Власть Советов после марта 1917 года
Ситуация после самоликвидации российской монархии в марте 1917 года характеризовалась не «двоевластием», как сотню лет утверждает советская и постсоветская историография. Это была совершенно явная власть Советов. Временное правительство и его структуры де-факто являлись исполнительными органами всё тех же Советов. Не следует обманываться насчёт содержания лозунгов Ленина в 1917 году. «Вся власть Советам!» всегда означало прикрытие захвата власти дисциплинированной организацией профессиональных революционеров с харизматическим вождём во главе.
Модель такого государства-партии Ленин изложил ещё в 1902 году в работе «Что делать?» и неуклонно шёл к воплощению этого идеала в жизнь. «Подсознательно Ленин набросал план диктатуры, – оценивал эту его работу английский историк Адам Улам. – Можно не сомневаться, что в данный момент это было именно подсознательно… Вся логика “Что делать?” остро нуждается не просто в лидерах, а в лидере».
Могут Советы способствовать, как трамплин, приходу партии к власти – хорошо. Нет – значит, большевики будут действовать помимо и против Советов, как предусматривал Ленин в июле-августе 1917 года, когда снял лозунг «вся власть Советам». Ленин ещё во время революции 1905 года верно оценил Советы как «беспартийные организации широких рабочих масс», которые «стихийно возникают на почве массовых политических стачек» («Тактическая платформа к объединительному съезду РСДРП», март 1906). Он рассматривал их как вероятный орган временной революционной власти в период, по его терминологии, буржуазно-демократической революции.
Но он не утверждал, что Советы должны стать формой власти на время перехода к социалистической революции и при социализме. Как раз наоборот, его ранние высказывания предполагают, что, выполнив свою функцию, Советы, как орган не чисто пролетарский, включающий в себя «элементы мелкой буржуазии», отомрут. Поэтому, как Ленин писал уже в марте 1907 года в проектах резолюций к Пятому съезду РСДРП, «при правильной, прочной и широкой постановке с[оциал]-д[емократами] работы в массах пролетариата подобные учреждения могут фактически оказаться излишними». Очевидно, и на период «буржуазно-демократической» революции.
То есть Ленин не абсолютизировал Советы и не видел в них гаранта перехода к социализму. Скорее даже – помеху, когда-то полезный, но потом ненужный хлам, от которого надо будет избавиться как можно скорее. Чем объяснить его дифирамбы Советам после Мартовской революции 1917 года? Только фактически правящим положением этих учреждений и их исключительно высокой популярностью в массе населения.
Для верной оценки отношения Ленина к Советам следует иметь в виду, что вождь большевиков никогда не верил в народное представительство, в народный суверенитет, даже если под «народом» подразумевать только «чисто пролетарское» меньшинство. Ленин был принципиальным противником демократии, ибо она может создать «неквалифицированное» большинство в органах власти и уже поэтому недопустима в ходе борьбы за социализм. Его неприятие представительных учреждений роднило его с защитниками самодержавия.
Ленин верил только в правоту «марксистской» (то есть своей) доктрины, а уж каким путём она будет воплощена – вопрос не принципа, а исключительно техники. Впрочем, в этом отношении он был типичен для левой среды. Ведь и Плеханов на Втором съезде РСДРП в 1903 году выступил с заявлением в адрес будущего представительного собрания в России, предвосхитившим разгон большевиками Учредительного собрания в 1918 году.
После крушения старой государственности Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов фактически поставил возникшее Временное правительство под свой контроль. Официальный кабинет министров не мог издать ни одного значительного распоряжения, сделать ни одного важного назначения, противоречащего воле Совета. Дальнейшие события логично вели к слиянию Совета и Временного правительства в одно учреждение. В мае 1917 года места в кабинете были разделены практически пополам между ставленниками Совета и «цензовыми элементами». А в июле 1917 года, когда либеральная, «цензовая» половина министров самоустранилась, едва не вызвав падение Временного правительства, именно Совет (точнее – уже возникшее всероссийское представительство Советов, ЦИК) выступил как единственный орган власти, подавивший выступление большевиков.
После июльских событий Временное правительство было сформировано уже как исполнительный орган партий, входивших в Советы. Вплоть до Ноябрьского большевицкого переворота «цензовые элементы» входили в него только как своего рода «спецы». Можно усмотреть в «министрах-капиталистах» эту аналогию с буржуазными специалистами на службе у государства большевиков. Хотя, конечно, во Временном правительстве либералы были выразителями определённых политических настроений, в отличие от совершенно бесправного положения «спецов» при большевиках, но они не играли «руководящей роли».
Для понимания событий восьми судьбоносных месяцев между двумя сменами власти в России необходимо учитывать, что до падения монархии лидеры либеральных и левых (кроме большевиков) партий входили в один надпартийный масонский центр. С устранением царя этот центр никуда не делся. Поэтому действия Временного правительства и Советского большинства глупо представлять набором хаотичных поступков, не способных противостоять стихийному развалу государства и/или натиску большевиков. Это по определению не мог быть хаос, это должна была быть логичная последовательность действий. Но какую же логику можно усмотреть в действиях противников большевиков до ноября 1917 года?
Партии против Советов
Обычно указывают на такие «ошибки» Временного правительства, как затягивание с необходимыми (совсем, правда, не очевидными) реформами «до Учредительного собрания» при одновременном откладывании этого самого Учредительного собрания на неопределённый срок. Очевидно, однако, что это были не какие-то спонтанные «ошибки», а сознательная, настойчиво проводимая, стратегия.
Вспомним, какой лозунг Ленин выдвинул ещё в 1915 году: «Превращение войны империалистической в войну гражданскую». Сейчас его обычно преподносят как явное свидетельство «преступных целей» вождя большевиков. Можно подумать, что лидер небольшой секты маргиналов (в то время) обладал достаточными ресурсами, чтобы своими силами совершить такой разворот Мировой войны! Забывают, что ещё в начале 1914 года, за полгода до Первой мировой войны, бывший царский министр Пётр Дурново заявил нечто совершенно аналогичное. Правда, не как лозунг, а как прогноз.
Вчитаемся в строки его знаменитого меморандума Николаю II, в котором он тщетно предостерегал от эскалации напряжённости в отношениях с Германией. Неизбежно неудачная война с Германией, предупреждал опытный сановник, приведёт к крушению Российской империи. «В стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги… Армия, лишившаяся за время войны наиболее надёжного кадрового состава,… окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка… Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся даже предвидению».
Строки его пророческой записки многократно цитировались и смаковались на все лады. Нет необходимости обсуждать весьма вероятную версию о том, что меморандум Дурново, впервые опубликованный только в 1922 году, мог быть послереволюционной фальшивкой (сам экс-министр умер в 1915-м). В меморандуме предсказано, по сути, то самое «превращение империалистической войны в гражданскую». Никто в антибольшевицком лагере, из тех, кто видит в этой записке подлинный документ, никогда не обвинял Дурново в стремлении разжечь эту самую гражданскую войну. Очевидно, что это просто мрачный прогноз.
Однако точно так же мы вправе отнестись и к ленинскому лозунгу. Только для Ленина, понятное дело, такой прогноз был светлым. Что смерть для самодержавия, то здорово для революционеров. Ленин предсказал общую тенденцию точно так же, как она описана в записке Дурново, и сделал естественный для реального политика вывод: благоприятной ситуацией надо воспользоваться.
Но ведь и либеральные лидеры были не дураки. И они видели, к чему идёт Россия в годы Мировой войны. Их нервозность, даже психопатия в месяцы, предшествовавшие падению самодержавия, объяснима страхом перед необходимостью взятия власти. Перевести неуправляемое развитие событий в русло верхушечного переворота масонские лидеры не успели. Во весь рост перед ними встал факт русского бунта, перед лицом которого они были вынуждены изображать «власть». Что делать?
Логичный выход: самоустранение. Революция должна дойти до своего конца и уничтожить себя сама. Нет сомнения, что российские либералы неизменно стремились к прочной, твёрдой власти, к диктатуре и к сохранению централизованной империи, что и доказали в годы гражданской войны. Так вот, шанс построить такую власть, воссоздать Российскую империю на новой основе, уже без царского самодержавия, им давала только гражданская война. А сохранять рушащуюся государственность после марта 1917 года значило рисковать быть похороненными под её обломками.
Либералы отошли в сторону, предоставив сомнительную честь быть «рыцарями революции» своим союзникам слева. Те, надо сказать, тоже были напуганы скоростью погружения страны в бездну. Эсеры и меньшевики уже в марте 1917 года оказались, посредством Советов, вознесены на вершину власти. Они не видели другой возможности сохранить за собой эту власть, кроме как путём диктатуры. То есть и объективно, и субъективно все российские политические силы в 1917 году искали способов построения авторитарной власти, и это была, видимо, единственная адекватная реакция на события.
Итак, эсеры и меньшевики, формально опираясь на Советы, вынуждены были действовать, в то же время, против этих Советов. Точно также поведут себя, придя к власти, большевики. Возникает вопрос: а почему Керенский и компания укрепляли власть именно Временного правительства, а не Советов? Да по той же причине, по которой большевики поставили власть Совета народных комиссаров в независимое положение от Съезда и ЦИК Советов разнообразных депутатов. Временное правительство (Совнарком, напомню, тоже назывался «Временным рабоче-крестьянским правительством») было независимым от Советов органом, органом имперской государственности против местной народной стихии.
Керенский инициировал наступление на фронте, вопреки предупреждениям всех без исключения высших военачальников (впрочем, почти всех этих профессионалов своего дела, как «реакционеров», успел сменить за два месяца Гучков – предшественник Керенского на посту военного министра). Расчёт мог показаться беспроигрышным. В случае (почти невероятном) удачи – укрепление власти Временного правительства. В случае поражения – можно начать репрессивную кампанию против леворадикальных сил, обвиняя их в развале армии. Как следствие – тоже укрепление Временного правительства. С выборами в Учредительное собрание лучше не торопиться.
Как известно, Керенскому чуть-чуть не хватило, чтобы довести второй вариант до победного (на внутреннем фронте) конца. Помешали непрошенные помощники справа – генерал Корнилов со товарищи. Выступление Корнилова, совершенно не поддержанное либералами (справедливо считавшими, что оно преждевременно), дало козыри большевикам. Впрочем, и это, с точки зрения либералов и центристов, ещё не казалось в тот момент фатально плохим.
В период до своего прихода к власти большевики были совершенно правы в своей критике лидеров эсеров и меньшевиков, что те поступают против воли большинства народа, выраженной в местных Советах всей России. Однако после захвата власти большевики стали вести совершенно аналогичную политику. Наверное, это было не результатом каких-то злонамеренных козней, а совершенно закономерным явлением.
Советы против большевиков
«Мы, привыкшие считать, что слова “большевик”, “Совет” и “коммунист” являются практически синонимами, – писал Адам Улам, – бываем потрясены, обнаруживая часто повторяемый призыв к мятежам и бунтам 1918-1921 гг.: “Да здравствуют Советы! Долой комиссаров! (или большевиков)”. В общественном сознании существовала легенда о золотом периоде большевицкой власти, периоде Советов. Время опьяняющей свободы и равенства, когда каждый город, каждая деревня занимались своими делами. А потом из Москвы пришёл комиссар и объяснил, что выбранные ими представители – кулаки и мелкие буржуи, и их надо заменить “истинными пролетариями”, то есть большевиками. Очень часто вместе с комиссаром появлялась ЧК».
Советское большинство, от имени которого говорили большевики, было фикцией даже при той фикции народного представительства, которое было осуществлено в высших советских органах. Из 670 делегатов Второго Всероссийского съезда Советов в ноябре 1917 года большевиков было всего 300. Больше половины общего числа участников их стало только после ухода правых эсеров и меньшевиков на первом же заседании съезда. Вообще этот съезд был созван в ненормальной обстановке, что доказывает небольшое число его делегатов: на Первом съезде Советов в июне 1917 года делегатов было больше тысячи. В ноябре 1917 года многие делегаты просто не смогли или не успели добраться до Петрограда. С ними удельный вес большевиков на съезде был бы ещё ниже. Второй съезд собрал участников только из мест, наиболее охваченных пропагандой большевиков.
При этом Второй съезд включал делегатов только от рабочих и солдатских Советов. При объединении на паритетных началах делегатов как от рабочих и солдатских, так и от крестьянских Советов на Третьем съезде в январе 1918 года большевиков оказалось 860 из 1647 участников, то есть чуть больше половины. При этом не следует забывать, что сельское население составляло 80% населения России, но делегатов в высшие советские органы власти оно избирало столько же, сколько городское. Пропорция, при которой один голос рабочего приравнивался к пяти голосам крестьян, была узаконена первой советской конституцией.
По поводу неравенства избирательных прав Ленин заявлял: «Голос нескольких крестьян значит столько же, сколько голос одного рабочего. Это несправедливо? Нет, это справедливо для той эпохи, когда надо ниспровергнуть капитал. Я знаю, откуда вы берёте ваши понятия о справедливости. Они у вас из вчерашней капиталистической эпохи. Товаровладелец, его равенство, его свобода – вот ваши понятия о справедливости. Это мелкобуржуазные остатки мелкобуржуазных предрассудков – вот что такое ваша справедливость, ваше равенство, ваша трудовая демократия. А для нас справедливость подчинена интересам свержения капитала». Полемизировать словами с такой «логикой» бессмысленно. Опровергнуть их могла только вооружённая сила.
Создание центрального правительства и его мощного аппарата насилия, правительства, ответственного перед высшим органом партии, а не перед представительным органом, пусть даже подтасованным, позволило большевикам постепенно превратить и все местные Советы в послушных исполнителей своих партийных директив. Гражданская война с белыми послужила средством для скорейшего выполнения этой задачи. Но линия невидимого фронта всю войну проходила между большевиками и Советами.
Советы продолжали оставаться для народа искомой формой народовластия, а партии – ненужным средостением. Кульминация антибольшевицкого сопротивления проходила под лозунгом «Власть Советам, а не партиям!» Повстанцы в Кронштадте не выделяли большевиков, так как понимали: любая партия на их месте вела бы себя точно также. С их точки зрения, речь шла об устранении всей имперской политической надстройки.
Неспроста многие сейчас видят в искоренении советской власти, последовательно осуществлявшемся большевиками на протяжении 1918-1922 гг., «борьбу за русскую государственность». Впрочем, первыми увидели это ещё перекрасившиеся белые во время гражданской войны. Бывший обер-прокурор Синода во Временном правительстве, будущий видный член «Союза воинствующих безбожников» Владимир Львов так и назвал свою брошюру, вышедшую в Париже ещё в 1919 году: «Большевики в борьбе за русскую государственность». На мосту российского великодержавия многие белые потом попытались протянуть руку Сталину.
Уроки той гражданской войны ставят четыре вопроса.
- Фатально ли в условиях России низовая демократия на местах противоречит сохранению государственного единства?
- Возможно ли возникновение в России альтернативной политической элиты, способной построить государственную власть иным путём, чем имперский централизм?
- Возможно ли в современной России возрождение аналога Советов?
- Возможно ли на основе современного/будущего аналога Советов построить единую государственность федеративным путём, по типу североамериканских штатов времён Войны за независимость?
Ответы на эти вопросы даже и теперь, спустя сто лет, лежат вне плоскости истории, целиком в сфере политики.
Есть и ещё один вопрос, чисто спекулятивный, который, подозреваю, сможет стать для части российских «интеллектуалов» более важным, уводя в сторону от решения непростых предыдущих вопросов:
Были ли Советы стихийным выражением европейской тенденции к народовластию и федерализму или же, напротив, это было простонародное «ордынство», бунт черни против элиты, и, соответственно, устанавливали ли большевики восточную деспотию, либо же сохраняли единство европеизированной империи от разбушевавшейся азиатской стихии?