Георгий вырос во Франции, хотя долгое время считал себя русским человеком. С лета 1939-го он жил в Советской Союзе, учился в школе. Каждый день он покупал газеты, ловил английские и французские радиостанции, чтобы узнать о войне в Европе.

10 мая 1940-го вермахт и люфтваффе начали операцию «Гельб», одну из самых знаменитых военных кампаний Второй мировой. Война на Западном фронте перестала быть «странной». Голландия и Бельгия капитулировали еще в мае, англичане бежали, едва успев эвакуировать свой экспедиционный корпус из Дюнкерка в Британию.

Мур следил за этими событиями с первого же дня германского наступления. Сначала он был похож на футбольного болельщика, который следит за ходом увлекательного матча. Весной он даже больше симпатизировал немцам, потому что те лучше воюют.

Но с течением времени дневниковые записи о войне становятся все обширнее. Сражения увлекают Мура сильнее, чем знакомые девушки. Мур все чаще думает о Франции, даже если и повторяет, будто с его отъездом она «кончилась». Разгром Франции становится все очевиднее, и Мур как будто невольно, возможно, незаметно для себя меняет свой взгляд. Он больше не болельщик. Он негодует, он возмущен, но не немцами, а французским правительством, что довело страну до такой беды. 

На одной волне

Есть хорошо известное явление. Люди одной национальности, даже живя за тысячи километров от своей родины, в момент опасности, в момент испытания становятся как будто частью целого, думают, действуют в унисон, будто бы настроившись на одну и ту же волну. Поддерживают своих, просто потому что они – свои.

Человек, оторванный от своего народа, все же чувствует неразрывную связь с ним, с отечеством, с родной землей. Известный, даже хрестоматийный пример – Иван Бунин в годы Второй мировой войны. Иван Алексеевич ненавидел большевиков, ненавидел глубоко и страстно. Он проклинал «московского антихриста» и молил Бога, чтобы Он поддержал «святую ненависть к русскому Каину». 2 июля 1941-го, узнав о первых тяжелых поражениях Красной Армии, Бунин запишет в дневнике: «Верно, царству Сталина скоро конец».

Но очень скоро взгляд его на войну переменился. По свидетельству литературоведа Александра Бахраха, Бунин все больше интересовался ходом военных действий: «В своей комнате он развесил огромные карты Советского Союза и внимательно следил за штабными сводками, негодуя, когда какую-нибудь местность, упомянутую в этих сводках, он не находил на своих картах. Только когда нацистские армии проникли слишком далеко вглубь советской территории, перестал он делать отметки на картах, «чтобы не огорчаться».

При этом Бунин по-прежнему ненавидел большевизм. С презрением писал и о советской России, и при все при том переживал, волновался, когда узнавал новости о Сталинградской битве, «то считая, что все потеряно, то <…> переходя от чрезмерного оптимизма к преувеличенно радужным надеждам».

И он был своим тем, кто сражался с немцами на берегах Волги, на Курской дуге, под Ржевом и Ленинградом: «Взят Псков. Освобождена уже вся Россия! Совершено истинно гигантское дело!», – запишет Бунин 23 июля 1944 года. Бунин был на одной волне со своими русскими соотечественниками в далекой и враждебной ему советской России. Мур был на одной волне с французами.

За четыре года и месяц до этой записи Бунина Мур сидел у радиоприемника в московской квартире на улице Герцена, читал «Правду» и ловил французские и британские радиостанции. В июне он поймал волну явно пропагандистского французского радио «le Front de la Paix» («Фронт мира»). «Я был глубоко взволнован», – писал Мур. «Спикер горячо призывал всех французов вести борьбу против этой абсолютно ненужной, идиотской и кровопролитной войны. Он говорил, что сдача Парижа немцам является первой победой «Фронта Мира», что под давлением французских масс военные власти были вынуждены объявить Париж открытым городом, чтобы избежать участи Дюнкерка, абсолютно разгромленного немцами во время бомбардировок. «Фронт Мира» призывает к немедленному заключению мира с Германией, чтобы спасти то, что остается от Франции. Довольно ненужного кровопролития! Долой войну. В голосе спикера я услышал весь французский народ, абсолютно осуждающий эту идиотскую, преступную войну, я услышал голос народных масс… <…> Я был страшно взволнован: да, борьба продолжалась, много людей во Франции есть, которые вместе с коммунистами борются за спасение Франции!»

Патриотическая капитуляция

Спасение Франции – в ее капитуляции, а национальные интересы французского народа – поскорее сдаться на милость победителей. Именно так смотрели на войну в самой Франции. Взгляд на оккупантов – вполне доброжелательный.

Из дневника Симоны де Бовуар, 1 июля 1940: «Когда машина остановилась у моста, немецкий солдат бросил нам с грузовика плитку шоколада. Кое-кто весело болтает на обочине дороги с красивыми девушками. И водитель говорит мне: «Наверняка понаделают маленьких немцев!» Эту фразу я слышала десять раз, и никогда в ней не ощущалось осуждения».

Немецкой оккупации Мур не очень боялся. Он понимал, что Франции придется согласиться на условия победителей. Их требования он считал «справедливыми». А особенной угрозы от немецкой оккупации Мур не ожидал. В общем, многие французы, современники Мура, думали приблизительно так же.

Немцы, со своей стороны, не были озлоблены на французов. Мол, вы не виноваты, что сражались против нас. Это вас евреи и англичане с толку сбили. И французы, разумеется, были рады обвинить во всех грехах именно англичан, а потом и евреев. Мура евреи не интересуют, но об англичанах он не преминул сказать пару теплых слов: «Больше всего меня бесит глупое, мерзкое и в то же время традиционное лицемерие англичан, которые втянули Францию в войну, минимально ей помогли, покинули ее армии в Дюнкерке, а теперь, видите ли, разрывают с французским правительством отношения, потому что Франция не может продолжать войну». «Франция была вассалом, лакеем английского империализма», пора, наконец-то, с этим покончить. Парижский мальчик убежден, что «Англия поплатится, и скоро, за все свои предательства».

Англофобия была во Франции явлением обыкновенным, привычным. Образованные люди извлекали из исторической памяти «злобные призраки Питта и Пальмерстона», хорошо знакомые и грамотному русскому англофобу. Простые крестьяне припоминали грубых английских солдат, от которых успели натерпеться за несколько месяцев войны: «Английский солдат (à la Киплинг) подчиняется приказам и хорошо сра­жается <…> Но он в то же время кутила и мародер», – замечает Марк Блок. Этот французский историк и капитан французской армии как раз очень симпатизировал англичанам, союзникам по совместной борьбе с нацизмом. Но и он считал, что англичане «на континенте» ведут себя просто вызывающе. У себя на родине британец законопослушен, но стоит ему пересечь Ла-Манш, как он начинает путать европейца с «ко­лониальным туземцем», человеком низшего сорта». На такого неприятного союзника легче всего было свалить вину за позорное поражение. И французы летом 1940-го дали волю англофобии. В общем, англичан обвиняли в том, что они втравили Францию в войну и недостаточно ей помогали. Обвиняли, впрочем, и собственное правительство. Таким образом, вину разделили между иностранцами (англичанами), евреями и политиками, уже потерявшими власть: «Эти покойники заслу­живают лишь того, чтобы на их могилы была пре­зрительно брошена горсть земли теми, кто поверил им, а затем обманулся» (Марк Блок).

В отличие от Марка Блока, будущего участника «Резистанса», Мур рассуждал как настоящий французский пораженец и коллаборационист. И писал юный Мур куда темпераментнее. Он тоже винил в поражениях правительство, что вовлекло Францию в ненужную войну. И негодовал на премьер-министра Поля Рейно, который хотел продолжать борьбу: «Преступное правительство Рейно, эта банда идиотов, решили продолжать войну. Чтобы спасти Францию от полного разорения и разгрома, нужно сейчас же было заключить мир с Германией, а эти сволочи Рейно и К решили жертвовать французской армией… для чего? Все равно Франция проиграла войну».

Московский вишист

15 июня президент Франции Лебрен назначил премьер-министром восьмидесятичетырехлетнего маршала Филиппа Петена, героя Первой мировой войны. Петен, впрочем, еще с 18 мая был заместителем у премьера Рейно. Не в его силах было остановить наступление немцев и воодушевить французов на борьбу. Германские войска уже готовились форсировать Луару и прорваться на юг Франции. Петен запросил мира. Народ был счастлив. «Я думаю, если бы в 1940 году провели референдум, 90 процентов французов проголосовало бы за Петена и благоразумную немецкую оккупацию», – говорил писатель и журналист Эммануэль д’Астье Вижери, аристократ и один из организаторов движения «Сопротивления» во Франции. К этим 90%, вне всякого сомнения, относился и Мур: «Бесспорно, Пэтен прав. Это старый маршал, всеми уважаемый во Франции», – записывал Георгий в московской квартире на улице Герцена. В этот день 25 июня 1940-го Мур ничего не пишет даже об арестованных отце и сестре Але. Не обращает внимания на Марину Ивановну. Не вспоминает ни своих девушек, ни даже своего единственного друга Митю Сеземана. Единственное упоминание о нефранцузской жизни в этот день – запись о походе в библиотеку иностранной литературы, где Мур читал французские журналы, а также «декадентскую и идиотскую книгу Кокто» «Ужасные дети». И это чтение снова возвращает его к французской катастрофе. У Франции нет идеала, она ни во что не верит. Это глубокий моральный упадок, от которого Францию спасет коммунистическая партия. В этих записях видна не только вера Мура в коммунизм, но его безграничная любовь к родине. Разумеется, к Франции, а не к России. Вот так – сторонник правого Петена и ультралевых коммунистов.

Петен уверял французов, что честь Франции не запятнана, что французы сражались хорошо, но в интересах Франции войну прекратить. Мур не только с ним соглашался, но переписывал в дневник целые фрагменты из речей Петена: «Мы понимаем скорбь Черчилля. Черчилль беспокоится об интересах Англии. Он исходит из этих интересов, а не из интересов Франции, честь которой не поколеблена. Наш флаг не запятнан. Наша армия сражалась мужественно и лояльно. Недостаток оружия и численное превосходство противника заставили нас просить о прекращении войны. Ничто не может разделить нашу страну в момент ее страданий. Франция не щадила ни своих сил, ни своей крови».

В 1945 году Петена будут судить за измену. Но в 1940-м изменниками считались как раз его враги. 17 июня бригадный генерал Шарль де Голль улетел в Лондон, а 18-го он уже обратился с исторической речью к французскому народу: «Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! Ничего не потеряно, потому что эта война – мировая. Настанет день, когда Франция вернет себе свободу и величие». Де Голль призывал к борьбе. В Лондоне он уже создавал свой комитет «Свободная Франция», что станет основой для возрождения независимого и свободного от нацизма французского государства. Сейчас речь 18 июня почитается как историческое событие, во многих французских городах есть улицы имени 18 июня. Но в 1940-м все было иначе. Де Голля поддерживала кучка французских патриотов в стране и за ее пределами. Мур с презрением говорит о них как о «французских кретинах», что создали в Лондоне свой «марионеточный комитет» во главе с разжалованным дураком де Голлем». «Дурацкая бутафория, которая ни к чему не приведет». Так Мур оценивал перспективы де Голля и его соратников.

10 июля 1940 года Национальное собрание Франции провозгласило Петена главой французского государства. Третья республика, созданная после поражения во Франко-Прусской войне 1870—1871 годов, фактически прекратила свое существование.

Новый поворот

Георгий Эфрон недолго был сторонником Петена. Для начала его удивило выступление Мориса Тореза, лидера французских коммунистов, бежавшего в СССР. Торез призывал к сопротивлению. Умный Мур понимал, что Торез «конечно, не мог произнести свою речь, не согласовав ее содержание с Коминтерном». А за Коминтерном стоял сам Сталин. Значит, начинается поворот во внешней политике Советского Союза?

Речь Тореза Мур не слышал, он узнал о ней в пересказе переводчика и сотрудника «Интернациональной литературы» Бориса Песиса. Того самого Бориса Аароновича Песиса, что станет для драматурга Леонида Зорина прототипом Льва Хоботова из «Покровских ворот». Песис рассказал Муру и об одной примечательной публикации в «Комсомольской правде». 14 июня 1940-го эта газета напечатала будто бы переведенное с французского письмо некоего Жоржа В., «солдата N-ского батальона». За обычными проклятиями в адрес буржуазии, финансистов, за жалобами на беспросветную нищету и бесчисленные тяготы жизни во Франции, следовали очень неожиданные выводы. Французы все-таки должны воевать с немцами. Коммунисты не дезертируют и не призывают к саботажу, а героически сражаются против оккупантов: «Пролетариат Парижа требует организации защиты столицы. Мир не может быть заключен, пока враг находится на земле Франции – таково единодушное мнение». Это была откровенная ложь. Ничего подобного французский пролетариат не требовал, равно как французская буржуазия и крестьянство. Но эта публикация – еще одно доказательство перемены курса и советской пропаганды, и даже внешней политики: «Нужно быть бдительным в отношении «пятой колонны» – банды изменников-реакционеров, готовящих капитуляцию и позорный мир», – призывал «Жорж В.». Так что «старый маршал, всеми уважаемый во Франции» и оказался главарем этой самой «банды».

Мур сопоставлял факты. Если прибавить к французскому письму прием Молотовым послов Англии и Франции, сообщения советской прессы о «стойкости и упорстве сопротивления французской армии», то картина складывалась очевидная: «Все те новые факты, которые я привел выше, по-моему, не могут быть только случайностями или совпадением».

Наконец, политбеседу с Муром провел Самуил Гуревич (Муля), высококлассный журналист-международник. Муля был, по выражению Мура, «интимным другом» арестованной Али Эфрон. После ее ареста он опекал семью Цветаевой. Мур не скрывал перед Мулей своих взглядов, и товарищ Гуревич решил разъяснить ему политику партии и подлинные интересы французского народа.

Муля доказывал, что сопротивление нацистам необходимо в интересах коммунизма, Коминтерна, Советского Союза и французского народа. Война в Европе из «империалистической» стала «народно-освободительной». Парадоксально, но теперь Морис Торез, Уинстон Черчилль и Шарль де Голль станут союзниками. До победы над нацизмом.