Ещё совсем недавно, в эпоху Манежки и Болотной, казалось, что произошло русское политическое пробуждение, что на наших глазах рождается нация, наконец-то готовая востребовать свои неотъемлемые права. Но что осталось от этого эфемерного всплеска энтузиазма? Не столь уж густые колонны либерально настроенных москвичей, собирающихся на годовщину гибели Немцова – пожалуй, всё [статья писалась ДО событий 26 марта, но являются ли эти события неким показателем изменения политической ситуации в стране, вопрос дискуссионный – С.С.]. И невозможно объяснить этот спад исключительно государственными репрессиями против оппозиции. Впечатление такое, что общество как будто само испугалось своей собственной смелости и резко качнулось обратно в сторону самого примитивного консерватизма в стиле: «Да, эта власть плохая, но как бы не было ещё хуже».
Я не социолог, но мне кажется, что объяснить данный феномен довольно легко именно социологически. В России не существует влиятельных социальных групп, более-менее автономных от государства. Это касается даже интеллектуалов (большинство коих составляют вузовские преподаватели) и бизнес-сообщества (в значительной степени связанного с государственными заказами). О т.н. «среднем» или «креативном» классе не стоит и говорить, это просто социологические симулякры. В реальности имеются отдельные социально активные предприниматели и интеллигенты, большинство же предпочитает «не связываться с политикой», чтобы не повредить своему бизнесу или вузовской карьере.
И если уж эти слои, имеющие хоть какую-то степень независимости, столь политически деликатны, то, что можно сказать о подавляющем большинстве (70 и более процентов) российского социума – «низах», полностью зависящих от государственных подачек? Можно сколько угодно презирать их за «патерналистские иллюзии», за то, что они видят не более чем на шаг вперёд, но общественное бытие чётко определяет общественное сознание – «низы» страшно боятся потерять и те жалкие крохи, которые перепадают им сверху, поэтому они за «стабильность» и за «Путина». Любая же оппозиция может эту «стабильность» разрушить, а даст ли она что-то надёжное взамен – большой вопрос…
Поэтому те или иные вспышки народного гнева остаются в политическом плане пустым выхлопом, не инвестируясь ни в реальную поддержку существующих оппозиционных политических организаций, ни в создание каких-то новых структур общественной самоорганизации. Пошумели, добились того, что власть пообещала наказать виновных, и разошлись по домам – вот типичная схема подобных инцидентов. Понятное дело, что этими людьми власть может легко манипулировать с помощью своей в последнее время затмевающей лучшие советские образцы массированной телепропаганды. Ибо обмануть их нетрудно, они сами обманываться рады.
Ещё раз повторяю, я не социолог, все эти наблюдения сделаны «на глаз». Надеюсь, что другие участники дискуссии найдут, что мне возразить или, напротив, подкрепят мои тезисы своими выкладками. Я же, как историк, хочу подробнее поговорить о другом – о генезисе рассматриваемого явления. Несомненно, что корни его в СССР, в котором всесильное государство сначала ликвидировало / поставило под свой контроль не только все общественные структуры «старого порядка», имевшие хоть какой-то намёк на автономию от государства, но и все формы низовой самоорганизации, родившиеся и развившиеся в ходе трёх русских революций начала XX в. Любые новые, естественно возникающие «снизу» общности тут же разрушались или «возглавлялись». При таких изощренных приёмах «работы с населением» удивительно ли, что русский социум стал почти абсолютно атомизированным? Как проницательно заметил в дневнике 1938 г. М.М. Пришвин: «…в условиях высших форм коммунизма люди русские воспитываются такими индивидуалистами, каких на Руси никогда не бывало».
На этом можно было бы и успокоиться, если бы сетования не отсутствие русского общества не были общим местом задолго до 1917 г. Например, в 1874 г. генерал и яркий публицист Р.А. Фадеев писал: «Мы покуда только государство, а не общество… Недостаток гражданской доблести, вялость в исполнении своих обязанностей и равнодушие к общему делу, в которых мы постоянно себя упрекаем, происходят, в сущности, от бессвязности между людьми. Немудрено быть гражданином там, где человек видит перед собою возможность осуществить всякое хорошее намерение; но нужна непомерная, чрезвычайно редкая энергия, чтобы тратить силы при малой надежде на успех. Это чувство одиночества, действующее очень долго, повлияло, конечно, и на склад русского человека, сделало его относительно равнодушным к общественному делу, лишило веры в себя... Невозможно вылечиться от равнодушия, пока продолжается обстановка, его создавшая… Государство, населенное восемьюдесятью миллионами бессвязных единиц, представляет для общественной деятельности не более силы, чем сколько ее заключается в каждой отдельной единице… В таком состоянии, при отсутствии общественной организации, ни умственная, ни деятельная жизнь России не сложится не только в пятнадцать, но и в полтораста лет; сухой песок никогда не срастется сам собой в камень». Не правда ли, вполне современно звучит?
Но может это последствия петровской революции начала 18 в., утвердившей императорский абсолютизм и «регулярное государство»? Ведь в Московском царстве действовали Земские соборы – сословно-представительные учреждения, по своим задачам вроде бы аналогичные современным им европейским парламентам, генеральным штатам, кортесам, сеймам. Но при внимательном рассмотрении оказывается, что за исключением периода 1613 – 1622 гг. «на земских соборах нет и помина о политических правах. Еще менее допускается их вмешательство в государственное управление, на что западные чины постоянно заявляли притязание. Характер земских соборов остается чисто совещательным. Они созываются правительством, когда оно нуждается в совете по известному делу. Мы не видим на них ни инструкций, данных представителям от избирателей, ни того обширного изложения общественных нужд, ни той законодательной деятельности, которою отличаются даже французские генеральные штаты. Мы не встречаем следов общих прений; часто нет даже никакого постановления, а подаются только отдельные мнения различных чинов по заданным правительством вопросам» (Б.Н. Чичерин). Недолгое «соборное правление» при молодом Михаиле Фёдоровиче не привело к эволюции соборов во что-то большее, чем просто временный помощник государства. Земская идея не эволюционировала в доктрину народовластия, соборы не закрепились в качестве постоянного института и тихо угасли во второй половине 17 столетия.
Похоже, устойчивые общественные институты, реально влиявшие на политическую жизнь существовали только в домонгольской Руси – вечевые структуры эффективно действовали практически во всех землях древнерусской «федерации». Но затем они были сметены монгольским игом и целенаправленной политикой московских самодержцев, утверждавших свою власть как ничем не ограниченный произвол. На сегодняшний день это только археология. Никакой преемственности с современными (неработающими)демократическими институтами РФ они не имеют.
В ходе своей истории русские, по-видимому, уже с 15 в. сформировались как совершенно особая в европейско-христианском контексте этнополитическая общность, которую я предлагаю называть служилым народом. Даже русская аристократия имела служилый характер, её отношения с великим князем / царём были отношениями подданных к повелителю, а не договором вассала с сеньором, накладывающим взаимные обязательства на обе стороны, как в Западной Европе. Только при Екатерине II русские дворяне получили гражданские права, не получив, однако, прав политических. Государство накладывало на каждый социальный слой особое тягло, при этом никак не фиксируя его прав и не допуская к управлению государством. Это была действительно служба (или службы), а не службе приказы начальства выполняются, а не обсуждаются. Политические права, как известно, подданные Российской империи получили только в 1905 г., но пользовались ими, увы, совсем недолго.
Таково наше тяжёлое историческое наследие. Я далёк от мысли о том, что настоящее полностью определяется прошедшим, но несомненна и многовековая пугающая преемственность социально-политических институтов нашего Отечества, в рамках которых русские продолжают оставаться служилым народом.
Каким путём служилый народ может превратиться в демократическую нацию? Вот вопрос, на который хотелось бы услышать ответ от участников нашей дискуссии.
