Четверг, 17 января 2019 20:47

Были ли Земские соборы русским парламентом?

Автор
Оцените материал
(2 голосов)

На этот вопрос нередко отвечают утвердительно. Дескать, соборы – это сословно-представительные собрания, аналогичные европейским. Не только английскому парламенту, но и французским Генеральным штатам, испанским кортесам, шведскому риксдагу и т.д., со своими, конечно, особенностями. Например, такой уважаемый человек, как А.И. Солженицын, в одном из своих устных выступлений середины 90-х годов утверждал: «…первые цари наши – Михаил Фёдорович, Алексей Михайлович – о-о-о, как они считались с Земскими соборами. Земские соборы влияли, влияли решительно на всю государственную политику. И когда Земский собор предлагал решение – часто единогласное – царь не имел права его не принять. Просто принимал, и всё. А если было два-три мнения – два-три, а не 250, как у нас сейчас партий, – то царь выбирал из них и аргументировал, почему он выбрал это, а не другое решение». К сожалению, для такого оптимистического взгляда нет оснований.

Когда был созван первый Земский собор? Одни полагают, что это был т.н. «собор примирения» 1549 г. при молодом Иване IV. Но его нельзя назвать заседанием сословно-представительного учреждения – на нём присутствовала только верхушка боярства и духовенства, никаких выборов делегатов не проводилось. Другие считают первым ЗС состоявшееся в июне-июле 1566 г. в Москве собрание представителей разных «чинов» (бояр, духовенства, служилых людей, купцов, государевых чиновников – дьяков). Целью собрания было обсуждение вопроса о продолжении войны с Литвой. Но вряд ли можно признать это консультативное совещание заседанием полноценного сословно-представительного учреждения: выборов делегатов не проводилось; было представлено исключительно столичное дворянство и купечество; решение собора не выразилось в виде общего постановления – «приговора».

По афористической формулировке Ключевского, «собор 1566 г. был в точном смысле совещанием правительства со своими собственными агентами… это было ответственное представительство по административному положению, а не полномочное представительство по общественному доверию… часть в составе собора…, имевшая по крайней мере некоторое подобие представительства, состояла из военных губернаторов и военных предводителей уездного дворянства, которыми были столичные дворяне, и из финансовых приказчиков правительства, которыми были люди высшего столичного купечества»[1]. Работа совещания свелась к подаче мнений от каждой группы «чинов» по отдельности, все они одобрили продолжение войны: «Едва ли сами мнения не были внушены известным желанием правительства; об этом свидетельствует их однообразие»[2].

На ЗС 1598 г. был избран на царство Борис Годунов, но совершенно очевидно, что его избрание было безальтернативным – никаких иных других кандидатур не обсуждалось. Состав участников этого собора до сих пор продолжает вызывать споры среди историков – одни считают, что выборных людей там почти не было, другие – что их присутствовало более чем достаточно. В любом случае, сама легитимность нового царя никак не была связана с его избранием – Борис не давал «избирателям» каких-либо клятв или обещаний – она опиралась на его божественное «предызбранничество», «участники же собора лишь предугадали Божий промысел»[3]. Как говорил на соборе патриарх Иов: «Тем же тебе убо, превеликий государь Борис Федорович, не по человеческому единомышлению, ниже по человеческому угодию предизбираем, но праведному суду Божию… Богу на се наставляющу народ единогласие имети… яко же пишет: глас народа глас Божий».

Расцветом ЗС справедливо называют первое десятилетие правления Михаила Фёдоровича. Считается, что собор 1613 года продолжал заседать, не распускаясь, до 1615 г., в 1616 – 1622 гг. соборы заседали практически ежегодно. Собор был, по сути, главным законодательным и распорядительным органом Московского царства, многие важнейшие правительственные распоряжения принимались по царскому указу и по соборному приговору. Собор выносил решения о сборе с населения денег на жалованье ратным людям и о посылке посольства к непокорным казакам, обсуждал условия мира со Швецией и возможности новой войны с Польшей. Л.В. Черепнин пишет, что, вводя новые налоги, «правительство не могло не заручиться согласием сословий» на Земском соборе[4], т.е., надо полагать, последний вотировал налоги, подобно большинству сословно-представительных учреждений Европы. Что же, в Земских соборах при Михаиле Фёдоровиче Россия действительно обрела свой парламент? Но так может показаться только на очень поверхностный взгляд.

Напомним, что соборы XVI века были «совещаниями правительства со своими собственными агентами» (В.О. Ключевский), выборные люди от «земли» на них отсутствовали (возможно, они были представлены на формально-избирательном соборе 1598 г.). В XVII же веке «в составе соборов впервые появляется бесспорный выборный элемент»[5], это прямое наследие одной из политических новаций Смуты – Совета всей земли, как в первом, так и во втором ополчении. Но официально-административная основа соборов сохранилась и при первом Романове, выборные на них – лишь дополнительный, новый элемент, и чем дальше, тем значение этого элемента меньше. Сужается его социальный состав: если в соборе 1613 года участвовали представители практически всех социальных групп (кроме, разумеется, владельческих крестьян и холопов), то после 1619 г. на соборы созываются только служилые и посадские люди.

На многих соборах, даже в период до 1622 г. выборных вовсе не было. Например, Разрядные книги сообщают 27 июля 1618 г.: «Государь царь и великий князь Михайло Федорович говорил с митрополитом Ионою..., и с архиепискупы, и с архимариты, и с игумены, и со всем Освященным собором, и с бояры, и с окольничими, и с думными людьми» о том, чтобы «служилым людям, у всех дел но нынешним по литовским вестям быти без мест» [т.е. на период военных действий отменялся принцип местничества]. «На присутствие выборных людей здесь не только нет указаний, но перечень чинов, заканчиваясь думными людьми [т.е. членами Боярской думы], не дает и возможности предполагать, что они были; между тем собрание тут же, лишь несколькими строками ниже, названо собором»[6]. Более чем сомнительно участие выборных и во многих других случаях.  

Чем дальше, тем реже важнейшие государственные решения сопровождались соборными приговорами. Введение чрезвычайного налога (пятинных денег) в 1614 г. было санкционировано таким образом: «По нашему указу и по приговору Московского государства митрополитов и архиепископов, и епископов, и всего освященного собора, и бояр, и околничих, и дворян, и всяких чинов людеи…». В следующем году, устанавливая новый налог, правительство обошлась без ссылки на авторитет собора, в 1616 г. снова к нему прибегло: «И нашых великих Росийских государств наши богомолцы, митрополиты и архиепискупы, и епискупы, и вес[ь] освященный собор, и бояре, и околничи, и столники, и стряпчие, и дворяне, и московские и всех городов гости, и выборные торговые люди меж собя… советовали и думали по многие дни… И приговорили власти и вес[ь] освященный собор, и гости, и торговые всякие люди…». В 1617 г. очередной налог был оформлен уже принципиально иначе: «И по нашему указу власти и бояре наши, говоря с московскими гостьми и с торговыми и со всякими людьми, приговорили...». Т.е. «приговорили» не делегаты собора, с которыми только «говорили», а «власти и бояре».

Очень быстро роль выборных стала сводиться к чисто осведомительной, «чтобы нам и отцу нашему богомольцу Филарету Никитичу, Божией милостию Патриарху Московскому и всея Русии, всякия их нужды и тесноты и разорения и всякия недостатки были ведомы: а мы, великий государь, с отцем своим и богомольцем святейшим Патриархом с Филаретом Никитичем Московским и всея Русии советовав, по их челобитью, прося у Бога милости, учнем о Московском Государстве промышляти, чтобы во всем поправить, как лучше» (из царской грамоты 1619 г. в Новгород).

Е.Д. Сташевский наглядно изобразил деградацию роли выборного элемента в соборной практике: «На Cобор 1613 г. выборные приглашались для земского большого дела “на договор”. На Cобор 1616 г. было велено присылать выборных “для нашего великаго и земскаго дела на совет”. Наконец, на собор 1619 г. предписывалось выбрать “из духовнаго чину человека или двух, а из детей боярских по два человека добрых и разумных, которые бы умели рассказать обиды и насильства и разоренье”. Так постепенно падало широкое политическое значение представителей земли…: в 1613 г. они – все, в 1616 г. с ними еще советуются, как с местными сведущими людьми, в 1619 г. нет, строго говоря, и совета, - выборным предоставляется более скромная и пассивная роль осведомления правительства с местными нуждами и право челобитий о них»[7].

Утверждение Л.В. Черепнина о том, что на соборах правительство для введения новых налогов должно было «заручиться согласием сословий» совершенно произвольно. Ни о каком согласии или несогласии на взимание налогов в источниках не говорится. На том самом соборе 1616 г., который имеет в виду Черепнин, царский дьяк призывает делегатов «соборне советывати и думати накрепко всякими мерами, отложа всякие дела и пожитки, чем... за великое Российское государьство стоять, и чем рати строити, и украинные городы хлебными запасы, и ратными людми, и их государевым жалованьем, денежным и хлебным, наполнити...». Из того, что мы знаем о соборной практике, можно сделать следующий вывод: представители сословий (точнее, «чинов») на соборах информировали правительство о материальном положении различных регионов страны, на первых порах поддерживали молодого царя своим авторитетом при объявлении новых налогов и, наконец, помогали организовывать сбор последних.

Не стоит преувеличивать роли соборов и во внешней политике. В обсуждении мира со Швецией в сентябре 1616 г. вряд ли участвовали выборные. 11 сентября царь принимает решение созвать собор, на следующий день он уже созван – понятно, что никаких выборов за это время провести невозможно. Черепнин предполагает, что перед нами тот же состав, который зимой того же года принял решение о третьем сборе пятинных денег, но это предположение ни на чём не основано, гораздо правдоподобнее считать сентябрьский собор типичным официально-административным совещанием по образцу 1566 г. Перед его участниками был поставлен вопрос: платить ли шведам гигантскую сумму, какую они потребовали за уход из ряда оккупированных северных русских городов, или отказаться от последних.

Таким образом, речь шла не о том, продолжать или нет войну (мир был уже предрешён), а о финансовых возможностях страны при определении условий мира. Участники собора, «и митрополиты, и архиепискупы, и епискупы, и весь освященный собор, и бояре, и околничие, и думные дворяне, и диаки, и столники, и дворяне, и гости, и торговые и всяких чинов всякие люди о том меж себя говорили долгое время и советовали…». Вывод, к которому они пришли, был неутешителен: «…Московского государства всякие люди от разоренья полских и литовских и немецких людей и руских воров оскудели, и многих денег никакими обычаи собрати на тот [срок?] не с кого и за городы давати свеиским послом денег нечего». В итоге государю «били челом… чтоб его государевы послы с свеискими послы делали на городы, а не на денги, как бы его государеву делу было прибылнее, а его великим росииским государствам не к болшому убытку». На том и порешили.

Обсуждение возможности войны с Польшей на соборе в октябре 1621 г. произошло в течение одного дня. Все присутствующие били челом «за». Но собственно решение принял не собор, а верховная власть: «Они государи [то есть царь и патриарх] приговорили за злые неправды стояти на литовского короля, и в городех бы дворяне и дети боярские и всякие служивые люди на государеву службу были готовы», - сообщают Разрядные книги. Более того, Черепнин считает, что, поскольку «текст грамоты… с соборным определением [датированной следующим за заседанием собора днём] достаточно развернут, можно думать, что он был заготовлен заранее»[8]. Самое же замечательное, что «решение собора носило во многом декларативный характер»[9], ибо война так и не состоялась. Чистой воды декларацией было и решение следующего собора в 1622 г., снова одобрившего вступление России в фиктивную войну с Речью Посполитой.

С 1623 по 1631 г. сведения о соборах отсутствуют. Во время Смоленской войны 1632 – 1634 гг. следы соборной деятельности снова появляются в московских документах. На одном из соборов 1632 г. был провозглашён поход за возвращение утраченных в годы Смуты земель, на другом – «указал государь и святейший государь патриарх на Москве сбирать денги... с бояр, с околничих и с дворян, и с дьяков, и с гостей, что кто даст, да с гостей же и с торговых людей пятую денгу. А во все городы для тех же запросных и пятинных денег указали послать властей и дворян и подьячих...». В 1634 г. был созван ещё один собор о привлечении дополнительных денежных средств на военные нужды. Нет никаких данных о присутствии на всех этих заседаниях выборных людей.

Собор 1637 г. обсуждал организацию обороны от нападения крымских татар, выборных там, похоже, не было, соборный приговор изложен в форме царского указа. «Неправды» крымчаков стали темой собора 1639 г., большинство участников которого высказалось за прекращение выплаты хану дани, что никак не повлияло на политику правительства в этом отношении.

Широко известен собор 1642 г., обсуждавший вопрос, брать или не брать под царскую руку крепость Азов, захваченную донскими казаками. На нём заседали «всяких чинов люди», среди которых были и «выборные», вот только выбирали их весьма специфическим способом. Список «выборных», заготовленный накануне собора, предварялся преамбулой со словами: «А по государеву указу быти выборным людем...», и далее следовали имена. Очевидно, что «выборы не коснулись провинциального посадского населения», скорее всего, «и выборы… городовых дворян и детей боярских производились из тех, кто в то время находился в Москве»[10]. Собор носил чисто совещательный характер, в царских грамотах к донским казакам он даже не упоминается. Соборный приговор не сохранился, и неизвестно был ли он вообще, вполне возможно, что «правительство ознакомилось с мнениями сословий и само приняло решение»[11]. И это, наверное, так, ибо большинство подавших мнения предлагало воевать с турками за Азов (впрочем, с обязательным рефреном: «принимать ли Азовское место, или не принимать, в том Государская воля»), царь же повелел казакам крепость оставить.

Таким образом, соборы при Михаиле Фёдоровиче, конечно, не были аналогом английского парламента или шведского риксдага, или любого другого современного им европейского сословно-представительного учреждения. И дело не только в явной ограниченности компетенции соборов и в слабости собственно выборного элемента, не только в том, что «в отличие от всех сословно-представительных собраний стран зарубежной Европы, Земские соборы никогда не имели — и при “самодержавной” традиции правления не могли иметь – права вотирования налогов»[12]. Сомнительно, чтобы собор вообще можно назвать сословно-представительным учреждением.

В точном смысле слова сословий в России тогда не было. Везде в Европе сословия представляли собой – в той или иной мере – политические субъекты, с которыми монархи были вынуждены договариваться. Европейское «дворянство черпало свою силу из местных интересов и провинциальных собраний (в Германии ландтаги, в Речи Посполитой сеймики и т.д.); сословные собрания если не издавали законы, то по крайней мере управляли, то есть существовало настоящее самостоятельное самоуправление, и они давали князю auxilium et consilium (обязательство помощи и совета) на фоне общего, обязывающего обе стороны права. А когда князь это право нарушал (например, при переходе к абсолютизму), образовывались корпорации собственного права; и тогда философы снабдили их теорией права на сопротивление (учение монархомахов). Всего этого, как и однозначного термина, соответствующего понятию “сословие”, не было в Московской Руси»[13].

В России «чины» – это категории служилых людей, даже верхушка купечества («гости») несла определённые государевы службы, играя роль «финансовых приказчиков правительства», по выражению Ключевского. «Организованные общественные группы, призванные верховной властью к участию в обсуждении и решении государственных дел, не были, как на Западе, носителями элементов политической власти, а воплощали в своем строе начало ответственных служб и повинностей по “государеву делу”»[14]. Дворянский «служилый город» «в первую очередь… был военной корпорацией, ячейкой централизованной государственной военной организации, активно регулируемой правительством и подчиненной в отношении службы жесткому государственному контролю»[15]. Провинциальных собраний не было в принципе, городские собрания не обладали политической субъектностью, их деятельность после Смуты явно угасала.

Собор не являлся в строгом смысле и учреждением, у него полностью отсутствовала юридическая основа – никаких законодательных актов, определявшего его полномочия и принципы не существовало. Более того, в общественном сознании, похоже, вообще отсутствовала идея институционального контроля за верховной властью. Как отмечал В.О. Ключевский, в вопросах налогового обложения «казна вполне зависела от собора», однако «выборные, жалуясь на управление, давали деньги, но не требовали, даже не просили прав, довольствуясь благодушным, ни к чему не обязывающим обещанием „то вспоможенье учинить памятно и николи незабытно и вперед жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах“. Очевидно, мысль о правомерном представительстве, о политических обеспечениях правомерности еще не зародилась ни в правительстве, ни в обществе. На собор смотрели как на орудие правительства»[16]. Поэтому самодержавие, использовавшее соборы в качестве чрезвычайного органа в период преодоления Смуты, как только ситуация стабилизировалась, смогло от них отказаться, не встречая ни малейших правовых препятствий. Государев стряпчий Иван Андреевич Бутурлин, правда, предлагал реформировать соборы в постоянно действующее учреждение с выборными людьми, имеющими годичные полномочия и обеспеченными квартирами в столице. Но от него отмахнулись как от человека «не в целом уме».

Впрочем, один раз, уже при следующем Романове, Земский собор был созван по прямой инициативе «снизу». Но последняя вряд ли состоялась бы, не случись московского восстания в июне 1648 года, часто неправильно называемого Соляным бунтом.

Всё началось с возмущения посадских людей, но не против косвенного налога на продажу соли, отменённого ещё в декабре 1647 г., а против жёстких методов сбора прямых налогов (стрелецких и ямских денег), которые в пору действия соляного налога не взимали, а теперь решили взыскать за пропущенное время. Главным объектом ненависти бунтовщиков был второй человек в государстве, воспитатель и свояк молодого царя Алексея Михайловича боярин Борис Иванович Морозов, а также его ближайшие помощники Леонтий Плещеев и Пётр Траханиотов. Разъярённая толпа требовала от юного монарха их крови, и он был вынужден целовать крест, что выполнит её волю, отмолив только дорогого для него человека – Морозова. Но ни на жизнь, ни на прерогативы самодержца бунтовщики не покушались, антимонархические лозунги в их дискурсе отсутствовали.

Это отчасти напоминает французскую Фронду, участники которой также клялись в верности малолетнему Людовику XIV, а виновником всех зол называли первого министра кардинала Мазарини. Сходства добавляет временное изгнание и новое возвращение к власти, как Морозова, так и Мазарини. Более того, И.Л. Андреев находит в Москве 1648 года своих аристократов-«фрондёров» – боярина Н.И. Романов, двоюродного дяди царя Алексея, и князя Я.К. Черкасского, использовавших народный бунт для устранения своего конкурента Морозова и выступивших в качестве посредников между посадом и царём[17].

Но уже здесь хорошо видна большая разница между Россией и Францией. Московские «фрондёры» не имели политической субъектности: интриги Романова и Черкасского и военные действия армий французских принцев-оппозиционеров – явления разного порядка. Принцев могли арестовать и подвергнуть заключению, но с ними потом вели переговоры и заключали перемирия, бояре же всегда оставались лишь государевыми слугами, самое дерзкое, что они могли себе позволить даже в разгар общественной нестабильности – демонстративно не явиться ко двору или отказаться от назначения на воеводство в провинцию.

Не являлась, по сути, политическим субъектом и московская бунтующая толпа, спонтанная и аморфная, не имеющая организующего центра. У парижской Фронды таким центром стал парламент, формулировавший требования мятежных парижан на языке закона и отстаивавший их на переговорах с верховной властью. Да и сами по себе парижские обыватели были достаточно структурированной силой, ибо охрана порядка в городе находилась в руках городской милиции. В Москве городская милиция как институт отсутствовала.

Тем не менее московское восстание сумело достичь невероятных по российским меркам результатов. Произошло это потому, что, во-первых, бунтовщиков отказались разгонять стрельцы, также недовольные политикой правительства Морозова, а, во-вторых, потому, что посад поддержало провинциальное дворянство. Такому союзу государство ничего не могло противопоставить, ибо дворянство – это армия. 10 июня 1648 г. представители обеих социальных групп подали на царское имя Большую всенародную челобитную, в которой внятно и твёрдо высказали пожелание созыва ЗС и «реформы местного суда и управления с широким привлечением посадских и служилых людей»[18]. Власти пришлось согласиться, уже в июле состоялся ЗС, на котором было принято решение о создании нового (точнее, первого полноценного) свода законов.

Для принятия последнего осенью был созван ещё один собор, «своей численностью, уступавшей разве что избирательному собору 1613 года», на нём «присутствовало чуть меньше 300 выборных, причем от уездного дворянства — более 170 человек, от городов — 89, от московских сотен и слобод — 12 и от стрельцов — 15. Обращает на себя внимание решительное преобладание представителей уездов. Никогда еще голос провинции не звучал так явственно, никогда еще перепуганные правящие круги не прислушивались к нему с такой чуткостью… Многие выборные привезли с собой наказы избирателей. Текст одного из таких наказов сохранился. Представители владимирского дворянства должны были на соборе всем “безстрашно о всяких делах и обидах говорить”…; “сильных и богатых встречать правдою” и заставить их навсегда оставить насилия и “душепагубную корысть”; у государя просить, чтобы был устроен “праведный суд всем людям ровен, каков большому, таков бы и меншему”»[19]. Сами законы делегаты собора не разрабатывали, этим занимался специально созданный Уложенный приказ во главе с князем Н.И. Одоевским, но, несомненно, в их обсуждении они активно участвовали. К концу января 1649 г. Уложение было готово.

Перед нами вроде бы решительная победа «средних слоёв» (по терминологии С.Ф. Платонова) Московского государства, закреплённая на законодательном уровне. Но вот что поразительно, никаких перемен в политическом строе России эта победа не принесла. Уложение молчит о дальнейшей судьбе соборов, никак не прописывает их права и функции, молчит оно и о каких-либо политических правах «сословий», а тем более об ограничении самодержавия, в нём «нет ни одной статьи, которой бы обеспечивалось значение земщины в государственных делах»[20]. Не произошло никакого обновления правящей элиты страны за счёт выдвижения лидеров дворянской оппозиции (да мы их, собственно, и не знаем). Судя по всему, подобных требований выборные и не выдвигали.

Но ещё поразительнее, что в Уложении никак не отразились звучавшие в Большой всенародной челобитной пожелания о реформе местного суда и управления. В преамбуле, правда, провозглашается принцип равенства всех перед законом, выдвигавшийся в наказах – чтобы «от большаго и до меншаго чину, суд и росправа была во всяких делех всем ровна». Но о механизмах, обеспечивающих это равенство, нет ни слова.

Более того, Уложение отменило участие представителей посада в судебных делах, предоставив судопроизводство исключительно воеводам и приказным людям. Немногим позже, в 1650 г., отвечая на один из пунктов челобитной бунтующих псковичей о создании суда, в котором бы совместно участвовали царские воеводы и выборные люди, Тишайший вполне определённо заявил: «И того при предках наших, великих государех, царех, николи не бывало, что мужиком з бояры и с окольничими и воеводы у росправных дел быть, и вперед того не будет». Московская власть уже забыла про судебные практики XV – XVI вв., когда участие выборных в наместничьим суде было нормой, законодательно закреплённой в Судебниках 1497 и 1550 гг.

Чего же реально добились «средние слои»? Служилые люди – окончательного закрепощения владельческих крестьян и введения бессрочного сыска беглых, посадские люди – ликвидации «белых слобод», жители которых не несли городского тягла, последнее теперь распространилось и на них. Удовлетворив свои узкосословные интересы, дворяне и горожане нимало не расширили своей возможности влиять на государственные дела, оставив их, как и прежде, полностью в государевых руках. Они резко усилили градус несвободы в России для подавляющего большинства её населения – крестьян, но при этом нисколько не расширили пространство собственной свободы. Наметившийся было новый политический субъект – союз служилых людей и посада – распался, не оставив и следа. Уникальный исторический шанс был упущен. С тех пор в дворянской среде почти на столетие исчезает всякий оппозиционный дух.

И здесь опять-таки интересно сравнить итоги московского восстания с результатами самой неудачной из одновременных европейских «инсуррекций» – Фронды: «…судейская элита [возглавлявшая Фронду] кое-чего добилась и для себя, и для общества. Для себя: никогда уже поборы с оффисье не будут достигать таких размеров, как при Ришелье... Для общества: исчезла широко практиковавшаяся кардиналом-диктатором практика чрезвычайных судебных трибуналов - правительство по-прежнему постоянно применяло административные аресты на неопределенный срок, но право проведения процессов осталось только за регулярными судами»[21]. Это, конечно, немного, но показателен сам характер достигнутых изменений.

Или возьмём Неаполитанскую революцию, на короткое время низложившую монархию и провозгласившую республику, «дабы никакой король, или монарх или князек не мог иметь отныне никаких притязаний и дабы наше королевство и народ стали бы вольными и свободными от всех мучений и рабства». Неаполь в итоге остался под властью Испанской короны, но ряд требований восставших был удовлетворён: утвердилось равное представительство «народа» и дворян в управлении городом, были отменены или снижены вдвое пошлины на торговлю продуктами, «большинство наиболее видных участников революции... из числа “цивильных” [верхушка “среднего класса”] были назначены на самые высокие посты в управлении [Неаполя] - в казначейство и главный суд (Викарию), несмотря на противодействие возмущенного короля Филиппа IV [так!]»[22].

Длительная вооружённая борьба каталонцев с Испанией при помощи французов закончилась подтверждением старинных каталонских привилегий. Не будем здесь говорить об английской революции, возглавленной парламентом и отправившей в том же самом году, когда было принято Уложение, короля Карла I на плаху (в связи с чем Алексей Михайлович отменил привилегии английских негоциантов). Это уже принципиально другой масштаб.

ЗС, так и не ставший действительным органом общественного представительства, в дальнейшем окончательно вернулся к своему урождённому официально-административному облику. «Представительство начинает рассматриваться как своего рода служба, за которую, как и за всякую другую, можно получать государево жалованье и просить наград. Сохранилось много челобитных с таким содержанием…: в одних “бьют челом” выборные дворяне о денежном жалованье или о награждении чином, в других - выборные посадские люди о доступной для них “государской милости” - праве беспошлинно курить вино или топить баню. Но красноречивей содержания самый тон, каким написаны челобитные этих законодателей. “Прибрели, Государь, мы, бедные и разоренные холопи твои из городов, - пишут, напр., в коллективной челобитной дворяне 6 городов, - бояся твоего, Государева, страху, спеша к указному сроку к тебе, Государю, к Москве без запасны... И ныне, Государь, мы, бедные и до конца разоренные холопи твои, ожидая на Москве твоего, Государева, и земского дела вершенья, волочась со всяких нужд и голодом помираем. Милосердый и праведный Государь, помилуй нас, вели, Государь, свое, Государево, жалованье дати нам, чтобы голодом не помереть”... Но раз, таким образом, “служба по выбору” стала рисоваться обывателю в привычных красках государственной повинности, которую надо исполнять, “бояся государева страху”, то не замедлило произойти сближение между столь различными областями и в других отношениях. Если раньше правительству приходилось постоянно жаловаться на уклонение служилых людей от военной повинности, то довольно скоро оно столкнулось с таким же отношением и к выборам. В представительстве избиратели видят свою обязанность, не чувствуя в нем своего права, и потому не является неожиданностью, если мы узнаем, что воеводам иногда только с помощью пушкарей и стрельцов удавалось заставить население осуществлять свои избирательные права»[23].

Соборы продолжали ещё некоторое время созываться, но их использовали, главным образом, как аудиторию для торжественного зачитывания правительственных деклараций. В 1651 г. участники собора, в том числе и выборные, просто выслушали царское заявления о «неправдах» польского короля. В мае 1653 г. «по указу Великого Государя-Царя и Великого князя Алексея Михайловича всея Руси Самодержца говорено на соборах о литовском и о черкаском [украинском] делах». 1 октября 1653 г. собор одобрил уже принятое ранее царское решение о начале войны с Польшей и принятии под «Государеву высокую руку» войска Запорожского во главе с Богданом Хмельницким. Общего соборного приговора не было, слово «приговорили» использовано только в отношении бояр: «И выслушав, бояре приговорили…». Прочие лишь выразили единодушную поддержку: «А стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и дьяки, и жильцы, и дворяне ж и дети боярские из городов, и головы стрелецкие, и гости, и гостиные и суконные сотни, и черных сотен и дворцовых слобод тяглые люди, и стрельцы о государской чести и о приеме гетмана Богдана Хмельницкого и всего войска Запорожского допрашиваны ж по чином порознь. И они говорили то ж, что за честь блаженной памяти Великого Государя-Царя и Великого князя Михаила Федоровича всея Руси и за честь сына его государева, Великого Государя-Царя и Великого князя Алексея Михайловича всея Руси, стояти и против Литовского Короля войну вести; а они, служилые люди, за их государскую честь начнут с Литовским Королем битися, не щадя голов своих, и ради помереть за их государскую честь; а торговые всяких чинов люди вспоможеньем и за их государскую честь головами ж своими ради помереть; а гетмана Богдана Хмельницкого для православные христианские веры и святых Божиих церквей пожаловал бы Великий Государь-Царь и Великий князь Алексей Михайлович всея Руси по их челобитью, велел их приняти под свою государскую высокую руку». Таким образом, «от “всяких чинов людей”… правительству нужно было получить не совет, а просто заявление о согласии, становившееся обязательством, жертвовать ”головами” и “вспоможеньем”»[24].

По замечанию А.Е. Преснякова: «Земские соборы 50-х гг. – по вопросу о борьбе за Малороссию – только внешняя форма, без подлинного живого содержания: опрошенные „по чинам – порознь“ члены собора только повторяют готовое решение царя и его боярской думы»[25].

Большинство современных историков считает Земский собор 1653 г. последним. Многолетняя война с Речью Посполитой «отменила эту форму представительства чинов Московского государства»[26]: служилые люди постоянно находились в походах, да и сам государь нередко участвовал в последних. Соборы 1660 – 1680-х гг. – суть рабочие комиссии, обсуждающие положение различных социальных групп по отдельности с участием представителей последних, а не голос – пусть и заранее «настроенный» – «всей земли». Впрочем, был ещё собор 1683 – 1684 гг. с участием выборных для одобрения планировавшегося Вечного мира с Польшей, но поскольку мира тогда не заключили, собор никаких документов не принимал.

Так, к концу XVII столетия соборы тихо угасли, и быстро были забыты. И только в середине XIX в. их раскопали славянофилы. Но это уже была совершенная археология. И Государственная Дума начала прошлого столетия к ним никакого отношения не имеет. Это другой, новый институт. В отличие от того же английского парламента, наследующего по прямой парламенту XIII века.

 

[1] Ключевский В.О. Состав представительства на земских соборах древней Руси // Он же. Соч. в 9 т. Т. 8. М., 1990. С. 317 – 318, 319.

[2] Чичерин Б.Н. О народном представительстве. СПб., 2016. С. 348.

[3] Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584-1605). СПб., 1992. С. 221.

[4] Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI – XVII вв. М., 1978. С. 224.

[5] Заозерский А.И. Земские соборы // Три века: Россия от Смуты до нашего времени. Т.1. М., 1912. С. 135.

[6] Там же. С. 139.

[7] Сташевский Е.Д. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича. Ч. 1. Киев, 1913. С. 86.

[8] Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 238.

[9] Козляков В.Н. Михаил Федорович. 2-е изд., испр. М., 2010. С. 133.

[10] Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 266.

[11] Там же. С. 272.

[12] Всемирная история в 6 т. Т. 3. Мир в раннее Новое время. М., 2013. С. 491.

[13] Торке Ханс-Йоахим. Так называемые земские соборы в России // Вопросы истории. 1991. № 11.

[14] Пресняков А.Е. Московское царство // Он же. Российские самодержцы. М., 1990. С. 416.

[15] Петрухинцев Н.Н. Структура, динамика и иерархия служилых «городов» в XVII веке // Cahiers du monde russe. 2015/1 (Vol. 56). P. 164.

[16] Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 3 // Он же. Соч. в 9 т. Т. 3. М., 1988. С. 190.

[17] Андреев И.Л. Алексей Михайлович. М., 2003. С. 76, 102 – 103.

[18] Андреев И.Л. Указ. соч. С. 114.

[19] Там же. С. 125.

[20] Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 2008. С. 122.

[21] Малов В.Н. Парламентская Фронда: Франция, 1643-1653. М., 2009. С. 467.

[22] Бондарчук В.С. Неаполитанская революция 1647 - 1648 гг. М., 1994. С. 209.

[23] Заозерский А.И. Указ. соч. С. 148 – 149.

[24] Там же. С. 151.

[25] Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 421.

[26] Козляков В.Н. Царь Алексей Тишайший. М., 2018. С. 277.

Прочитано 7831 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что Вы ввели всю требуемую информацию, в поля, помеченные звёздочкой (*). HTML код не допустим.