И хотя списки этих самых «культурных дефицитов», понимаемых в качестве структурных проблем национально-ментальной конституции, могут сильно разниться, общим для них является признание наличия в ней способов социальных взаимодействий, принципиально отличных от стандартов Модерна. И если для европейских стран опаздывающей модернизации – вроде той же Германии или Испании – эта проблематика после их полной интеграции во второй половине 20 века в глобальный Запад является скорее темой историко-генетических исследований ментальности и/или культурно-поведенческих стереотипов, то для России задача критического самоанализа дефицитарной культурной конституции по-прежнему остается актуальной и очень чувствительной проблемой. Постоянная политизация любых попыток артикуляции структруных проблем русской жизни лишь подчеркивает всю болезненность ситуации.
Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на бурные дебаты последних лет по любому «культурному» поводу – причем это касается как споров («срачей») между лагерями национально ориентированных публицистов и космополитически-прозападных «либералов», так и дискуссий внутри самой патриотической сцены, где критически настроенные националисты-модернизаторы постоянно сталкиваются с апологетическими охранителями-державниками, близкими по духу к традиционному казенному патриотизму. Причем в силу специфики внутривидовой борьбы конфликт между условно «новым» и «старым» национализмом может принимать даже более острые формы, чем, например, противостояние модернизированного варианта русского национального движения с антинациональным по своей сути дискурсом доморощенных апологетов неолиберального глобализма. Причина этой неуместной остроты очевидна – в отсутствие возможности нормальной для Модерна электорально-парламентской борьбы, происходит повторная «литературизация» русского движения, когда основным полем противостояния его лидеров становятся виртуальное пространство текстов, а не пространство собственно политического действия…
С учетом этих и ряда иных нюансов структурного характера, касающихся идеологического структурирования нынешнего дискурсивного поля русского национализма, можно попытаться составить список упомянутых базовых дефицитов нашей культурной конституции, серьезно мешающих (тормозящих или даже блокирующих) развитие общества в направлении нормативного Модерна, западного по своему генезису, но ставшего, говоря словами Макса Вебера, судьбой всего человечества. Не претендуя на полноту, попытаюсь перечислить основные «слабые места» нашей общественной практики, чаще всего упоминаемые спикерами русского движения:
- исторически обусловленная неспособность русских к самоорганизации, не позволяющая им отстаивать собственные интересы перед властью или иноэтническими конкурентами;
- неразвитость или слабость этнического/национального сознания в ситуации, когда русскость вынуждена конкурировать с фантомными конструктами типа «советские люди» или «россияне»;
- отсутствие эффективных механизмов национальной солидарности, которыми обладают и очень успешно пользуются все мало-мальски значимые нерусские этнокорпорации РФ, например, в сфере правовых конфликтов с представителями других сообществ;
- неспособность ясно осознавать собственные интересы – причем не только материальные, но политические, например, в сфере внешней политики РФ, которую авторитарный режим В. Путина проводит без демократической санкции со стороны русского большинства;
- отсутствие действенного института репутаций – когда сотрудничающие с режимом персонажи вроде статусных публицистов и иных медиафигур считаются рукопожатными среди лидеров русского национально-освободительного движения и т.д.
Этот список можно продолжать, но общим местом (главной причиной или основным фактором) выявляемых дефицитов нашей духовной конституции будет все та же русская политическая несубъектность, т.е. донациональный статус русского народа: как известно, сегодня русские – единственный европейский народ, лишенный возможности свободного политического волеобразования в рамках партийно-парламентской техники модерного типа…
Между тем, существует – опять-таки в качестве общего места – другой устойчивый топос, указывающий на наличие в русской культуре уже не «дефицита», а уникальных коммуникативных компетенций, аналога которым нет в западном мире холодного расчета и материального интереса. Этот топос регулярно встречается в высказываниях не менее многочисленных авторов и спикеров, правда, иностранных: речь идет об опыте переживания ими в ходе интенсивного личного общения с русскими (как правило, в самой России) уникальных душевных состояний, плохо передаваемых стандартными средствами обыденного языка западных идиом. При переводе этих рассказов или воспоминаний иностранцев об их непосредственных контактах с «русской душой», удивительной «душевности русских» партнеров или «чудесной атмосфере взаимопонимания» на язык социальной теории можно говорить о приближении данных нарративных конструкций к «идеальной коммуникативной ситуации» (Ю. Хабермас) или «идеальному коммуникативному сообществу» (К.-О. Аппель), в рамках которой каждый участник общения получает невозможное в других контекстах интерсубъективное признание, что в свою очередь обеспечивает свободную проблематизацию всех вопросов, значимых для самих затронутых лиц.
Примечательно, что часто это опыт живой «коммуникации по-русски» сами иностранцы противопоставляют негативному опыту взаимодействия с официальными россиянскими структурами. Причем нередко проводниками в мир «полной дискурсивной интерсубъективности» для интуристов становятся представители тех же самых неэффективных и коррумпированных государственных и общественных структур РФ, которые в частном общении, например, у себя дома и особенно во время дружеского застолья оказываются носителями уникальных для Модерна инклюзивных коммуникативных компетенций, почти неизвестных в рамках инструментальной целерациональности западного типа.
Главное отличие русской интегративной модели коммуникации (отсюда знаменитое «Ты меня уважаешь?») – ориентация не на нормативную правильность, не на получение символической выгоды в рамках стратегии максимизации прибыли, т.е. не на успех вообще, а на достижение консенсуса всех участников данной конкретной коммуникативной ситуации. Целью социального действия становится само взаимопонимание как результат открытого разговора свободных и равных собеседников, в котором власть и влияние отходят на второй план перед силой аргумента, личной суггестией и взаимной симпатией.
Выдающийся представитель второго поколения мыслителей Франкфуртской школы Юрген Хабермас в своем opus magnum «Теория коммуникативного действия» разработал концепт коммуникативной рациональности, удивительно напоминающий феноменологические описания иностранцами их опыта общения с «этими странными русским». Вряд ли философ также находился под впечатлением от встречи с «загадочной русской душой», но разработанная им категория «коммуникативное действие» открыло новую перспективу на теорию демократии, связанную с развитием пространства общественности, свободного от власти и подавления. Все это делает его размышления о возможности развития в рамках проекта Модерна демократического потенциала через дискурсивную коммуникацию автономных сил чрезвычайно релевантными и для современного русского общества, находящегося перед дилеммой необходимости борьбы с архаичным социальным порядком, чреватой обрушением остатков слабой российской государственности модерного типа, которой угрожают те или иные версии неоконсервативной утопии…
При этом разработанные Ю. Хабермасом принципы «идеальной разговорной ситуации» в имплицитном виде известны каждому участнику русских бесед и застолий:
- все участники имеют равный шанс на свободное высказывание;
- их частная, субъективная перспектива признается в качестве общезначимой;
- в пространстве общения теряют значимость различия социальных позиций;
- в рамках интерсубъективного взаимопонимания нет места какому бы то ни было принуждению и т.д.
Таким образом, можно смело считать, в рамках русской культуры общения на уровне не столько «системы», а «жизненного мира», т.е. снизу, практикуются высокие идеалы гражданского общества, как бы независимого от разложившегося российского государства эпохи позднего путинизма. Реализованная в практике общения свободная от отношений господства коммуникативная рациональность делает возможным консенсус между всеми участниками взаимодействия, создавая новую форму социальной интеракции, в которой все релевантные проблемы обсуждаются в рамках непринужденного дискурса между всеми затронутыми лицами.
Категория коммуникативного разума Юргена Хабермаса предполагает исключение из ситуации идеального социального взаимодействия таких традиционных факторов, как власть, влияние и насилие в любой форме, кроме силы убеждения. Речь идет об углублении идеи демократии путем перехода коммуникативного действия с уровня микрополитики на уровень социальной системы. В рамках этой модели идеальной интеракции смягчается негативное влияние социального принуждения – понятие «коммуникативное действие» открывает теоретическую перспективу на общественное воспроизводство как процесса социального взаимодействия посредством беспрепятственной коммуникации, свободной от любых отношений господства, вскрывающей нелегитимные механизмы подавления и расширяющей пространство взаимопонимания автономных субъектов.
В этом смысле выработанные в рамках – все еще политически несвободной - русской культуры коммуникативные компетенции несут в себе огромный эмансипаторный потенциал, выступая в качестве модели радикальной демократизации нашей страны и вне границ малых групп в виде дружеских сообществ. С другой стороны, есть не меньшие основания считать «душевность» эффективным компенсаторным механизмом, позволяющим смягчать токсичное воздействие «свинцовых мерзостей русской жизни», которые на протяжении веков в промышленных масштабах производились антинациональной властью Российской империи, СССР, а теперь и нынешней РФ.
Парадоксально, что все россиянские охранители на госбюджете и прочая «дискурсивная обслуга» тирании также – вопреки собственным политическим интенциям – инфицирована радикально-демократический коммуникативной рациональностью русской культуры, и в этом смысле могут потенциально рассчитывать на возвращение в состав нации – естественно, после определенных процедур их публичной «депутинизации»…
Так или иначе, но благодаря фактическому участию в нормативных для всех этнически и культурно русских практиках свободного общения в условиях, приближенных к идеальной коммуникацими в духе Ю. Хабермаса, все «добрые русские люди» имплицитно являются коллективным носителем идеи ненасильственной интеракции как модели общественного устройства новой демократической России «после Путина». В этом смысле уникальная коммуникативная рациональность русских может пониматься как конститутивный момент при учреждении нового, принципиально нелюдоедского социального порядка, достойного великой культурной нации. В рамках данной теоретической перспективы реально практикуемый русский «коммуникативный разум» - в отличие от давно дискредитированной болтовни об особом антимодерном пути России – предстает в качестве ресурса демократического переустройства нашей страны в соответствии с нашими собственными представлениями о формах политического, приемлемых морально, политически и коммуникативной.