. Вряд ли в таком деле серьезную роль играли карьерные соображения. Во всяком случае, ради земного благополучия можно было избрать и менее рискованную стезю. Именно одержимость межпланетным перелетами (сродни одержимости религиозной) являлась здесь главной мотивацией к изнуряющей работе.

Теперь поговорим о «наследии» фон Брауна. Известно, что Королев совсем не горел желанием воспроизводить один к одному трофейные образцы. И в этой связи было бы глупо утверждать, будто наши конструкторы вели себя как банальные плагиаторы. Во-первых, плодотворное освоение чужих достижений (а в нашем случае оно было плодотворным) требует соответствующей школы и среды. Как я уже сказал, и то и другое у нас было. В конце концов, Гагарин оказался в космосе не на копии «Фау-2». И это надо понимать отчетливо.

Во-вторых, не понятно, чего добился бы Вернер фон Браун, если бы перед войной ему в «родном» гестапо сломали графином челюсть, выбивая показания, а потом помучили в лагерях где-нибудь на Крайнем Севере. В том-то и дело, что Королев, пройдя застенки НКВД и Колыму, не сломался и остался верен своей мечте. Это еще раз показывает нам силу людей, создавших советскую космонавтику. С другой стороны, судьба того же Королева – дополнительный аргумент в пользу того, что всё это направление обязано своим появлением и развитием исключительно инициативе самих энтузиастов, добивавшихся результатов не столько благодаря, сколько вопреки «линии партии».

Кстати, справедливости ради надо заметить, что на этом энтузиазме держится вся мировая космонавтика. Вернер фон Браун был таким же мечтателем. И у него, кстати, также был шанс оказаться в застенках гестапо за «нецелевое» использование ресурсов. Руководству Рейха полеты на Марс были не интересны. Иначе говоря, знаменитый немецкий ракетостроитель вынужден был, как и Королев, продвигать свою мечту «партизанским» способом: то есть, формально работая на немецкую «оборонку», он втайне надеялся на то, чтобы со временем применить полученные результаты к марсианской программе. Оказавшись в США, он столкнулся с тем же недопониманием своих фантастических проектов. И вполне возможно, что никакие лунные миссии там не состоялись бы вовсе, если бы не острое желание американского руководства утереть нос Советам. Вернер фон Браун просто «подсказал» политикам один из вариантов.

Таким образом, становится совершенно очевидным, что разворот государства в сторону принятия затратных космических программ является прямым результатом упорной миссионерской деятельности со стороны ярых фанатиков «вселенской мечты». Ради уважения я бы не хотел применять к этим выдающимся людям слово «секта». Лучше будет использовать слово «братство» или «орден». И в этой связи я бы вот на что хотел обратить внимание. Мы по привычке распространяем на них государственно-национальную идентичность. А ведь стоит вспомнить, что в 1920-х годах некоторые фанатики межпланетных перелетов объявляли себя «космополитами». И далеко не случайно. По большому счету тема освоения космоса предполагает стирание границ между государствами и ведет (в теории) к объединению стран и народов в единую расу землян. В этом – глубинная суть космизма, я бы сказал – его основная идейная канва и ценностная шкала.

Как раз на таком вселенском замахе и держится творческий энтузиазм космических мечтателей, порождая упомянутое выше трудовое подвижничество. Поэтому работа на амбиции приземленных политиков – это всегда вынужденный компромисс с подлинным кредо. И в случае сильного крена в указанную сторону, когда вместо полетов на Марс мы получаем какую-нибудь программу контроля за вражескими спутниками, место одержимых чудиков начинают с неизбежностью занимать умиротворенные прагматики. В итоге просторы Вселенной постепенно выходят из центра внимания, и космические одиссеи переносятся исключительно в сферу научной фантастики.

Еще раз подчеркну, что тема межпланетных перелетов – совсем не для прагматиков. А включение разработчиков в рамки государственных институций вступает в противоречие с исходным «космополитическим» пафосом. Для убежденного космиста это то же самое, как для убежденного христианина – признание языческих богов. Именно так формируется замкнутый круг: без государственной поддержки реализация фантастических идей представляется невозможной (ввиду колоссальных финансовых затрат), но эта же поддержка в конечном итоге выхолащивает исходное содержание космической темы, ослабляя творческий энтузиазм и снижая общественный интерес к темам покорения космоса.

Я не даю сейчас оценок и стараюсь воздерживаться от разрешения указанной дилеммы: что лучше – земной прагматизм или космическая одержимость? Мы связываем межпланетные перелеты с прогрессом, забывая о том, что космизм это всего лишь философское учение, претендующее на статус религии. Как бы мы ни относились к выдающимся представителям отечественной космонавтики, надо понимать, что сама эта тема далека от реальных земных проблем, волнующих каждого из нас. Разумеется, космические достижения вдохновляют, но это вдохновение сродни восторгу верующих перед очередным чудом, демонстрирующим силу известного святого. Это я к тому, что развитие космонавтики приветствуется исключительно теми, кто принял для себя «космическую веру». Прагматики, со своей стороны, обладают не менее сильными аргументами в пользу «приземления» научно-технического творчества и против распыления государственных средств в космической пустоте.

Вспомним еще раз Юрия Кондратюка. Как я уже сказал, он отклонил предложение Королева ради работы над ветряной электростанцией. То есть переключил свой ум с космических задач на сугубо земные, считая их (и далеко небезосновательно) принципиально важными для человечества. Было ли в таком шаге отступление от генеральной линии научно-технического прогресса? Ничуть! Только с позиций наших дней мы видим, какую роль играют возобновляемые источники энергии в новом технологическом укладе. Тогда, в 1930-е годы, когда молодые ученые бредили полетами на Марс, это еще было не так очевидно. Сам Королев считал работу над «какими-то ветряками» не столь актуальной, не столь возвышенной, как работу над ракетами. Однако случилось так, что ветряки стали визиткой технического прогресса, а космические ракеты запускают теперь в основном для решения сугубо земных задач. Как раз такую картину предвидел Юрий Кондратюк.

Однако подобное развитие ситуации вряд ли укладывалось в планы Циолковского, для которого наша планета была лишь временным и очень ненадежным пристанищем. Получается, что еще до войны было намечено как минимум два сценария научно-технического развития. Одно из направлений – немного «приземленное» и обращенное, прежде всего, к человеку и его текущим нуждам. Другое – нацеленное на решительное преодоление нашей земной обусловленности и на буквальное превращение человека в богоподобное существо, способное удачно «вписаться» в космическое пространство и «махнуть» рукой на нашу планету.

Многие из нас не осознают указанного расхождения, но оно становится совершенно очевидным, достаточно только глубже ознакомиться с трудами выдающихся космистов. Сегодня у нас с той же легкостью рассуждают о полетах на Марс, как и было сто лет назад. Кому-то может показаться, что с учетом современных технических достижений мы имеем куда больше шансов осуществить такое путешествие, чем это было у тех, кто жил в докосмическую эру. Однако при этом мы упускаем из виду, насколько отчетливо наметилась альтернативная линия научно-технического развития. Как бы парадоксально это ни звучало, но марсианскую тему намного проще было внушить человеку, не знавшему благ современной цивилизации и новейших технических достижений.

На самом деле ничего парадоксального здесь нет, ибо тема межпланетных перелетов, в первую очередь, – тема религиозная, и лишь в последнюю – техническая. Из какой религиозной традиции она выросла – это уже отдельный вопрос, требующий специального рассмотрения.